История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Опасаясь, как бы надежда и упование на мир, ослабив всеобщую тревогу, не успокоили возбужденный народ, а у их собственных приспешников не отняли всякую охоту деятельно готовиться к войне, Палаты в тот самый день, когда они отправили свой последний ответ королю, обратились со следующей декларацией к королевству:

«Поскольку Его Величество в послании, полученном нами пятого сентября, требует, чтобы Парламент отменил свои прокламации против лиц, содействовавших Его Величеству в разжигании чудовищной войны против его собственного королевства, лордами и общинами ныне постановляется и объявляется, что оружие, каковое они были принуждены или еще будет принуждены поднять в защиту Парламента, религии, законов и вольностей королевства, они не положат до тех пор, пока Его Величество не лишит собственного покровительства всех особ, признанных или могущих быть признанными решением обеих Палат делинквентами, и не предоставит их правосудию Парламента, который воздаст им за их греховные дела, — дабы как нынешнее, так и грядущие поколения ясно уразумели на сем примере, сколь грозной опасности подвергают страну подобного рода ужасные преступления; а равным образом и для того, чтобы громадные убытки и расходы, каковые легли тяжким бременем на все государство со времени удаления Его Величества от Парламента, могли быть взысканы с делинквентов и иных злокозненных и неблагонадежных особ; а все добрые и верные подданные Его Величества, которые через денежные займы или иными способами в час смертельной опасности уже оказали или еще окажут помощь государству, могли вернуть предоставленные ими суммы и получить полное возмещение за счет имущества названных делинквентов, злокозненных и иных неблагонадежных лиц».

Ни малейшего вреда королю эта декларация не причинила. Мало того, что она сделала для каждого вполне очевидным, что король совершил все, что было в его силах и чего только можно было от него ожидать, для предотвращения гражданской войны — после подобной декларации все благородные и знатные люди ясно уразумели, что отныне собственная их безопасность прямо зависит от сохранения королевской власти, ибо их имуществом уже взялись распоряжаться те, кто мог объявить делинквентом всякого, кого им только заблагорассудится, и кто непременно объявит таковым любого несогласного с их действиями. Невозможно себе представить, сколь громадную выгоду извлек король из этих мирных предложений, а также из гордыни и злобного упрямства мятежников, ведь после его первого послания набор солдат и все прочие военные приготовления пошли с невероятной быстротой. Принц Руперт со своей кавалерией все еще стоял в Лестере, и хотя поначалу он сам и иные из находившихся при нем старших офицеров были настолько раздосадованы решением короля вступить в переговоры и его первым посланием к Парламенту (ибо оно, как им казалось, могло не только разрушить все надежды на создание армии, но и погубить тех, кто уже вступил в ее ряды), что подумывали или, во всяком случае, вели речи даже о расправе над теми, кто всего усерднее советовал Его Величеству предпринять подобный шаг; однако теперь он мог убедиться, что благодаря этим самым мерам войско его растет в числе и крепнет духом. Королевская пехота пополнялась превосходными новобранцами из Йоркшира, Линкольншира и Стаффордшира, а поскольку из Йорка прибыли также пушки и боевые припасы, то через три недели Его Величество уже имел под своим началом нечто похожее на настоящую армию, и его солдаты глядели гораздо веселее, чем прежде. Но так как Ноттингем, по-видимому, не мог и далее служить ставкой Его Величества, то около середины сентября (граф Эссекс со всей своей армией стоял тогда в Нортгемптоне) король выступил из Ноттингема к Дерби. Куда направиться затем — в Шрузбери или в Честер — король еще не решил, ибо не знал доподлинно, каковы настроения в этих городах, в каждом из которых парламентская партия действовала весьма энергично. А потому он решил расположиться близ границ Уэльса, где влияние Парламента было чрезвычайно слабым и где уже формировалось несколько пехотных полков для королевской армии. Перед оставлением Ноттингема, прощаясь с надеждами на переговоры и желая дать народу яснейшее понятие о людях, столь упрямо их отвергавших, Его Величество направил Палатам следующее послание:

«Кто совершил больше действий, предпринял больше усилий и направил больше искренних увещаний, дабы предотвратить настоящие смуты и опасности, о том пусть судит весь свет — как по прежним событиям, так и по двум нашим последним посланиям, каковые оказались столь бесплодными, что, хотя мы снизошли до настойчивых просьб на сей счет, даже начатие переговоров оказывается для нас теперь возможным лишь при условии, что мы сами лишим себя защиты перед лицом вооруженной силы, явным образом против нас выступившей, и признаем изменниками тех, кто, исполняя свой долг, присягу на верность и законы страны, явился на помощь нам, своему королю и сюзерену, и кого совесть и долг велят нам отныне защищать, хотя мы объявили, что все наши прокламации и декларации не были направлены против нашего Парламента. Ныне же нам не осталось ничего другого, как выразить нашу глубокую скорбь по поводу постигших это королевство бедствий, равно как и страданий протестантов Ирландии, и принять необходимые меры для защиты самих себя, в чем мы всецело уповаем на Промысел Божий, правоту нашего дела и любовь наших добрых подданных — столь далеки мы от намерения лишить их нашего покровительства. Если же вы пожелаете вступить с нами в переговоры, то мы, с благоговением помыслив о том, чья кровь должна пролиться в этом споре, с великой радостью на них согласимся. А поскольку наш город Лондон мы оставили только потому, что не могли долее там находиться без ущерба для собственной чести и безопасности, а вооруженную силу собрали единственно для необходимой защиты закона и нашей особы, то едва лишь указанные причины будут устранены, мы с полной готовностью и без малейшего промедления распустим армию и возвратимся в столицу. Да вразумит вас Царь Небесный и да отвратит Он грозные кары, нависшие над этим государством, а с нами и с потомством нашим да поступит Он сообразно тому, насколько искренне желаем мы сохранения и укрепления истинной протестантской религии, законов, свободы подданных, справедливых прав Парламента и мира в королевстве».

Прибыв в Дерби, король получил от благонамеренных граждан Шрузбери точное известие, что названный город всецело ему предан и что одного лишь слуха о намерении Его Величества туда явиться оказалось достаточно, чтобы прогнать из него всех главных смутьянов и крамольников. А посему Его Величество решил двинуться к Шрузбери. Город этот был хорошо укреплен, имел выгодное местоположение (с одной стороны его защищала река Северн, с другой открывался безопасный путь в Уэльс, ибо стоял он у самых границ Монтгомеришира) и вдобавок предоставлял удобную возможность для сообщения с Вустером, на который король возлагал немалые надежды. Он также рассчитывал, что, находясь в Шрузбери, сумеет держать в своих руках Честер с таким же успехом, как если бы явился туда сам — последнее могло бы внушить опасение, будто король задумал отправиться в Ирландию, о чем прежде уже заходила речь. Итак, простояв один день в Дерби, Его Величество неспешно двинулся к Шрузбери, распорядившись при этом, чтобы все его отряды собрались на общий смотр в одном переходе от названного города, в Веллингтоне. А поскольку именно здесь король и его маленькая армия впервые оказались вместе, он велел прочесть перед каждым полком свои приказы, касавшиеся воинской дисциплины и управления войсками. Затем, встав посреди полков, чтобы его могли лучше слышать, Его Величество словно император Траян, который, назначив Суру командующим войсками империи, вручил ему меч со словами «Прими от меня сей меч, и если я стану велеть должное, употреби его для защиты моей особы; когда же я поступлю иначе, извлеки его из ножен и лиши меня жизни» обратился к солдатам с речью, память о коей достойна остаться в веках:

«Джентльмены, только что вы слышали мои приказы, и теперь все вы, каждый на своем месте, обязаны в точности их исполнить. Недалек тот час, когда мы вступим в бой, а значит, вы должны быть бдительны; я же считаю нужным вам объявить, что всякий, нарушивший эти распоряжения, какой бы высокий ранг он ни занимал, будет наказан мною со всей суровостью. В вашем мужестве и решимости я не сомневаюсь. Долг и честь привели вас сюда — сражаться за свою веру, своего короля и законы своей страны. А все враги ваши, по большей части браунисты, анабаптисты и атеисты, — это лишь изменники, замыслившие разрушить церковь и государство и уже обрекшие вас самих на разорение только за то, что вы сохранили нам верность. Теперь же, дабы вы знали, каким образом желаю я употребить вашу доблесть, если Господу угодно будет благословить ее победой, я рассудил за благо изложить для вас свои цели и намерения в особой декларации. Услыхав ее из моих уст, вы твердо уверитесь, что не может быть дела более справедливого, чем то, за которое сражаетесь вы и за которое я готов умереть вместе с вами».