От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав

Сталин взялся разъяснить:

– Пожалуйста. Имеется в виду следующее. Было обращение к cоветскому правительству правительства Сирии, чтобы мы вмешались в это дело. Известно, что мы обратились в свое время с нотой по этому вопросу к французскому, британскому и американскому правительствам. Мы бы хотели, чтобы нам дали соответствующую информацию по этому поводу, потому что это нас также интересует. Конечно, можно предварительно рассмотреть этот вопрос на заседании министров иностранных дел.

– Я предпочел бы, чтобы вопрос о Сирии и Ливане был обсужден здесь, – заявил Черчилль.

– Пожалуйста, – снизошел Сталин.

Трумэн:

– Мое предложение заключается в том, чтобы вопрос о Сирии и Ливане был рассмотрен главами правительств после того, как мы обсудим вопросы, внесенные в нашу повестку дня. Переходим к первому вопросу – западная граница Польши. Что касается точки зрения на этот вопрос американского правительства, то она была мною изложена вчера.

– Я также ничего не имею добавить к тем взглядам, которые я уже выразил, – Черчилль тоже продемонстрировал отсутствие желания обсуждать границы Польши.

– У вас есть что-нибудь добавить? – спросил Трумэн у Сталина.

– Вы с заявлением польского правительства ознакомились?

– Да, я читал, – подтвердил Трумэн.

Черчилль брезгливо произнес:

– Это письмо Берута?

– Да, письмо Берута и Осубка-Моравского, – продолжал Сталин.

– Да, я его прочитал.

– Все ли делегации остаются при своем прежнем мнении? – уточнил Сталин.

Трумэн подтвердил:

– Это очевидно.

Сталин смирился:

– Вопрос остается открытым.

– Мы можем перейти к следующему вопросу? – спросил Трумэн. Но с этим не согласился более опытный Черчилль, сообразивший, что Сталин просто оставлял себе свободу рук в польском вопросе.

– Что это значит – остается открытым? – сказал премьер-министр. – Это значит, что ничего по этому поводу не будет предпринято?

– Если вопрос остается открытым, мы можем его еще раз обсудить, – дал свою интерпретацию Трумэн.

– Можно надеяться, что этот вопрос созреет для обсуждения до нашего отъезда, – не успокаивался Черчилль.

Сталин загадочно заметил:

– Возможно.

– Было бы очень жаль, если бы мы разошлись, не решив этого вопроса, который будет, безусловно, обсуждаться в парламентах всего мира, – упорствовал английский лидер.

– Тогда давайте уважим просьбу польского правительства, – спокойно предложил Сталин.

– Это предложение совершенно неприемлемо для британского правительства. Вчера я указал целый ряд причин, почему это предложение неприемлемо. Это не пойдет на благо Польши – иметь такую территорию. Это поведет к подрыву экономического положения Германии и возложит чрезвычайное бремя на оккупирующие державы в отношении снабжения западной части Германии продовольствием и топливом. У нас имеются, кроме того, некоторые сомнения морального порядка относительно желательности такого большого перемещения населения.

– Я не берусь возражать против причин, приведенных господином Черчиллем, но ряд причин считаю наиболее важными, – гнул свою линию Сталин. – О топливе. Говорят, что в Германии не остается топлива. Но у нее остается рейнская территория, там есть топливо. Никаких особых трудностей для Германии не будет, если от нее отойдет силезский уголь; основная топливная база Германии расположена на западе. Второй вопрос – насчет перемещения населения. Ни восемь, ни шесть, ни три, ни два миллиона населения в этих районах нет. Там люди либо были взяты в армию и затем погибли или взяты в плен, либо ушли из этих районов. Очень мало немцев осталось на этой территории. Но это можно проверить. Нельзя ли будет устроить так, чтобы заслушать мнение польских представителей относительно границы Польши?

– Я не могу поддержать этого предложения в настоящее время, ввиду взгляда, выраженного президентом относительно вызова представителей Югославии, – возразил Черчилль.

– Пусть пригласят представителей Польши на Совет министров иностранных дел в Лондон и заслушают их там, – предложил компромисс Сталин.

Черчилль не согласился:

– Но это будет только означать передачу трудного вопроса с этой конференции Совету министров иностранных дел, а эта конференция может решить данный вопрос.

– Тогда давайте пригласим поляков сюда и заслушаем их здесь, – настаивал Сталин.

– Я предпочел бы это, так как вопрос является срочным, – Черчилль сообразил, куда заманивает председатель Совнаркома. – Однако нетрудно предвидеть, чего будут требовать поляки. Они, конечно, будут требовать больше того, на что мы можем согласиться.

– Но если мы пригласим поляков, они не будут обвинять нас в том, что мы решили вопрос, не заслушав их.

Трумэн вновь повторил свое предложение:

– Нужно ли решать этот вопрос так срочно? Повторяю, я думаю, что окончательное решение этого вопроса должно быть передано мирной конференции, сами мы не можем решить этого вопроса.

– Если он не срочный, тогда передадим этот вопрос Совету министров иностранных дел, – Сталин само спокойствие. – Это не будет излишне.

– Мистер президент, относясь к вам с большим уважением, я хочу заметить, что этот вопрос имеет определенную срочность, – разъяснил Черчилль своему малоопытному американскому коллеге. – Если решение вопроса будет отсрочено, то существующее положение будет закреплено. Поляки займутся эксплуатацией этой территории, они там закрепятся, и если этот процесс будет продолжаться, то потом будет очень трудно принять какое-либо другое решение. Я не представляю себе, как этот вопрос может быть решен Советом министров иностранных дел в Лондоне, если мы здесь не сумели прийти к соглашению.

Трумэн решил зачитать выдержки из решения Крымской конференции, где говорилось: «Главы трех правительств считают, что восточная граница Польши должна идти вдоль линии Керзона с отступлениями от нее в некоторых районах от пяти до восьми километров в пользу Польши. Главы трех правительств признают, что Польша должна получить существенное приращение территории на севере и на западе. Они считают, что по вопросу о размерах этих приращений в надлежащее время будет спрошено мнение нового польского правительства национального единства и что, вслед за тем, окончательное определение западной границы Польши будет отложено до мирной конференции».

– Это соглашение было достигнуто президентом Рузвельтом, генералиссимусом Сталиным и премьер-министром Черчиллем, – напомнил Трумэн.

Сталин взял слово:

– Если вам не надоело обсуждать этот вопрос, я готов выступить еще раз. Я тоже исхожу из того решения Крымской конференции, которое сейчас цитировал президент. Из точного смысла этого решения вытекает, что после того, как образовалось правительство национального единства в Польше, мы должны были получить мнение нового польского правительства по вопросу о западной границе Польши. Польское правительство свое мнение сообщило. Теперь у нас две возможности: либо утвердить мнение польского правительства о западной границе Польши, либо, если мы не согласны с польскими предложениями, мы должны заслушать польских представителей и только после этого решить вопрос. Господин Черчилль говорил о линии западной границы Польши по Одеру, начиная от его устья, затем следуя все время по Одеру, до впадения в Одер реки Нейсе, восточнее ее. Я отстаивал линию западной Нейсе. По схеме президента Рузвельта и господина Черчилля, Штеттин, а также Бреслау и район западной Нейсе оставались за Германией.

Сталин подошел к карте. В воспоминаниях Трумэна читаем: «В этот момент Сталин обошел вокруг стола и показал мне эту линию на карте. Сталин сказал, что нужно решить вопрос о границе, а не о временной линии. Мы могли бы заняться его решением или отложить, но не игнорировать.

Черчилль согласился, что этот вопрос не может быть улажен без участия поляков, если, конечно, мы не примем польское предложение. Затем Сталин повернулся ко мне и сказал, что в связи с моим замечанием о том, что сейчас Германию оккупирует пятая страна, он хотел бы заявить, что если кто-то и виноват, то не только поляки – виноваты обстоятельства и русские».