История Первой мировой войны - Оськин Максим Викторович
Неплохое обоснование. Если «достижение военного успеха» может быть «обеспечено» только лишь одним отречением царя, то зачем же тогда вообще нужны генералы? Или ранее они действовали столь бездарно только потому, что трон занимал император Николай II? И неумелые действия генерала Рузского в 1914-1915 одах стали следствием царствования Николая II? И упрямый штурм Ковельского укрепленного района генералом Брусиловым, итогом чего стали громадные и ничем не оправданные потери? И отказ генерала Эверта по надлежащей подготовке прорыва в 1916 году? И неумение генерала Алексеева не только объединить взаимодействие фронтов в кампании 1916 года, но и просто заставить командующих наступать? И, наконец, безумная стратегия великого князя Николая Николаевича осенью 1914-го и зимой 1915 годов – это тоже всего-навсего потому, что трон занимал император Николай II?
Конечно! Иначе почему же еще генералы не смогли «обеспечить военный успех». «Лояльный совет» отчетливо выразился в том, что все высшие генералы как один отказали своему Верховному Главнокомандующему в помощи по подавлению мятежа. Это и есть простое «ходатайство», как его характеризует генерал Данилов? А упоминание о том, что «окончательное решение должно было исходить от самого императора» является просто нечестным – какое еще решение мог принять император, если вооруженные силы державы в лице их вождей встали против царя, но – за революцию.
С одной стороны, оппозиционная пропаганда уже настолько перемешала реальность в сознании, что непонятно было, где белое, а где черное; но с другой стороны, хотя бы в дальнем уголке подсознания генерал Алексеев должен был помнить о присяге, клятве на верность. Не подлежит сомнению, что Михаил Васильевич Алексеев запутался в политических пертурбациях переломного периода, но нельзя забыть и того, что он в решающие часы совершенно забыл о таком понятии, как долг, а также неизвестно почему принял самое активное участие в событиях.
Для запутавшегося и не разбирающегося в политике человека самым естественным позывом было бы полное отстранение от происходящего и занятие позиции выжидания на задворках политического процесса (так, командующий Черноморским флотом вице-адмирал А. В. Колчак, так или иначе, переждал события, оставшись в стороне от давления на сюзерена). По крайней мере, это сравнительно честно для личности слабой воли и (или) отсутствия твердых политических убеждений. Но генерал М. В. Алексеев деятельно включился в хаос переворота и тем самым сознательно (или все-таки неосознанно?) выбил из-под ног императора опору в лице вооруженных сил, всемерно споспешествовав переходу руководства Действующей армии на сторону Государственной думы, образовавшей пока еще все-таки незаконное революционное Временное правительство.
Признав отречение императора, которому приносил присягу на верность, и падение монархии, которой служил столько лет, первое лицо армии после Царя, генерал М. В. Алексеев открытым текстом призвал генералитет поддержать переворот если не делом, то бездействием, ссылаясь на необходимость спасения армии и страны. Разумеется, генерал Алексеев не пояснил, от кого надо спасать, но зато внятно указал на то, чем и кем конкретно предстоит пожертвовать. Представляется, впрочем, что «жертвой» должен был стать сам царь, а вовсе не монархия как таковая: «Таким образом, решение об отречении было принято императором Николаем II по требованию старших генералов еще до разговора с приехавшими из Петрограда представителями Государственной думы В. В. Шульгиным и А. И. Гучковым» [420].
Исходной предпосылкой решения послужил зимний кризис, когда транспортная разруха поставила под угрозу продовольственное снабжение Действующей армии и крупных городов. Здесь нельзя не сказать, что главнокомандующие фронтами своим отказом от снижения интенсивности перевозок с пополнениями на фронт, также немало способствовали усугублению кризиса, ведь кормить было нечем и тех, кто уже находился в окопах.
Очевидно, что высшие руководители осознавали тот факт, что кризис зимы 1916/17 года носил исключительно объективный характер, без какого-либо политического оттенка (если не считать потуги оппозиции по организации переворота). В противном случае пришлось бы усомниться в обычных умственных способностях высших генералов русской Действующей армии.
Таким образом, для объяснения (по крайней мере, в первом приближении) поведения верховного генералитета в решающие дни может быть два пути. Во-первых, сознательная поддержка усилий оппозиционных кругов по устранению данного конкретного монарха как политической силы с арены русской истории. Во-вторых, глобальная деформация массового и индивидуального сознания людей глобальной ложью и клеветой, взятой на вооружение теми силами, которые стремились взять в свои руки власть, вырвав ее из рук царизма.
То есть либо явные предатели империи и присяги, либо неумные дилетанты, возомнившие себя вершителями не только военного дела, но и политики. Наверное, правильным будет признать, что обе эти линии сочетались не только внутри генеральской корпорации, но даже и внутри каждого из большинства этих людей, на которых разом навалилась двойственность ситуации и ограниченность выбора. Колебания между дискредитированным режимом и всячески обелявшей себя оппозицией стали характерным признаком поиска компромисса для себя лично в высших кругах страны.
Наиболее внутренне честными стали такие люди, как, например, вложивший свою немалую лепту в давление на царя в эти дни главкоюз генерал А. А. Брусилов, верой и правдой затем служивший Временному правительству. Или убежденный монархист генерал Ф.А. Келлер, предложивший императору свои услуги по подавлению мятежа, а впоследствии немедленно вышедший в отставку после отказа приводить свой 3-й кавалерийский корпус к присяге тому же Временному правительству.
Нарушение присяги – подобный поступок трудно объяснить только личной непопулярностью фигуры последнего императора и его окружения. Таким образом, речь может идти либо о наличии определенного массового заговора (что маловероятно, хотя можно допустить причастность к идейной подготовке государственного переворота некоторых генералов), либо о такой потрясающей деформации психологии и определенных ментальных структур массового и индивидуального сознания, что перед системой глобальной лжи не устоял даже генералитет. Тем более – армия и страна в целом.
Следует учесть, что львиная доля объектов критики со стороны оппозиции имела место быть в реальности. Смысл лжи – в придании этим объектам такого разрушительного для судьбы страны и нации значения, которого на самом деле не было: «В массе своей общественность была искренне убеждена, что положение народа ухудшалось, поскольку просто не допускала мысли, что при самодержавии возможен какой-либо прогресс, а только ожидала от него, как говорил П. Н. Милюков в Государственной думе в 1916 году, либо глупости, либо измены. Кроме того, общественность чувствовала в себе силы и знания, чтобы исправить ситуацию, поэтому претендовала на роль избавителя от недуга и, следовательно, на власть лечить, помогать и управлять. Таким образом, в данном случае речь идет не о фальсификации, а об идеологической аберрации. Мы сталкиваемся с типичным примером нечувствительности к новой информации под влиянием установки» [421].
Критика власти объединила в одно целое ранее достаточно разрозненные явления в общественной жизни страны. Это и недовольство войной, и аграрный вопрос, и личность императора, и сама российская действительность как таковая. Отмечается, что фигурой, цементировавшей общество, находившееся в состоянии трансформации и модернизации, так или иначе, являлся царь. «Распутинская эпопея», тысячекратно преувеличенная либеральной прессой, перечеркнула значение фигуры царя в глазах народа. В итоге «Россия приблизилась к историческому рубежу свержения самодержавия, оказавшегося полностью десакрализованным в глазах масс. Предопределенность падения Романовых оказалась связана с мировой войной, скрутившей все компоненты кризиса в тугой узел, и добавившей к ним взрывоопасную маргинализацию основных производительных сословий» [422]. Избежать кризиса, как представляется, было невозможно – слишком поздно. Но поиски выхода продолжались, и в условиях отсутствия веера альтернатив Николай II мог делать ставку только на победоносный исход кампании 1917 года, для чего были все основания.
