История Первой мировой войны - Оськин Максим Викторович
Генерал А. С. Лукомский задолго до революции считался «гучковцем» в среде монархистов, о чем знал и император [408]. Тем не менее он не был сменен после того, как генерал В. И. Гурко отбыл в свою Особую армию, а на пост начальника штаба Верховного Главнокомандующего вновь вступил генерал М. В. Алексеев. Возможно, что сделать этого просто не успели. Интересно, вспомнил ли переживший на двадцать один год своего царя генерал об этих словах в день, когда получил известие о расстреле царской семьи? Впрочем, и после всего, в эмиграции, А. С. Лукомский в своих мемуарах продолжал считать, что решение о силовом подавлении революции было возможно лишь при условии заключения сепаратного мира [409].
Мотивируя неизбежность отречения. М. В. Алексеев в подсказывающей необходимое решение телеграмме главнокомандующим фронтами указывал:
– «Необходимо спасти Действующую Армию от развала, продолжать до конца борьбу с внешним врагом…
– потеря каждой минуты (очевидно, в деле падения монархии в стране во время мировой войны. -Авт.) может стать роковой для существования России…
– между высшими начальниками Действующей Армии нужно установить единство мысли и целей (то «единство», конечно, которое указывалось самим Алексеевым. – Авт.) и спасти армию от колебаний и возможных случаев измены долга…
– решение относительно внутренних дел должно избавить армию от искушения принять участие в перевороте, который более безболезненно совершится при решении сверху» [410].
Таким образом, генерал М. В. Алексеев не только признавал переворот, но и напрямую призвал высший генералитет воздержаться от подавления мятежа по собственной инициативе. Вдобавок предлагалось связать главнокомандующих узами взаимной корпоративной ответственности, для чего генерал Алексеев и вынудил их всех высказать свое мнение по поводу совершавшихся событий. Это мнение, как было ясно каждому, должно было совпадать с мнением Ставки, которая в лице своего руководства (начальник штаба Верховного Главнокомандующего, его первый помощник, генерал-квартирмейстер) уже поддержала революционный переворот.
Г. М. Катков отметил: «С вечера 28 февраля Алексеев перестал быть покорным исполнителем воли царя и взял на себя роль посредника между монархом и его мятежным парламентом. Только Родзянко мог вызвать в Алексееве эту перемену, создав ложное впечатление, что он полностью контролирует обстановку в Петрограде… Действия Алексеева 28 февраля – 1 марта тесно скоординированы с действиями Родзянко. Разумеется, в эти два дня ни один из них не желал отречения Николая II или падения монархии вообще… Псковскую драму иногда называют “революцией генерал-адъютантов”, и действительно нельзя недооценивать в ней роли, созданной генералами Алексеевым и Рузским. Формулировки телеграммы Алексеева практически не оставляли командующим фронтами иного выбора, кроме как поддержать отречение. Он сообщал им, что если они согласны с позицией его и Родзянко, то должны немедленно выступить с прошением об отречении к государю. Но он ничего не говорил о том, как командующие должны действовать в случае несогласия» [411].
Нельзя не напомнить и о том факторе, что всегда упоминается в историографии, но в качестве второстепенного. Многие люди, что приняли деятельное участие в отречении императора Николая II в самой Ставке, были назначены только в конце 1916 года. Ген. В. Н. Клембовский, начальник штаба Юго-Западного фронта в период Брусиловского прорыва, а с октября – командарм-11, стал помощником начальника штаба Верховного Главнокомандующего 20 декабря 1916 года. Ген. А. С. Лукомский был назначен 21 октября, сменив на посту генерал-квартирмейстера Ставки генерала М. С. Пустовойтенко, отправленного на должность начальника 12-й пехотной дивизии. Эти назначения были произведены по почину врио начальника штаба Верховного Главнокомандующего генерал В. И. Гурко (генерал Алексеев зимой 1917 года лечился в Крыму), однако генерал М. В. Алексеев вновь занял свой пост буквально за неделю до Февральской революции, явившись в Ставку все еще не долечившимся до конца. Так что факт остается фактом: люди, принявшие деятельное участие в судьбе монархии со стороны Ставки Верховного Главнокомандования, попали в силовой центр вооруженных сил незадолго до революции.
Бесспорно, нельзя говорить о том, что высший генералитет вот просто так целеустремленно участвовал в заговоре: «Общая оппозиционность военных кругов, в том числе и генералитета, не вызывает сомнений, так же, как и их сочувствие стремлению думы добиться уступок со стороны правительства. Отсюда, однако, было еще далеко до участия в планах переворота» [412]. Действительно, дело в том, что генералы сочувствовали думским оппозиционерам, а не императору Николаю II: армия настолько зависела от деятельности буржуазных организаций, что высший генералитет был склонен признать право оппозиции на государственную власть. То есть в случае обострения внутриполитического кризиса высшие генералы в своем большинстве психологически были уже готовы поддержать Государственную думу. Именно так и произошло на деле. А дальше уже действовал элемент корпоративности. Оппозиция своей лживой пропагандой на фоне тех кризисных явлений, что разворачивались в экономике страны, как видим, все-таки сумела переломить коллективную психологию высших кругов в свою пользу.
С. С. Ольденбург приводит свою, несколько отличающуюся от большинства прочих версию о мотивировке решений, принятых генералом Алексеевым. 28 февраля, когда Петроград находился во власти анархических толп, а в Кронштадте резали офицеров, «кто-то сообщал в Ставку совершенно иные данные, которым генерал М. В. Алексеев, очевидно, поверил». Такие сведения говорили о полном спокойствии в столице, подчинении частей столичного гарнизона Временному правительству, намерении новой власти сохранить монархическое начало в России. «Эти явно ложные сведения, сообщенные кем-то в Ставку, сыграли огромную роль в дальнейшем ходе событий».
Но и сам же Ольденбург говорит далее, что со стороны царя «при той позиции, которой держались генерал Рузский и генерал Алексеев, возможность сопротивления исключалась…» [413].
То есть данная точка зрения настаивает на искреннем заблуждении генерала М. В. Алексеева (который, между прочим, был в эти дни все еще тяжело болен) в реальной оценке происходящего, что и повлекло за собой цепь ошибок. Однако представляется, что предательство (а нарушение присяги как верховному сюзерену, так и Верховному Главнокомандующему вооруженными силами есть, вне сомнения, воинская измена) не может вот так легко базироваться на простом заблуждении.
Другое дело, что генерал М. В. Алексеев, вне сомнения, пытался спасти монархию как государственный строй, но почему он выбрал для этого столь радикальный способ действий, непонятно. Даже простое отстранение генерала Алексеева от событий, позиция выжидания и невмешательства, возможно, способствовали бы спасению монархии и подавлению революции. Кроме того, начальник штаба Верховного Главнокомандующего в силу своего служебного положения, как никто другой был осведомлен о возросшей мощи русской Действующей армии и ослаблении противника на Восточном фронте.
Нельзя сказать, что генерал Алексеев пренебрег присягой, чтобы спасти страну и армию: победа была не за горами, и он превосходно знал об этом. И все-таки Ставка заняла сторону Государственной думы, выступившей против царя, тем самым «сдав» революционерам своего Верховного Главнокомандующего. Таким образом, генерал М. В. Алексеев, державший в своих руках всю армию, и генерал Н. В. Рузский, командовавший теми войсками, что могли быть немедленно предоставлены в распоряжение императора, своим отказом в подавлении революции вынудили Николая II к отречению.
