Пьер Монтэ - Египет Рамсесов
Но человек, увидев тревожный сон, не должен отчаиваться. Тощие коровы – предупреждение, с которым следовало считаться, а не знак неминуемой катастрофы. В подобном случае надо воззвать к Исиде; она придет и защитит того, кто видел страшный сон, от всевозможных бед, которые иначе обрушит на несчастного неумолимый Сетх, сын Нут. И еще надо перемешать кусочки хлеба с рубленой травой, смочить все пивом, добавить в смесь благовоний, а затем вымазать ею лицо. И тогда никакие дурные сны тебе не страшны.
Глава III. Семья
I. Женитьба
Каждый глава семьи жил в своем доме, будь то роскошный дворец с драгоценной мебелью или жалкая лачуга с циновкой на полу. Понятия «построить дом» и «взять жену» были для египтян синонимами. Мудрый Птахотеп советовал своим ученикам совершать то и другое в благоприятное время.[83] В одной египетской сказке старший из двух братьев имел жену и дом. Младший, у которого ничего не было, жил у брата на положении слуги, ходил за скотом и спал в хлеву («Сказка о двух братьях»).
Яхмес, прежде чем прославиться при осаде Авариса, с юности вел суровую жизнь моряка и спал в гамаке, как все ветераны. Он воспользовался перерывом в военных действиях, чтобы вернуться в свой город Нехеб, построить дом и жениться. Но ему недолго довелось вкушать покой домашнего очага. Война возобновилась. Вербовщики фараона не забыли о храбрости Яхмеса и тут же призвали его на службу.[84]
Один из садовников царицы сообщает нам, что царственная повелительница женила его на одной из своих приближенных, а когда он овдовел – на другой. Жаловаться ему не пришлось, потому что царица дала за своими любимицами хорошее приданое.[85] Отсюда можно сделать вывод, что во многих случаях браки заключались по воле родителей или господ. Однако лирические стихи, донесенные до нас папирусами из музеев Лондона и Турина, свидетельствуют, что молодые люди пользовались значительной свободой.[86]
Юноша увидел красавицу:
Отроковица, подобной которой никогда не видели,
Волосы ее чернее мрака ночи.
Уста ее слаще винограда и фиников.
Ее зубы выровнены лучше, чем зерна.
И вот он уже влюблен. Чтобы привлечь внимание красавицы, он придумывает уловку:
Улягусь я на ложе
И притворюсь больным.
Соседи навестят меня.
Придет возлюбленная с ними
И пекарей сословье посрамит,
В моем недуге зная толк.[87]
Хитрость не удалась. И влюбленный по-настоящему заболевает, как в знаменитой поэме Андре Шенье:
Семь дней не видал я любимой.
Болезнь одолела меня.
Наполнилось тяжестью тело.
Я словно в беспамятство впал.
Ученые лекари ходят –
Что пользы больному в их зелье?
В тупик заклинатели стали:
Нельзя распознать мою хворь.
Шепните мне имя Сестры –
И с ложа болезни я встану.
Посланец приди от нее –
И сердце мое оживет.
Лечебные побоку книги,
Целебные снадобья прочь!
Любимая – мой амулет:
При ней становлюсь я здоров.
От взглядов ее – молодею,
В речах ее – черпаю силу,
В объятиях – неуязвимость.
Семь дней глаз не кажет она![88]
Юная девушка тоже неравнодушна к красоте юноши:
Два слова промолвит мой Брат, и заходится сердце.
От этого голоса я, как больная, брожу.[89]
Однако она думает о будущем и рассчитывает на свою мать:
Наши дома – по соседству, рукою подать,
Но к нему я дороги не знаю.
Было бы славно, вступись моя мать в это дело.
Она бы ему запретила глазеть на меня.
Силится сердце о нем позабыть,
А само любовью пылает![90]
Она надеется, что возлюбленный все поймет и сделает первый шаг:
Вот он какой бессердечный!
Его я желаю обнять, а ему невдомек,
Хочу, чтоб у матери выпросил в жены меня,
А ему невдогад.
Если тебе Золотою[*17] заступницей женщин
Я предназначена, Брат,
Приходи, чтобы я любовалась твоей красотой,
Чтобы мать и отец ликовали,
Чтобы люди чужие тобой восхищались,
Двойник мой прекрасный![91]
«Брат», в свою очередь, взывает к «Золотой», богине веселья, музыки, песен, празднеств и любви:
Пять славословий вознес я Владычице неба,
Перед богиней Хатхор Золотой преклонился.
Всевластной вознес я хвалу,
Благодарности к ней преисполнен.
Мою госпожу побудила, внимая мольбам,
Проведать меня Золотая.
Счастье безмерное выпало мне:
Сестра посетила мой дом![92]
Влюбленные увиделись и поняли друг друга, однако решающее слово еще не сказано. Девушка колеблется между страхом и надеждой:
Шесть локтей отделяли меня от распахнутой двери,
Когда мне случилось пройти мимо дома его.
Любимый стоял подле матери, ласково льнули
Братья и сестры к нему.
Невольно прохожих сердца проникались любовью
К прекрасному мальчику, полному высших достоинств,
К несравненному юноше,
Чье благородство отменно.
Когда проходила я мимо,
Он бегло взглянул на меня.
Взгляд уловив,
Я ликовала душой.
Хочу, чтобы мать умудрилась раскрыть мое сердце.
О Золотая, не медли, – уменьем таким
Сердце ее надели!
И войду я к любимому в дом.
Его на глазах у родии поцелую,
Не устыжусь и чужих.[93]
(Тут следует заметить, что египтяне целовались, соприкасаясь носами, а не в губы, как греки. Этот обычай они переняли только в эпоху Позднего царства.)
Тем временем влюбленная поверяет свои сокровенные чувства деревьям и птицам. Она уже представляет себя хозяйкой дома и то, как они будут гулять по саду рука об руку с возлюбленным супругом.[94]
Таким образом, если дело продвигается недостаточно быстро и на пути к свадьбе возникают всякие препятствия, виноваты в этом скорее всего сами молодые люди. Родители на все согласны. Очевидно, они одобряют выбор своих детей. И если сопротивляются, то только для виду.
Фараон намеревался выдать свою дочь Ахури за пехотного генерала, а сына Неферкаптаха женить на дочери другого генерала, однако в конце концов сочетал их браком между собой, когда увидел, что юноша и девушка по-иастоящему любят друг друга («Роман» о Сатни-Хаэмуасе).[95]
«Обреченный царевич» прибыл в один из городов Нахарины,[*18] где собрались юноши его возраста для участия в особом состязании. Царь той страны объявил, что отдаст свою дочь за того, кто первым доберется до ее окна. А жила красавица в высоком доме на вершине высокой горы. Царевич решил тоже попытать счастья. Он выдал себя за сына египетского воина, сказал, что ему пришлось покинуть родительский дом, потому что отец женился вторично. Мачеха ненавидела его и сделала его жизнь невыносимой. Царевич выиграл состязание. Взбешенный царь поклялся, что не отдаст свою дочь беглецу из Египта. Но царевна думала по-другому. Этот египтянин, которого она едва успела разглядеть, тронул ее сердце, и, если он не станет ее мужем, она тотчас умрет! Перед такой угрозой отец не устоял и сдался. Он радушно принял юного чужеземца, выслушал его рассказ, и, хотя царевич не признался, что он сын фараона, царь заподозрил его божественное происхождение, нежно обнял царевича, выдал за него дочь и щедро одарил.[96]
Мужская прическа времени XVIII династии
В любовных песнях юноша называет свою возлюбленную «моя сестра», а та его – «мой брат». Однако нетрудно заметить, что влюбленные не живут под одной крышей и что у жениха и невесты разные родители. После свадьбы муж продолжал обычно называть свою жену «сенет» – «сестра», а не «хемет» – «супруга».[97] Этот обычай установился в конце XVIII династии. Мы не знаем, когда он исчез, но на протяжении всего Нового царства он оставался в силе. Правда, в судебных процессах не обращали внимания на такие тонкости и употребляли слои «сен», «хаи» и «хемет» в их обычном смысле: брат, муж, жена. Тем не мене сначала греки, а за ним многие современные истерики утверждали, будто в древнем Египте браки заключались, как правило, между братьями и сестрами.[98] Да, фараоны женились на своих сестрах и даже на свои дочерях, но по этому поводу можно привести ответ царских судей Камбизу на его вопрос: позволяет ли закон египтянам жениться на сестрах? «Никакой закон этого не разрешает, но закон дозволяет фараону делать все, что он хочет».[99] До сих пор нам не известен ни один случай, чтобы сановник, горожанин или простолюдин был женат на своей сестре по матери или отцу. Но брак между дядьями и племянницами, по-видимому, разрешался, потому что на изображении в гробнице некоего Аменемхета дочь его сестры, Бакетамон, сидит рядом со своим дядей, как если бы она была его супругой.[100]
