От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав
В тот же день – 6 июня, когда письмо Трумэна было послано де Голлю, Бидо пожаловался Грю, что сам он считал французское вторжение в Италию не только беззаконием, но и глупостью…
– Я родился неподалеку от тех мест. Свет на них клином не сошелся.
8 июня в Вашингтон пришел удивленно-возмущенный ответ де Голля. Разве американские войска не стоят в одном строю с дружественными им французскими частями? Почему союзники хотят изгнать Францию из этого региона? Но насколько бы ни было это требование несправедливым и неприемлемым, Франция это переживет: «В любом случае я готов дать Вам удовлетворение, насколько это возможно для нас. Завтра утром генерал Жуэн прибудет в штаб-квартиру фельдмаршала Александера для проведения переговоров в самом широком аспекте для решения проблемы».
В воспоминаниях де Голль напишет: «Я не стал делать трагедии из послания Трумэна. Мне показалось более уместным добавить несколько капель масла для более гладкой работы механизма франко-американских отношений в условиях, когда англичане дали официально знать о своей готовности применить силу против французских войск в Сирии. Я ответил президенту, что „ни в приказах французского правительства, ни в приказах генерала Дуайена не содержалось, естественно, намерения силой воспротивиться присутствию американцев в альпийской зоне, что в этой зоне находятся одновременно и американские и французские войска, которые, как и повсюду, живут в товарищеском согласии“. Вопрос заключался не в сосуществовании французов и их союзников, а в „вытеснении французов союзниками с территории, которая была отвоевана нашими солдатами у немецких и итало-фашистских войск и где к тому же многие деревни заселены лицами французского происхождения“».
Несколько дней спустя было достигнуто соглашение о выводе всех французских войск из Италии к 10 июля. После чего американское правительство возобновило поставки военного снаряжения во Францию.
Но это вовсе не было концом этой истории. Де Голль добился своего. Читаем его мемуары: «В конечном итоге проблема разрешилась так, что мы стали обладателями того, к чему стремились. Правда, в проекте соглашения, разработанном штабом Александера и генералом Карпантье, который представлял Жуэна, предусматривался поэтапный отвод наших войск к границе 1939 года. Но, за исключением положений, касающихся долины Аосты, которую мы решили за собой не оставлять, я отверг данный проект, согласившись лишь на доступ в спорные коммуны небольших союзнических отрядов при условии их полного невмешательства в административные дела. Что касалось итальянских войск, то я потребовал, чтобы они держались от данного района подальше. Следует сказать, что, пока шли переговоры, мы осуществляли политику свершившихся фактов».
А в Ливане между тем ситуация резко обострилась. Вину за это де Голль возложил однозначно на Великобританию и ее ставленников: «28 мая в Дамаске все наши посты были атакованы бандами мятежников и отрядами сирийских жандармов, вооруженных автоматами, пулеметами и гранатами английского производства. Целые сутки в Дамаске шла перестрелка».
По словам Черчилля, все было иначе. Сирийское правительство сообщило в Лондон, что «не в силах справиться с событиями и не может больше нести ответственность за внутренний порядок. Французы открыли артиллерийский обстрел в Хомсе и Хаме. Французские броневики разъезжали по улицам Дамаска и Алеппо. Французские самолеты летали на небольшой высоте над мечетями в час молитвы, на крышах зданий устанавливались пулеметы. Примерно в 7 часов вечера в Дамаске завязались ожесточенные бои между французскими войсками и сирийцами, продолжавшиеся несколько часов – до глубокой ночи. Французская артиллерия открыла огонь, вызвавший большие людские потери и причинивший серьезный материальный ущерб».
Бои продолжались. Де Голль утверждает: «На следующий день, 29 мая, выяснилось, что французы выстояли, а крепко потрепанным мятежникам пришлось укрыться в общественных зданиях: парламенте, городской ратуше, полицейском управлении, дворце, сирийском банке и т. д. Чтобы полностью покончить с беспорядками, генерал Олива-Роже, французский представитель в Сирии, отдал приказ подавить эти центры восстания. За сутки наши сенегальцы и несколько сирийских рот справились с заданием, использовав при этом всего два орудия и один самолет».
Действительно, как зафиксировали очевидцы событий с сирийской стороны и историки, около шести вечера в Правительственном дворце в центре Дамаска услышали звуки артиллерийских залпов. Перебив охрану, французские войска заняли здание парламента, окружили Правительственный дворец и начали обстреливать его из орудий. Французы отключили электроснабжение Дамаска, и город погрузился во тьму. Уничтожение артиллерией правительственных зданий и домов известных политиков, жилых кварталов продолжалось всю ночь.
На следующий день президент аль-Куатли перенес свою штаб-квартиру в Салихию (пригород Дамаска), где к нему присоединилось большинство министров. Атаки французов становились все более ожесточенными. Теперь они обстреливали жилые кварталам Дамаска зажигательными снарядами, что вело к массовым пожарам. Депутат сирийского парламента и министр финансов Халид аль-Азм вспоминал: «От зрелища распространяющегося огня жителей города охватил ужас. Снаряды продолжали падать, а пожарные бригады не тушили пожары, потому что французские солдаты не давали им выполнять свой долг».
Из своей временной резиденции аль-Куатли обратился к британскому правительству как гаранту сирийской независимости с официальной просьбой о вмешательстве.
А вот интерпретация де Голля: «К вечеру 30 мая французские власти овладели ситуацией, а сирийские министры погрузились в автомашины британской миссии и предпочли поискать убежище вне столицы. В течение трехнедельного мятежа англичане оставались ко всему происходящему безучастными. В Каире сэр Эдвард Григг, их министр без портфеля, ведавший британскими делами на Ближнем Востоке, и генерал Пэйджет, их главнокомандующий, не подавали признаков жизни. В Леванте генерал Пиллоу, командующий IX-й британской армией, вполне мог бы пригрозить бунтарям использованием вверенных ему вооруженных сил, но даже пальцем не шевельнул. Лондон хранил молчание…
Мы, кстати, и не добивались от них активных действий. Но как только они увидели, что мятеж провалился, их поведение изменилось коренным образом. Перед Францией встала на дыбы извергающая угрозы Британия.
Вечером 30 мая Черчилль, в присутствии Идена, вызвал нашего посла Массигли. Не иначе как для важного сообщения! Устами премьер-министра британское правительство требовало от французского правительства прекращения огня в Дамаске и заявляло, что в случае продолжения боев войска Ее Величества не смогут оставаться в роли пассивных наблюдателей…
Несмотря на обуревавшее мою душу чувство негодования, я счел целесообразным отдать приказ приостановить огонь, если, конечно, таковой еще велся, и, оставаясь на занятых позициях, не препятствовать передвижению войск, которое может быть предпринято английской стороной».
Но англичане пока не заметили никаких признаков деэскалации. Черчилль утверждал: «Артиллерийский обстрел продолжился, по времени стихая, до утра 31 мая, было убито и ранено около двух тысяч человек. Правительство в Хомсе уже обратилось к английской 9-й армии с просьбой добиться перемирия. Мы больше не могли оставаться в стороне, и 31 мая главнокомандующему вооруженных сил на Среднем Востоке генералу Бернарду Пэйджету было дано указание восстановить порядок. Он довел наше требование до сведения французского командующего, и последний, по указанию из Парижа, объявил о „прекращении огня“».
Де Голль был в ярости от британской реакции на его жест доброй воли с прекращением расстрела сирийцев: «Если бы с английской стороны речь действительно шла только о „прекращении огня“, на этом была бы поставлена точка. Но суть дела, естественно, заключалась в другом. Именно поэтому, узнав, что французы приняли решение приостановить применение военной силы, Лондон поспешил разыграть заранее подготовленную инсценировку с целью публично унизить Францию. Черчилль, несомненно проинформированный об окончании боев в Дамаске, решил выступить постфактум с угрожающим ультиматумом, уверенный, что мы не имеем возможности ответить ему должным образом. Он рассчитывал дешево приобрести имя защитника арабов и надеялся, что в потрясенной Франции политический авторитет де Голля будет поколеблен, а возможно, в итоге ему придется распроститься с властью».
