Алессандро Надзари - MCM
— И всё же мой каприз: хоть одним предложением резюмируйте.
— Эх, только ради вас. Исследование репрезентации власти Священной Римской Империи Германской Нации в ея архитектуре. Большая часть тура приходилась на рейх, разумеется.
— Ну, и что же в этом смешного?
— Я-то не архитектурные курсы в университете посещал. Это исследование было не по всем правилам академическим, даже не особенно философским, просто чувственным. Полагал, будто геометрия объекта определяла не только его назначение и способ пользования, но и генерировала некое особое эфирное поле, а также сообщалась и небесконфликтно взаимодействовала с такими же полями сооружений вокруг, создавая особую сферу. Всё втуне.
— Вы к себе слишком строги. Возможно, у вас не было соответствующих приборов, вы не знали, по какой методике ставить опыты и прочее-прочее, но стоит ли от того отказываться?
— Конечно, я и сейчас, как видите, подобным балуюсь, но тогда действительно считал это чем-то серьёзным. Сейчас же стыдно в том признаться. Вы упомянули о научном аппарате и экспериментах, но к тому для меня и сводится проблема, что я не могу гипотезу ни подтвердить, ни опровергнуть, нельзя говорить о её истинности или ложности, она непроверяема. А потому это уже переходит из области науки в плоскость, извините, психиатрии.
— Будто психические явления, а даже и часть математических построений возможно проверить и поставить над ними опровергающий их эксперимент. Мартин, ваш интерес не наказуем и не напрасен. Кто знает, возможно, то эфирное поле и вправду есть. Посмотрите на города.
Но их в этот момент окружала алжирская деревенька, воспроизведённая на Трокадеро с таким тщанием, что посетители морщили нос от терпкого и весьма, должно быть, аутентичного неприятного запаха неясной этиологии, — вот будет номер, если выяснится, что «поселенцы» настолько уверовали в её подлинность и самодостаточность как наполненной смыслом материи, что завели коз и, перестав быть живыми картинами, начали натурально обживаться, — и потому любые начавшиеся на подходе к ней разговоры завершались не ранее, чем удавалось отдышаться, не подавая виду.
— А разве, — сделал наконец глубокий вдох и сглотнул Мартин, — недостаточно общеизвестных видов работ над их, хм, полисным гиле?
— Город — результат желания. Не как Выставка, — она в этом смысле более дистиллированная, — но он уже давно перерос прямую необходимость, необходимость производства и воспроизводства его материи, теперь можно говорить и о необходимости антипроизводства.
— Это то, что определяет статусность?
— Статусное потребление, но не только. Фланирование как особый вид деятельности — приставку «без−» оставляю на ваше усмотрение — тоже его порождение. Но суть в ином: город обладает памятью. Не той же, что злославится деревня, нет, здесь находит отражение память о самом перемещении материи. Некой особой телеграфной лентой, если позволите, откладывается в головах людей и спустя годы проявляется неожиданным образом.
— Получается, это уже не столько поле, сколько велум, покров.
— Да. И он, если продолжать аналогию с покровом, окутывает собой мегамашину города. Летящие от неё брызги масла и иных машинных соков пачкают не только детали, с которых их счищают, но и эту вуаль, оставляют на ней свидетельство своей работы…
— А заодно и — или «вернее» — поломок, неисправностей и иных отклонений, которые эти выплески и порождают. Простите, что перебил.
— Да-да, извиняю, как же вы правы! Вы понимаете!
— Ох, если бы я ещё понимал, что понимаю. И как бы зафиксировать те сгустки?
— А вот тут вы, похоже, и пропускаете важное звено: дело в источниках и их сортировке, в уровне проявления эффектов. От сбора технических свидетельств поведения материи и материалов и предсказания на их счёт до исторической ненарочитой преемственности, которую и именуют гением места. Разумеется, с пропуском через мудрость архитекторов и визионеров прошлого. Кстати, а что вы при упоминании моего имени там такое говорили?
— Это и в самом деле довольно длинная и вряд ли понятная кому-то кроме нас двоих история, но если вкратце, то где же ещё было не встретить Селестину дю Шатле наших дней, как не на набережной — части циферблата, в котором стрелками воли и расчётов служат Эспланада и Марсово поле, а ось вращения проходит на месте, названном в честь её родственника-бюрократа?
— Ладно, это и в самом деле запутанно.
— Полагаю, не в большей степени, чем предполагаемый контроль над полисным гиле. Да даже не контроль, а простой учёт, сопоставление различных планов его бытия. Это грандиознейшая работа. Осман, которого можно обожать или ненавидеть, — и тот не рискнул пойти дальше необходимого ему, и его дело сейчас во многом лишь продолжается. Да, его преобразования кардинальны, но если всматриваться в суть, то он решал только санитарные и логистические проблемы, причём грубость компенсировал помпезностью. Схематичный рисунок крупными мазками и широкими штрихами, усвоение, употребление и принятие которого уснастили новыми, хм, кодами способов проживания.
— Вы не относитесь к числу тех, кто видит в этом военно-полицейскую подоплёку?
— Чтобы вести войну за бульварами, за фортифом, её стоит избежать внутри них, разграничить, на худой конец, пространство фронта и тыла, разве нет? А чем транспортировка орудий и живой силы принципиально отличается от остального, кроме формального требования быстроты и прямоты, от которых и остальные не откажутся? Принципиальная разница невелика, а развитый полицейский аппарат, аппарат управления внутренними вопросами и сообщениями, конечно, свойственен развитому же государству на началах с единым источником и гарантом власти, его потребности приходится учитывать.
— Любопытно, кого или чего это — «его». И не стоит забывать об особой роли Инженерного и Административного корпусов. Общественная служба декорирована в милитаристском стиле.
— Разумеется, но вы сами сказали: декорирована. Не те же «иксы» были и отчасти остаются в оппозиции режиму? Также повторюсь, что в смысле планировки улиц это не означает ничего существенно нового: тут фонари, здесь бордюрные камни, там таблички с нумерацией, кругом хороший обзор — меры безопасности и надзора общего охвата. Ну и потом, сильно эти магистрали помогли конкретно в военном отношении тридцать лет назад? Разве что упасли от пожаров, хотя и не совсем так, как наверняка предполагалось.
— Например?
— Помимо, образно и буквально говоря, революционного?
— Ха-ха.
— Коммунары-то быстро поняли, что проспекты — не только для маршей, толпе они также покорны. Первое дело революции — захват улицы. Или отвоевание, возвращение её народу — кому какая риторика ближе. С этого начинается перекраивание карты сообщений, свержение и замещение всего полицейского; не знаю, можно ли сказать «территория сообщений», поэтому оставляю за рамками, тем более что карта, как и революция — манифест, декларация, идея. Впрочем, для революции улицы — объект больше символический и маркировочный, нежели стратегический. Контроль над ними — дело хоть и первое, но не перманентное. Те же коммунары, если не путаю, пришли к чему-то вроде федерации, процесс с магистралей перешёл в кварталы. Разобщение и разнообразие не были страшны, но с них же и началось выгорание. Впрочем, я отвлёкся.
— Почти. Так что насчёт пожаров?
— Не знаю, устояли ли соседние строения, но сами Отель-де-Вилль, Тюильри, Дворец правосудия и Государственный совет — всё конструкты власти, реальной и символической, — не имели средств защиты от геростратов. Кто бы мог подумать, что пламя вспыхнет изнутри, поля и траншеи улиц окажутся пересечёнными? Но вот другое дело: за сооружения будто бы и не боролись должным образом, им дали обратиться в пепел. Я понимаю, что все устали от монархии, свободных сил у антикоммунаров было немного, те по опыту проживания в городе знали, куда безжалостнее всего бить, а сама структура власти нуждалась в перестройке, но из всех названных комплексов лишь Тюильри не торопились восстанавливать.
— Вы намекаете, что никто не хотел спорить с некой высшей волей? Что то был костёр тщеславия по обоюдному согласию?
— Подвержены ли драконы линьке? Если да, то так и есть: он изрыгнул воспламеняющую кислоту на израненную копьями чешую, на её гребни и наросты, ответственные за доминирование среди сородичей, — и опалил, чем предотвратил инфицирование и опухоли. Но я уже как-то далеко забрёл. Если вернуться к началу, то это всё довольно бесхитростно подчиняется некому дорожному аналогу закона Ома: отношение напряжения к сумме сопротивлений внешнего и внутреннего, — одно из которых, как видно, всё время забывают учитывать. Так что вы правы, мадмуазель, это вопрос источников. Но мне, конечно, жаль, что среди них Осман выбрал себе римлян.
