Алессандро Надзари - MCM
— Кстати, можете пополнить словарь терминами «гексагон» и «гексаграмма». И что, по вашему мнению, пентагон и уж тем более пентакль как определение фигуры подошли бы стране лучше?
— Благодарю, мадмуазель. И не знаю, скажите лучше вы: гексаграмма же больше про оппозиции сил и контроль над ними, в то время как пентаграмма — про единство элементов и защиту. Выбор пентакля бы соотносился с программными статьями государства — впрочем, любого.
— Вы отчего-то не делаете различие между «-гонами» и «-граммами».
— Это только акценты на внутреннее и внешнее. Что служит причиной появления периметра государственной границы, как не внутренняя политическая связь вершин?
— Допустим. Прошу, продолжайте.
— Из сказанного ранее вытекает пара-тройка не то риторических, не то философских вопросов.
— Ох, ты за своё! Постарайся, мой друг, помягче да покороче.
— Как угодно. Полагая своей фигурой гексаграмму, французы признают противоречивость государства, кое и составляют. Но, при всём почтении, так ли уж даётся контроль? Каков нынешний Соломон? Совладает ли он с джиннами?
— А вы считаете, что джинны есть?
— Н-нет, пожалуй, отмахнусь от них бритвой Оккама, как от сущностей, и скажу, что подразумеваю под ними различные страсти и пороки; например, вожделение будущего. Возможно, не Павильон, а они и ответственны за выцветание или, скорее, выгорание, пресыщенность. Пока не понял, какое определение лучше подходит, оставим это до следующего раза. Вы с ответом о лучшей фигуре тоже можете повременить.
— Так и поступим. Но что же с Трокадеро?
— А ведь как раз франко-испанское сражение… Хм, да, так вот, заодно вернёмся и к версии, что каким-то противоестественным образом в процессе повинен Павильон. В последнее время я уверился, что он напоминает инверсию оргáна, вывернутое его представление. Возможно, того самого, что когда-то содержался во дворце Трокадеро. Иными словами, так артикулируется, что прошло время двадцати двух венчающих его статуй, прошло время тех полифоний, теперь же звучат новые фуги.
— Что же, друг мой, ты говоришь, если упростить музыкальную теорию до предела, что наше время — время коротких тем и подражательных, вторящих голосов? Не новый ли это приступ уныния?
— Симптомы схожи. «Франция всегда боролась с Пруссией».
— Пользуясь случаем, хотела бы напомнить, что в той Экспозиции Пруссия отказалась участвовать, да и эту чуть не сорвали в Берлине одной инициативой пару лет назад.
— Вот и я о том же, — развёл Мартин руки и заслужил какой-то не вполне одобрительный взгляд. — Но я как-то мрачен. Не означает ли это, что вновь раздувают мехи, всасывающие воздух и краски мира, дабы сыграть реквием? В общем, задача Павильона — перетянуть внимание с Трокадеро на себя, но при этом не стать его заменой. Насколько я понимаю, его архитектура не предусматривает проведения конгрессов и собраний. Вывести из этого возможно действительный посыл хода. Павильон дозволялся с умыслом обозначить альтернативу дипломатии, довольно неприятную: возвращение «жандарма Европы». Так что лучше договариваться, а не плясать под чужую фасцию флейт.
— Дудок.
— Да, точно, благодарю. И приношу извинения за явное обнищание моего языка.
— Хм, если вы правы насчёт участия во всём этом Павильона, то, возможно, сейчас самое время прокрасться под глиняные ноги колосса и рассмотреть его получше?
— Сели, мне кажется, это довольно бесполезное занятие, ты и сама знаешь, что не найдёшь там ничего. Милые разговоры — пожалуйста, но стоит ли проверять то, что мы признаём областью непроверяемого восприятия? — но посмотрела на прелестные часики на «дорожном устройстве» и добавила: — Разве что с целью полноценной экскурсии, на которую я, впрочем, сегодня уже не отважусь, кое-какие обязательства требуют моего присутствия, а вы можете устроить её и без меня.
— Моя Сёриз, моя деловая Сёриз.
— Ну тебя. К-хм, извините, господа, вынуждена вас покинуть.
— Мне бы тоже успеть заглянуть в редакцию — по поводу того, с чего сегодняшнее приключение началось. Так что встреча с Чудищем ложится на плачи ваши, мадмуазель, и твои, друг мой. Но когда же мы увидимся вновь полным составом?
— Почему бы не встретиться завтра здесь же часов в десять?
— Прекрасно. Позвольте откланяться.
— А нас, похоже, ждёт откровение антифаворского света, — не мог отказать Мартин этим высоким и тонким дужкам бровей, своим движением придающих каждой фразе нотку вызова, этому чуть вздёрнутому носику, горделиво норовящему рассекать волны, этим губам, приобнажающим жемчужный ряд с выщерблинками на резцах, что живо напоминают о ласточкиных хвостах гибеллиновых, южнотирольских мерлонов, этой крохотной волевой ямочке на очерченном подбородке, этому легчайшему перистому ореолу пушка на скулах, этим бесконечно небесным глазам.
15
Они шли по неизбежному Йенскому мосту и наслаждались умиротворяющим неведением окружающих. В пору бы беспокоиться, кричать о краже века, но что толку, если ещё не известен подозреваемый, да и с составом преступления проблемы? Так и спугнуть можно. Впрочем, каждый при этом выстраивал свои круги обвинения, и оставалось лишь надеяться, что однажды они пересекутся своеобразной vesica piscis[41], и световой клин линзы сойдётся на одном единственном, а то и выжжет его. Но кто знает, что случится, если увеличить число окружностей? Какое титаническое неведомое выглянет тысячью очей из тех мандорл?
Они шли молча. Как признаться? И стоит ли признаваться? Быть может, одному стоит поддаться и позволить себя вести? Прямо как той вокансоновой собачонке, что навстречу им вела на упругом поводке подле себя девочка. Рыжий медью и латунью реззор-терьер мотал головой, вилял хвостом, переставлял лапы, — но лишь когда угол наклона туловища приводил в действие его заключённое в ажурный каркас эксцентричное латунное чрево; от хозяина требовалось напоминать canis kineticus о покорности и поддерживать положительный дифферент.
— Так до сих пор и не знаю… — нажала Селестина на запускающий диалог рычаг.
— Где заводное отверстие? Нет, пусть хоть что-то в этом мире останется тайной.
— Тогда позвольте узнать другое. Во-первых, могу ли я вас звать Мартином?
— Конечно.
— Чудесно. Во-вторых, Мартин, как же вы познакомились с «просто Анри»? Уже одно имя намекает на некую историю — может статься, неприятную. Я пойму, если сочтёте невозможным её поведать в силу конфиденциальности.
— Сколько его знаю, всегда стремился к некой простоте, да и в его профессии помогает быстрее втереться в доверие, хоть и отдаёт панибратством, признаю, так что упор на одно лишь имя вполне оправдан и не является тайной. Впрочем, есть нюанс. Вы умеете хранить секреты?
— Коллекционирую их в маленьком сундучке, надёжнее швейцарского банка!
— Ха, прекрасно. Так вот, как вы понимаете, он тоже с Альбиона, а потому занести его в метрическую книгу как «Анри» могли бы лишь при довольно занятных обстоятельствах встречи и происхождения его родителей, однако всё было вполне обычно, и родился он, будучи Генри. Переход на франкофонную версию имени обусловлен только желанием не провоцировать среду своей инаковостью. Хотя он перекрашивал имя и до переезда во Францию: друзья имеют обычай звать его Энрико. Эту форму он выбрал в завершении нашего совместного, что выяснилось далеко не сразу, Гранд-тура, так что каюсь: возможно, я причастен к некоторым особенностям его личностного становления. Что хуже всего, я успел это свершить уже после отплытия. Да, мы не были друзьями детства.
— Итак, если он предпочёл итальянскую форму, предположу, что где-то в аппенинских королевствах и была кульминация вашего тура.
— Для него. Он остался благодарен полуострову, а вернее полуостров оставил на нём если не благословение, то точно знак, это факт. Но об этом лучше спросить у самого «просто Анри», тот опыт глубоко личный. А для меня же это было довольно ровное путешествие. Свои открытия тоже случались, но вписывались в намеченную программу, каковой у ветреного тогда ещё Генри не было: сослали мир посмотреть — ну и ладно.
— Стоит ли мне знать, что же это была за программа?
— Скажем так, я был молод и разбрасывался вопросами, как бонвиваны — деньгами, не рассчитывая своих сил, не соотносясь с производимыми ими последствиями и не задумываясь не только о применимости, но и о форме ответов. Мои извинения за столь пространное пояснение. Если позволите, подожду развития нашего знакомства, и поведаю её вам позже, когда от ответного хохота вперемешку с освистанием, — а таковую реакцию она непременно у окружающих вызовет, я вас уверяю, — мне не захочется мгновенно забиться в самую дальнюю дыру и покрыть голову везувиевым слоем пепла.
