Алессандро Надзари - MCM
— Кажется, сейчас я выступлю в амплуа вопрошающего инженю, но меня прощает профессия: а что, вот эти все национальные павильоны и дворцы — не из тех же материалов созданы?
— Предоставляю честь просвещения дамам, припади же к дару и ты.
— Ваш друг верно определил имитационную природу Экспозиции. Возводить всё полноценной каменной кладкой было бы, хм, накладно; неизвестно, окупила бы тогда себя она при прогнозируемом месьё Вайткроу количестве посетителей и производимых ими тратах, сопряжённых с её осмотром. В основном всё, что вы видите из вздымающегося по вертикали, в основе своей полагает традиции предыдущих лет. Стянуть отделку, подёрнуть шлейф того, что создаёт национальный колорит — и мы обнажим ажур стальных не то чулок, не то скелетов на радость кандавлеистам от инженерии, пресытившимся ими в машинных залах.
— Сели!
— А что? Хрустальный дворец — и тот уже горел от стыда. — Реплика была встречена жестом Сёриз, еле заметным и понятным лишь обеим девушкам, который Мартин сравнил с поворотом ключа в скважине.
— Прошу, не осуждайте кузину! — взмолился Энрико. — От пикантных образов наша беседа только выигрывает.
— И всё же ей стоит помнить, что мысль возможно выразить разными способами, которые зависят не только от ораторских способностей, но и от светской их допустимости. Даже если вас подобная манера привлекает. Во всяком случае, не в первый же день знакомства!
— Сёриз…
— Пф-ф. Ладно, ладно. Мы всё равно уже всех вокруг распугали, включая нашего официанта.
— Признаться, — увлечённо отозвался Мартин, — не могу удержаться от продолжения. Сравнение милейше провокативно, но тем и вскрывает истину: Выставка — Парафилон. Храм невинных в своих стремлениях перверсий — если, конечно, не учитывать секции милитаризма, которым мы уделим внимание как-нибудь в следующий раз. Она искусственна, но вместе с тем и искусна. Перед собой она честна и не в ответе за пороки создателей. Её обман — их обман, коим пользуются, чтобы их не раскрыли. Нет, её создали такой, какой хотели видеть, а не такой, какой она «должна быть, чтобы». Единственное условие — быть интересной. А чем ещё развлечь нынешнюю публику, если не завлекать отклонениями? Отклонениями от обыденности. А если она являет идеализированный образ будущего, то не факт, что этот образ единственный и основной, а стало быть — тоже отклонение. Ей не надо бороться за существование и выживание, в чём мы, похоже, согласны, ей не нужно мириться с лишними техническими ограничениями. Достаточно минимальных мер безопасности, чтобы не развалиться и сгореть раньше времени, — кузины переглянулись, Мартин подытожил: — В общем, нынешняя Выставка есть новое слово в жанре, как говорят у вас, Фабрик-дё-жардан[39], каковой обыкновенно обращён в прошлое и недоступен натуре Нойшванштайна и Большой пагоды. Сравнение с садом мне нравится ещё и потому, что обладает связью с процессом взращивания, возделывания, а применительно к нашему объекту — и воспитания, образования. И украшения, само собой.
— Какой причудливый путь умопостроений мы проделали.
— Всего лишь чтобы выяснить, что курс организаторов верен.
— Впрочем, Раскин бы такое торжество диссонанса материала и идеи не пережил.
— Он и не смог. Ещё в январе.
— Вот как? Печально. Что ж, хотя бы не застал.
— Мы лишились одного из немногих факелоносцев-атлантов, что могли удержать на плечах своих семь светочей. Мир потускнел.
— И лишь Эйфориева башня распаляет ночи гирляндой ламп…
— Хорошо всё-таки, что в Лондоне одумались и не стали возводить её аналог. Ты видел каталог проектов?
— Признаться, нет. Дамы, полагаю, тоже. Мы пропустили что-то сколь комично-отвратное, — в твоём представлении и переложении, — столь и поучительное?
— Да, соблаговолите дать нам очередной повод для национальной гордости.
— Даже если это будет сопряжено с ущемлением уже нашей гордости?
— Неужели то чувство будет мрачнее тени, что на неё и без того отбрасывает отнюдь не ваш воздушный флот? Интере-есно, как бы её изобразил Тёрнер?
— Туше! Если пытаться проинтегрировать семь десятков эскизов и вычленить что-то существенное, не пускаясь в лекционное занудство…
— Ой, как хорошо, что ты на это обратил внимание…
— То достаточно будет сказать, что потуги родить проект убили мать-идею, простите за откровенную метафору. Большинство предложений повторяет приёмы компании Эффеля, на скольки-то там из них должны были появиться часы…
— Это ты сейчас серьёзно?
— Абсолютно. А первое и второе места в конкурсе на башню «высотой не менее чем тысяча двести футов» — оцените требование — заняли вариации ни много ни мало о восьми ногах-опорах.
— Что, по две на каждую ось Юнион Джека?
— Вполне возможно. Тот, что занял второе место, ещё и в единую башню-то превращается не сразу: изначально это восемь отелей-ресторанов-апартаментов-офисов-магазинов-складов во вполне привычном стиле каменных особняков, которые только где-то на высоте двухсот футов соединяются огромными арками и создают единый этаж — «висячий сад» с аркадами и променадом ещё на пару сотен футов, — и только уже после него создатели оголяют железные фермы и сводят вид к простому функционализму. Но когда я говорю «вполне привычный», это значит, что он — с некоторыми причудами моголо-сарацинского, или индо-готического стиля. Да, мадмуазель, выглядит так же занятно, а то и диалектично, как и звучит, — изобразил Мартин для Сёриз согнутой правой рукой чудаковатый жест, будто проходился по поверхности некоего объекта, как если бы одновременно и стирал с него пыль или сглаживал неровности, и привлекал к нему внимание.
— Допускаю, что это — сплавление индустриального и ретроспективного — даже как-то сочеталось бы.
— В эстетическом аспекте, по крайней мере, подобная эклектика могла бы претендовать на бóльшую цивилизованность, нежели Павильон русских окраин.
— Да уж. Хотя осмелюсь сказать, что теперь мне видится что-то общее у Павильона, Пор-монументаль[40] и тех проектов, которые превращают башню в вавилонскую, пизанскую, водонапорную или лифтовую — вроде той, что начали строить в Лиссабоне, — если и вовсе не в деррик или башню маяка. Интере-есно, для каких судов?
— А-а не кажется ли вам, — с повышенным и дрожащим тоном в начале спросила «недовоспитанная» кузина, — что Выставка, а то и город теряют цветность? Не утверждаю, что тому виной столь часто поминаемое творение русских архитекторов, однако…
— Порой возникает ощущение, да. Но те приступы, хм, деколоризации прямо-таки не знаю, с чем и связывать.
— В день затмения ты, насколько помнится, возлагал возможную ответственность преимущественно на этот самый Павильон. Как его вообще позволили возвести?
— Завоевавшие моё расположение дамы поправят, если ошибусь, но есть подозрение, что при строительстве российской стороной применена уловка, сходная с той, что использовал сэр Кристофер Рен для Собора Святого Павла, а даже две, причём второй продолжают пользоваться, то есть всё не так страшно и велико, как кажется. Плюс к этому, полагаю, и принимающая сторона решала свои задачи, хм, редоминирования…
— Метила территорию.
— Сели!
— Ах-ха, я на верном пути! Такова моя догадка. Если мы представим себе планировку уже упомянутого Главного входа, то вспомним, что ширину панорамы сей треножник, или, с твоей подачи, кокошник…
— О, неужели я снискал признание?
— Весьма заслуженно. С тех пор я лишь убедился, что его пропорции действительно чем-то напоминают арки первого яруса Собора Василия Блаженного или своды кремлёвских палат, хоть и более масштабные и светлые — из-за добавления кружев… Так вот, делит он панораму на два объёма, на что намекает и пара декоративных маяков по его углам. В левом поле обзора ориентирами и доминирующими высотами оказываются сверкающие золотом вершины Дома инвалидов и башни, — чтобы не повторяться и воздать должное изначальным авторам, — Совестра-Кёшлина-Нуйе. Да, мой друг, запоминал специально для такого случая. А вот поле правое имеет свойства следующего характера. Во-первых, на переднем плане Большой и Малый дворцы, к счастью или сожалению, не вышли ростом, хотя железа на них — да на один только Большой дворец — ушло больше, чем на всю указанную ранее башню. Во-вторых, на заднем плане два пика с указанной позиции выстраиваются в одну линию так, что пики Павильона перекрывают собой вид на дворец Трокадеро, что вряд ли оказалось случайностью. Нет, это абсолютно политический ход. Дворец выстраивался как часть первой для Франции послевоенной Выставки. Своей функциональности он не утратил и по сей день, но у Шестиугольника в этом сезоне новые главные союзники… Извините, отвлекусь, но почему «Шестиугольник»? Мне всегда две южные «грани» представлялись единой волнистой. Или это от того, что одна испанская, а вторая средиземноморская?
