Алессандро Надзари - MCM
— М-м, мне нужны пояснения.
— Сите. Пока барон занимался диагоналями, всё было хорошо и верно, он плавно перераспределял нагрузку, хотя узлы Звезды и Нации были уже несколько невменяемыми и недостаточно совместимыми с основными потребностями — но их спасает размах. Так вот, занимался он ими, устраивал с коллегами канализацию и газовое освещение, — мои извинения за примитивное изложение того, что вы и так знаете, но делаю это для эффекта, — продлил декуманус рю де Риволи и начертал декуманус бульвара Сен-Жермен… И тут что-то заставило его откатиться на пару тысяч лет назад и весьма буквально возродить римскую ортогональную традицию: взял и укрепил кардо максимус Сен-Мишель — дю Палэ — Севастополя — Страсбурга, но при этом не стал спрямлять и соединять рю Ренар и д’Арколь, а то вполне мог и не пощадить Отель-де-Вилль — что ему, если и свой дом разрушил на благо плана. Вместе с тем он оставил причудливую линию рю Сен-Жак — де ла Сите, с которой на север предполагается выезжать опять же на Ренар или сталкиваться с потоком Риволи. Сколько он трудился над широтами и ортодромиями, как множил и дублировал транспортные потоки — и необъяснимо безалаберно всё загубил на меридианах. Он просто пропустил всю меридианную транспортную нагрузку через центр города, да так, что с обоих берегов она ещё и перпендикулярно врезается в потоки декуманусов. Вот где были нужны предваряющие и расщепляющие диагонали, вот где нужны были звёзды вроде тех, что подобны изображениям комет в средневековых книгах. Позже он пытался хоть как-то оправдаться бульварчиком Генриха ІV, но утешение это, как по мне, слабое. Что же он сделал? О, он обнажил мизерикорд и нанёс им новый удар в сердце города, оставив на его поверхности рану квадратного сечения, а на острие унёс капельку крови, которая мне уже как-то мерещилась, застывшая и покойная, над Иглой Клеопатры на площади Согласия. Той самой площади, что, если забыть про обелиск, видится ретортой с аллонжем Руаяль к пикнометру Мадлен — Мальзерб. И ведь трубку Мальзерб он сам повелел выдуть. Если Сите — сердце, то Плас-де-ла-Конкорд — печень. Как он мог утратить алхимическое чутьё? А стоило ему, обагрив руки, отшатнуться от центра — и вот уже готов камертон Монж — Гей-Люссака — Бернара — Гобелен. Но мелодия города была не та, город вибрировал не так, как должен был. Как сейчас мы расследуем выцветание, так в ту пору кто-то со слухом наверняка допытывался до природы оглушения и изменившегося пульса города. Простите, должно быть, я вас страшно утомил.
— Тирада вышла увесистой, не скрою, и вы говорите так, словно всё это застали лично, да и, распалившись, подзабыли, что Осман возводил основу, это был первая стадия, первая итерация, за которой воспоследуют другие.
— Да, признаю недосмотр.
— Но я совершенно точно знаю, с кем вам стоит по этому поводу пообщаться — с месьё Эженом Энаром. Его проекты пронизывает идея циркуляции. Прямому столкновению он предпочитает касательные. Наверняка и для Сите что-нибудь сообразит. Вы правы: что мост де ла Конкорд, что Пон-Нёф — оба чрезмерно загружены, кипят и чадят пылью. Да в целом организация сообщения между берегами больше напоминает — хорошо, что Сёриз этого не услышит, — тесьму корсета, что тщетно пытаются стянуть на жирных телесах.
— Блеск!
— Лоснящегося сала Сены, ха-ха! Ах, увидь вы эскизы месьё Энара по плас де ль’Опера — сразу бы поняли суть его предложений. Хотя что же это я? Он ведь на Экспозиции заместитель по архитектуре. Скажите, вы были во Дворце электричества?
— Вышел с Анри из-под сени Аполлона за полчаса до затмения.
— Та фигура «Гения электричества»? Позвольте, это же Таранис, лишь принимающий облик Феба.
— Такой андрогинный? И с искрой — пучком наконечников стрел позади?
— Стилизация потребовала некоторых жертв, иначе бы публика не оценила. Он поймёт и простит.
— Вы подозреваете, что в самом центре города возвели храм галльских богов, внедрили их культ в средоточие прогресса? Что ж, с удовольствием выслушаю ваши объяснения.
— Сами вдумайтесь, переосмыслите ансамбль. Также осмелюсь напомнить вам о верховной галльской триаде: Таранисе, Тевтате и Эзусе. Каждому из них имеется посвящение. Начнём с фасада. Что предваряет Дворец электричества?
— Шато д’О.
— Именно. Дворец воды. Даже Замок воды, вы сейчас поймёте оборонительный акцент. Тевтат был водным богом. Не морским, но водным, прошу учесть. Это бог-защитник. А что, как не речные ширь и глубина защищали город, пока он ютился на Сите? И жертвы ему, по приданию, приносились путём удушения, а если точнее, то утопления. Но есть предположение об иносказательной природе умерщвления, причём, хм, не то, чтобы с замалчиванием, но с редукцией: возможно, их топили не только в водах Сены, но и в реках крови, ведь Тевтат также был и богом активного военного искусства. А теперь будьте любезны напомнить, чьему имени посвящено пространство, на котором разлились водные кольца Шато д’О?
— Марсово поле. Хо-хо, ловко, браво. Пересечения и перенос видны. А что с Эзусом?
— Эзус — бог древесный, растительный. А что расположили по обе стороны от Залы собраний в арьергарде Дворца, как не экспонаты агрокультурные? В определённом смысле Эзус — бог всего вертикального, бог роста, — и не смейте говорить, что не видите в округе ничего стремящегося в небеса, пробующего оцарапать их и слиться с ними? Кстати, его тоже иногда отождествляют с Марсом, если Тевтату передают «полномочия» Меркурия, но опустим это.
— Красиво. И теперь вернёмся к Таранису. Но прежде вынужден сделать замечание: его, как помнится, отождествляют всё же с Юпитером, а не Аполлоном.
— О да, бог-громовержец, но он слишком суров для праздного предприятия. На самом деле, мне кажется, мы имеем дело с двоичной природой, со сплетением двух пар божеств: Юпитера и Аполлона, Тараниса и Луга, но об этом позже. В данном случае произошло следующее объединение: что такое электричество, пользуясь крайне скудной терминологией, как не свет, производимый заключённой в провода молнией? Помимо прочих применений, конечно, объединённых инициативным принципом. На этом уровне, думаю, не требуются пояснения связи Дворца электричества и Тараниса. Важно другое. Угадаете?
— Попробую. У Тараниса, кажется, не всё просто с атрибутами. Иногда соединяют спираль небесного огня и молнию, иногда — молнию и колесо, но в целом предметов два, и заняты обе руки. Предположим, что в данном случае небесный огонь — это не про кометы и метеориты или про извержение лавы, а всё та же молния, вернее пучок молний, то тогда смысловая нагрузка колеса высвобождается от «молниевого» значения. Вы хотите сказать, что это намёк на приводимые в действие электричеством шестерни и передачи машин, генерирующих и энергию для самой Выставки?
— Не только. Не ограничивайте поле зрения, берите шире. Сдаётесь? Хорошо, обернитесь. Да, да. Колесо Ферриса. Даже по нужную — левую — руку.
— Потрясающе. Однако вы что-то говорили о сдвоенности. Что там с Лугом?
— Тоже интересное божество, но важно то, что это бог-обманщик. Он не вполне пересекается с Аполлоном, разве что по образу действия: тоже по своей прихоти и созидал, и разрушал. А теперь вспомните, что находится в самом центре Храма-Дворца?
— Зал иллюзий. Вы меня покорили.
— А также вернула разговор к месьё Энару, — подмигнула она, а Мартин понял, что мадмуазель усвоила и использовала его же приём в «Голубом павильоне». — Зал иллюзий он спроектировал как шестиугольник. Благородный обман начинается уже с того, что посетителей вырывают из координат привычных прямых углов, комнат-коробок, они слегка теряются, и отдаются во власть оптического представления; а, и гексаграмма же венчает витражный купол Залы собраний, но это так, на закуску. Он желает, чтобы всё не сводилось к пересечению центра и столкновениям в нём, он переоткрывает свободное пространство и его использование. В своих проектах он ориентируется на будущую загруженность дорожно-транспортной сети, на неумолимо возрастающее число её пользователей — и в какой-то мере способов, манеры её использования.
— Да, я определённо хотел бы с ним встретиться.
Всё это время они не вполне сознательно огибали Павильон русских окраин по дуге, а сейчас и вовсе забрели в самые дебри западного Трокадеро, посвящённого преимущественно французским колониям и планировкой извилистых улочек противопоставлявляемого остальным кварталам Выставки — линейным. Этакий намёк на самобытность и первозданность, а также на то, что народности ещё не окончательно подавили, им позволили сохранить культуру, которую и экспонировали. Так выражал себя миф прогресса колониальной науки.
— Вот о чём ещё я подумал: главное преимущество питания машинерии от электричества, по проводам — возможность разделения и удаления друг от друга производства энергии, всё ещё остающегося грязным, и производства продукта, обработки материала машинами. Вводится новый срез привилегированности. И благостного неведения. Каким бедолагам достанется вся копоть?
