Эль Кеннеди - Сделка
Я ожидаю, что она сейчас объявит о своем уходе, но вместо этого она со вздохом спрашивает:
– А у тебя есть второй сезон?
Я не могу сдержать смех.
– Хочешь смотреть дальше?
– После такого финала? Как же иначе!
Она права.
– Хотя бы начало, – добавляет она. – А тебе не хочется посмотреть, что там дальше?
Мне хочется, поэтому я не возражаю, когда она встает с кровати, чтобы поставить следующий диск.
– Хочешь перекусить? – спрашиваю я.
– Конечно.
– Пойду посмотрю, что у нас есть.
В шкафу я нахожу две порции для приготовления попкорна, засовываю в микроволновку обе и возвращаюсь наверх.
Ханна уже заняла мое место, ее темные волосы веером разметались по моей стопке подушек, ноги вытянуты. При виде носков в красно-черный горошек я невольно улыбаюсь. Я уже обращал внимание на то, что она, в отличие от большинства девчонок колледжа, не носит дизайнерскую одежду или дорогие тряпки и не рядится в дрянные вечерние платья вроде тех, что можно увидеть по выходным в «Греческом ряду» или в барах кампуса. Ханна всегда одета в обтягивающие джинсы или лосины и в обтягивающие пуловеры и свитера, что выглядело бы элегантно, если бы она не портила все яркими деталями. Вроде носков, или перчаток, или причудливых заколок для волос.
– Одна мне? – Ханна указывает на две миски с попкорном у меня в руках.
– Ага.
Я протягиваю ей миску, она садится и запускает пальцы в попкорн, а потом смеется.
– Когда я ем попкорн, то всегда вспоминаю Наполеона!
Я ошеломленно хлопаю глазами.
– Императора?
Ханна от души хохочет.
– Нет, мою собаку. Ну, нашу семейную собаку. Он живет в Индиане с моими родителями.
– Что за собака?
– Огромная дворняга, в нем намешана куча пород, но больше всего он похож на немецкую овчарку.
– Наполеон любит попкорн? – из вежливости спрашиваю я.
– Просто обожает. Мы взяли его, когда он был щенком, и однажды – мне тогда было десять – родители повели меня в кино, а он, пока нас не было дома, забрался в шкаф и нашел пакетики с попкорном для микроволновки. Их там было штук пятьдесят. Моя мама сдвинута на распродажах, и если в магазине объявляют акции, она может полками скупать товары со скидками. Кажется, в тот месяц была акция «Орвила Реденбахера»[23]. Клянусь, Наполеон съел все до последнего пакетика, в том числе и упаковки. Он потом долго еще какал непереваренной кукурузой и бумагой. – Я смеюсь. – Мой папа дико испугался, – продолжает Ханна. – Он решил, что у Наполеона будет пищевое отравление или что-то в этом роде, но ветеринар сказал, что ничего серьезного, что все это со временем из него выйдет. – Она делает паузу. – А у тебя кто-нибудь есть?
– Нет, но у бабушки была кошка. Ее звали Пичес, и она была с прибабахом. – Я запихиваю в рот целую горсть попкорна. – Со мной и с мамой она была нежной и ласковой, а вот отца, сучка, ненавидела. Что неудивительно, наверное. Мои бабушка с дедушкой тоже его ненавидели, так что она, вероятно, следовала их примеру. Боже, как же она терроризировала этого придурка!
Ханна улыбается.
– И что же она устраивала?
– Царапала, как только появлялась возможность, писала в его ботинки, ну, и все такое прочее. – Я вдруг начинаю хохотать. – Черт! Но лучшее из того, что она когда-либо сделала, случилось в День благодарения, когда мы собрались у дедушки с бабушкой в Буффало. Мы все расселись за столом и только собрались приступить к еде, как через кошачью дверцу входит Пичес. Позади дома был овраг, и она любила там бродить. В общем, входит она в комнату и держит что-то в зубах, но никто из нас не понимает, что это такое.
– Ой, мне уже не нравится, чем все это закончится.
Я улыбаюсь так широко, что болят щеки.
– Пичес запрыгивает на стол и с величественным видом, будто она королева, идет по краешку, а потом бросает мертвого кролика прямо в отцовскую тарелку.
Ханна охает.
– Серьезно? Вот это да!
– Дедуля умирает от хохота, бабуля в панике – она решила, что вся еда на столе теперь отравлена, а мой отец… – Мое веселье испаряется, когда я вспоминаю выражение на его лице. – Скажем так: он был очень недоволен.
Это сильное преуменьшение. У меня до сих пор по спине пробегает холодок, когда я вспоминаю, что произошло через несколько дней, после нашего возвращения в Бостон. Что он сотворил с моей матерью в наказание за то, что она «опозорила» его – именно в этом он ее и обвинил в припадке ярости.
Единственный «плюс» в том, что мама через год умерла. И не видела, как он обратил свою ярость на меня. С тех пор я каждый день своей жизни благодарю Бога за это.
Ханна, сидящая рядом со мной, тоже мрачнеет.
– А я не увижусь с родителями на День благодарения.
Я внимательно смотрю на ее лицо. Совершенно очевидно, что она расстроена, и ее признание, произнесенное тихим голосом, отвлекает меня от тяжелых воспоминаний, давящих мне на грудь.
– Ты всегда на праздники ездишь домой?
– Нет, обычно мы ездим к моей тетке, но в этот раз у родителей на поездку нет денег, а мне… не по карману ехать к ним.
Я слышу фальшь в ее тоне, но не могу представить, насчет чего тут можно лгать.
– Все в порядке, – поспешно говорит она, видя мое сочувствие. – Ведь будет еще Рождество, правда?
Я киваю, хотя для меня праздников не существует. Я скорее перережу себе вены, чем поеду домой и проведу праздники с отцом.
Я ставлю миску с попкорном на прикроватную тумбочку и беру пульт.
– Готова для второго сезона? – спрашиваю я как ни в чем не бывало. Мы подошли к тяжелой теме, и мне хочется ее закрыть.
– Включай.
На этот раз я сижу рядом с ней, однако нас все равно разделяет полметра. Меня пугает то огромное удовольствие, что я получаю от всего этого. Просто сидеть рядом с девчонкой, не задумываясь о том, как от нее избавиться, и не опасаясь, что она начнет предъявлять мне какие-то требования.
Мы смотрим первую серию второго сезона, затем вторую, потом следующую… и вдруг я понимаю, что уже три часа ночи.
– Черт, неужели так поздно? – вскрикивает Хана и зевает во весь рот.
Я тру глаза, плохо представляя, как получилось, что мы засиделись допоздна и не заметили, как пролетело время. Мы в буквальном смысле просмотрели полтора сезона.
– Проклятье, – бормочу я.
– Просто не верится. – Она опять зевает и заражает зевотой меня. И вот мы оба сидим в темной комнате – я даже забыл включить свет – и зеваем так, будто не спали много месяцев.
– Мне надо идти. – Ханна слезает с кровати и приглаживает волосы. – Где мой телефон? Я вызову такси.
От следующего зевка я едва не вывихиваю челюсть.
– Я могу тебя отвезти, – без особой убежденности говорю я, тоже вставая.
– Нет. Ты сегодня выпил два пива.
– Это было давно, – возражаю я. – Я в нормальном состоянии, чтобы вести машину.
– Нет.
Меня охватывает дикое раздражение.
– Я не допущу, чтобы ты в три ночи ехала на такси, а потом шла через всю территорию. Либо я тебя отвожу, либо ты остаешься здесь.
Ее лицо сразу же становится испуганным.
– Я здесь не останусь.
– Тогда я тебя отвезу. Возражения не принимаются.
Ее взгляд перемещается на две бутылки «Бада», стоящие на тумбочке. Я чувствую ее сопротивление и вижу по ее лицу, как сильно она устала. С минуту подумав, она сокрушенно вздыхает:
– Ладно, я лягу на диване.
Я энергично мотаю головой.
– Нет. Будет лучше, если ты ляжешь здесь.
Вероятно, я сказал что-то не то, потому что она вдруг сильно напряглась.
– Я не буду спать в твоей комнате.
– Я живу с тремя хоккеистами, Уэллси. Которые, кстати, еще не вернулись с гулянки. Я не утверждаю, что такое может случиться, но велик шанс, что они, пьяные вдрызг, ввалятся в гостиную и начнут к тебе приставать, если увидят тебя на диване. У меня же нет никакого желания приставать к тебе. – Я указываю на просторную кровать. – Здесь места хватит на семерых. Ты даже не поймешь, что я здесь.
– Между прочим, джентльмен решил бы лечь на пол.
– Ты видишь во мне джентльмена?
Она смеется.
– Нет. – Повисает молчание. – Ладно, я лягу здесь. Но только потому, что у меня уже слипаются глаза и нет сил ждать такси.
Я подхожу к шкафу.
– Тебе дать что-нибудь, в чем спать? Майку? штаны?
– Майка была бы очень кстати. – Даже в темноте я вижу, как она краснеет. – А у тебя есть лишняя зубная щетка?
– Есть. В тумбе под раковиной. – Я даю ей свою старую майку, и она скрывается в ванной.
Я снимаю рубашку и джинсы и, оставшись в боксерах, ложусь в кровать. Я слышу шум воды, спускаемой в туалете, и щелчок выключателя, затем Ханна выходит и шлепает босиком по полу. Она так долго стоит у кровати, что я не выдерживаю и издаю возмущенный стон.
– Ты ляжешь или нет? – бурчу я. – Я не кусаюсь. А если бы и кусался, то все равно не сейчас, когда я уже сплю. Так что хватит маячить, как привидение, забирайся в кровать.
Матрас слегка проминается, когда она ложится. Подтянув к себе одеяло, Ханна вздыхает и в конечном итоге устраивается рядом со мной. Ну, не совсем рядом. Она примостилась на другом краю кровати и наверняка цепляется за матрас, чтобы не свалиться на пол.
