Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии
— Так вышло, — говорит Меча, когда они оказываются рядом на скамейке пустого вагончика. — Вот и все. Надо было решать немедля, и я решила.
— Оставить.
— Хорошее слово. Вот именно: оставить себе. Себе одной.
— Отец…
— Ну да, конечно. Отец. Как ты сказал, нечто вполне подходящее. Полезное, по крайней мере, поначалу. Эрнесто был хороший человек. Хорош для мальчика… Потом эта надобность отпала.
Слегка подрагивая, фуникулер ползет мимо покрытых густой растительностью склонов, как между стен. Остаток недолгого пути проходит в молчании, и вот наконец Макс его прерывает:
— Сегодня утром я разговаривал с твоим сыном.
— В самом деле? — Ее удивление кажется неподдельным. — Мы завтракали вместе, и он словом об этом не обмолвился.
— Хорхе попросил меня держаться подальше.
— А чего бы ты хотел? Он умный мальчик. Его наитие действует не только в шахматах. Он чувствует в тебе что-то подозрительное. И в том, что ты оказался здесь, и вообще… Но я думаю, что он ловит какие-то мои волны… Ты ему безразличен. Он чувствует мое отношение, и оно его настораживает.
Когда добрались до гавани, солнце уже село, и здание вокзала изменило цвет — стало серым. Они идут вдоль пирса, разглядывая рыбачьи лодки, покачивающиеся на якорях возле берега.
— Хорхе угадывает, что между нами существует особая связь, — говорит Меча.
— Особая?
— Давняя. Причудливая.
Произнеся это, она замолкает надолго. Макс благоразумно не решается прервать эту паузу.
— Ты вот спросил меня… — наконец говорит она. — Как ты думаешь, почему я решила родить?
Теперь молчит Макс. Поворачивается из стороны в сторону — и, признавая свое поражение, смущенно улыбается. Однако Меча смотрит на него неотрывно, ждет ответа.
— Ну-у… на самом деле… ты и я… — неуверенно начинает он.
Снова повисает молчание. Меча не сводит с него глаз, меж тем как в неуклонно меркнущем свете кажется, что мир вокруг медленно умирает.
— С самого первого танго — там, на пароходе, — договаривает он, — у нас с тобой возникли какие-то особые отношения.
Она все так же пристально смотрит на него, и в глазах ее — такое полное презрение, что Максу стоит почти физических усилий выдержать этот взгляд.
— Это все? Особые, ты сказал? Господи боже! Я влюбилась в тебя с того самого танго. И уже на всю жизнь.
Так же смеркалось и двадцать девять лет назад, в Ницце, когда Макс и Меча Инсунса шли по проспекту Англичан. На небе — почти совсем уже черном — среди темных туч быстро гас последний отблеск заката, и стиралась линия меж небом и неспокойным, глухо рокочущим морем. Крупные разрозненные капли — предвестники сильного дождя — кропили землю, и от этого уныло поникали неподвижные листья пальм.
— Покидаю Ниццу, — сказал Макс.
— Когда?
— Дня через три-четыре. Как только закончу одно дело.
— Вернешься?
— Не знаю.
Она ничего не сказала больше. Уверенно ступая на высоких каблуках, шла по влажной мостовой, сунув руки в карманы непромокаемого плаща, туго стянутого кушаком по тонкой талии. Волосы были спрятаны под черный берет.
— Ты останешься в Антибе? — осведомился Макс.
— Да. Наверное, на всю зиму. По крайней мере, до тех пор, пока не утихнет в Испании. Буду ждать вестей об Армандо.
— О нем что-нибудь слышно?
— Ничего.
Макс закрыл зонтик. Потом снял шляпу, стряхнул с нее дождевые капли и снова надел.
«Пале-Медитерране» только что вспыхнул огнями. Словно повинуясь общему приказу, внезапно зажглись все фонари вдоль протяженного изгиба проспекта, и на фасады отелей и ресторанов легла череда света и тени. Возле гостиницы «Руль», у крытого парусиной мостика-сходней, перед которыми стоял швейцар в ливрее, трое молодых людей в смокингах ловили удачу: подстерегали дам, вылезавших из автомобилей, и направлялись внутрь, на Жете-Променад, откуда слышалась музыка. Было очевидно, что ни у кого из юношей не было сотни франков, чтобы уплатить за вход. Они оглядели Мечу со спокойной жадностью, а один попросил у Макса закурить. От него пахло дешевым одеколоном. Жгучий темноглазый брюнет итальянского типа, он был совсем еще молод и довольно хорош собой. На нем, как и на его спутниках, ладно сидел приталенный смокинг с крахмальной манишкой и галстуком-бабочкой. Смокинг, судя по всему, был взят напрокат, и башмаки оставляли желать лучшего, но юноша держался самоуверенно и даже чуть нагловато, впрочем, не переходя грань приличий, и этот апломб вызвал у Макса улыбку. Он остановился, распахнул свой «Burberry», достал черепаховый портсигар, открыл и протянул:
— Возьмите еще парочку — друзей угостите.
Юноша смотрел на него в легком замешательстве. Потом подцепил три сигареты, поблагодарил, окинул прощальным взглядом Мечу и отошел к своим. Пройдя немного, Макс краем глаза увидел, что женщина наблюдает за ним с интересом.
— Старые воспоминания?
— Ну да.
Меж тем звучавшая им вслед мелодия замирала, иссякала, гасла. Когда смолкли последние ноты, оркестр заиграл следующую композицию.
— Не могу поверить, — засмеялась Меча, беря его под руку. — Ты все это подстроил специально для меня. Включая жиголо.
Засмеялся и Макс, удивляясь не меньше, чем она: из казино, перекрывая шорох прибоя по гальке, летели звуки танго «Старая гвардия».
— Хочешь, зайдем, потанцуем? — в шутку спросил он.
— Что за дикая мысль?!
Они шли очень медленно. Прислушивались.
— Красиво, — сказала Меча, когда музыка стихла. — Лучше, чем у Равеля.
Прошли еще несколько шагов молча. Потом Меча слегка сжала его руку:
— Без твоего участия этого танго не было бы.
— Сомневаюсь, — возразил он. — Зато уверен, что твой муж никогда бы не сумел сочинить его, не будь тебя. Это танго принадлежит тебе, а не ему.
— Глупости не говори.
— Я же танцевал с тобой, ты забыла? Там, на этом складе в Буэнос-Айресе… И помню, как смотрел на тебя Армандо. Так же, как, впрочем, и все мы.
Совсем стемнело, когда они прошли по мосту через Пэйон. Слева, за парком, фонари освещали площадь Массена. Вдалеке, меж темными густыми деревьями, прополз трамвай — об этом можно было судить лишь по искрам, летевшим от ролика токоприемника.
— Скажи-ка мне, Макс, — она дотронулась до своей шеи. — Ты с самого начала решил украсть колье или придумал на ходу? В процессе, так сказать?
— На ходу, — солгал он.
— Врешь.
Он устремил к ней правдивый и честный взгляд:
— Нисколько.
На улицах было почти пусто: лишь изредка по опавшей листве поскрипывали колеса фиакров с поднятым верхом да, слепя влажным туманным светом фар, проносились автомобили. Меча и Макс беспечно пересекли площадь, оставили позади Променад.
