Запрещенные слова. Том первый (СИ) - Субботина Айя
Между нами повисает неловкая пауза.
Я пытаюсь не зацикливаться на том, что за время, пока мы разговариваем, Слава уже три раза потер колечко в губе. И что я пялюсь на это, кажется, слишком очевидно.
Мы договорились быть друзьями. Просто друзьями.
Я отвожу взгляд, возвращаюсь к столу и делаю вид, что поправляю идеально лежащие бумаги.
— Ладно, — стараюсь, чтобы голос звучал как можно более спокойно и отстраненно. По ощущениям — полностью провариваю эту несложную задачу. — Спасибо еще раз. Но мне… мне нужно готовиться к встрече. Я чертовски нервничаю, если честно.
Он кивает. Не спорит. Не пытается продолжить разговор. Просто стоит и смотрит, как я раскладываю документы, как поправляю прическу, как пытаюсь вернуть себе хотя бы видимость самообладания.
Я чувствую серебряный взгляд на своей спине, на руках, на волосах. Он прожигает, заставляет кожу гореть, а сердце — биться чаще. И повисшее в воздухе напряжение между нами почти невыносимо.
Наконец, Слава делает шаг к двери. Я внутренне выдыхаю с облегчением. Сейчас он уйдет, и я смогу спокойно…
— Би, — его голос заставляет меня вздрогнуть и поднять голову.
Он стоит в дверях, уже почти выходя, но оборачивается.
Мажет взглядом по стенам. Я невольно отслеживаю его взгляд. Замечаю, как фиксирует его на камере слежения справа. Делает пару шагов, чтобы оказаться как раз под ней, в «слепой зоне.
Замечаю, как в серебряных глазах вспыхивают дьявольские, насмешливые огоньки.
Одним неуловимым движением задирает футболку до самой груди, обнажая рельефный торс и какую-то надпись на ребрах справа. Я успеваю заметить плоские кубики пресса, светлую дорожку волос, исчезающую под поясом джинсов, несколько шрамов — тонких, почти незаметных, ускользающих туда же, но от этого не менее будоражащих воображение. Слава держит футболку так всего несколько секунд — достаточно, чтобы у меня пересохло во рту и сердце сделало очередной кувырок.
А потом так же плавно опускает ткань на место.
Подмигивает.
— Я же в своей френдзоне не обещал быть хорошим мальчиком, Би, — признается с наглой, обезоруживающей ухмылкой. — Так что… не расслабляйся.
И исчезает за дверью, оставляя меня одну, в этом огромном, гулком конференц-зале, с пылающими щеками, бешено колотящимся сердцем и полным хаосом в голове.
Он невыносимый, невозможный, сексуальный засранец.
Глава тридцатая
Неделя после исторического — без преувеличений — собрания, пролетела одним сплошным, гудящим, как высоковольтный провод, рабочим днем. Снег, наконец, сдался, уступив место первым мартовским ручьям и мокрому асфальту, так что моя «Медуза» снова вырвалась из заточения подземной парковки, чему я офигеть рада. Перспектива снова зависеть от капризов таксистов и их «двойных тарифов в непогоду» угнетала меня едва ли не больше, чем необходимость теперь практически ежедневно лицезреть Резника на совещаниях.
Впрочем, справедливости ради, после того эпического фиаско в конференц-зале, Резник ведет себя на удивление… сдержанно. В милого плюшевого мишку он, конечно, не превратился, но и показательных порок больше не устраивал. Загрузил нас всех по полной программе, а сам как будто утонул в своих собственных, одному ему понятных глубинах стратегического планирования.
Самое главное — проект по развитию транспортной инфраструктуры для электрокаров, ради которого, собственно, и затевался весь этот сыр-бор, получил «зеленый свет» на самом высоком уровне. Детали согласовали, рабочие группы сформировали, и теперь маховик бюрократической машины медленно, но верно набирает обороты, обещая к концу марта официальное подписание всех документов и очередное пафосное мероприятие.
Я тоже с головой ухожу в работу. Бесконечные согласования, разработка новых регламентов, адаптация кадровой политики под нужды объединенной компании — все это требует максимальной концентрации и отнимает все силы, не оставляя времени на рефлексию и самокопание. И это хорошо. Мне нужно это погружение в рутину, эта механическая деятельность, чтобы хоть немного приглушить отзвуки Юлиного предательства и грязного, унизительного разрыва с Резником. Работа в очередной раз стала моим спасательным кругом и анестезией. Два в одном.
Пятница. Вечер. Я выползаю из офиса, чувствуя себя выжатой, как лимон. В голове — гул от бесконечных цифр и формулировок, в теле — свинцовая усталость. Единственное, чего хочется прямо сейчас — горячий душ, чашку чая и тишину. Ту самую, которая уже много лет живет в моей маленькой уютной квартире, и иногда… подбешивает, но в основном — спасает. Иногда я ловлю себя на мысли, что понятия не имею, как выживают люди, которые после долгого рабочего дня возвращаются домой, готовь ужины на всю семью и делают детям дурацкие поделки в школу в полночь. Мысль о чем-то подобном в моей жизни приводит меня в ужас. И я держу ее в себе на случай тех дней, когда тишина в квартире все-таки становится не комфортной.
«Медуза» нехотя выбирается с офисной парковки, вливаясь в плотный вечерний поток машин. Город уже готовится к предстоящим выходным и восьмому марта — витрины магазинов пестрят цветами и подарочными наборами. Я морщусь. Не люблю этот искусственный ажиотаж и обязаловку «быть счастливой и желанной». А если без букета — значит, неудачница.
Телефон, закрепленный в держателе, оживает, высвечивая на экране имя — «Шершень». Сердце в очередной раз дате маленький сбой. Опять. Конечно, неделя — слишком маленький срок чтобы осознать и уложить в своей голове наш новый «просто друзья»-статус, но пока нет никаких намеков на то, что даже на его сообщения я в ближайшее время научусь реагировать спокойно.
Он пишет первым, почти всегда. Скидывает ссылки на новые треки каких-то неизвестных мне, но от этого не менее талантливых рок-групп, язвительно комментирует мои редкие сторис с книгами («Опять ревешь над соплями, Би? Может, уже что-то посерьезнее почитаешь?»), иногда присылает дурацкие мемы. Я отвечаю сдержано, стараясь хранить дистанцию, хотя сердце каждый раз предательски екает при виде его имени на экране. Эта «дружба» ощущается какой-то… искусственной. Как будто мы оба ходим по минному полю, боясь сделать неосторожный шаг и снова взорвать все к чертовой матери. И я прекрасно понимаю, что «тащит» это общение в основном он, своей наглой, обезоруживающей уверенностью, с которой он просто принял мою неловкость и продолжает писать, как ни в чем не бывало.
— Да? — Я включаю громкую связь, стараясь, чтобы голос звучал как можно более спокойно. Хотя даже это короткое «да», кажется, выдает с головой тот «маленький факт», что в эту минуту я четко виду перед мысленным взглядом его, задирающего футболку.
Господи боже.
Дыши, Майя, ты сама хотела эту френдзону.
— Привет, Би, — в динамике раздается его голос, все такой же хрипловатый, с едва уловимыми фирменным ироничными нотками. — Ты где? Спасаешь очередной дедлайн?
— Десять минут как прекратила, — усмехаюсь я. — Мы с «Медузой» радуемся покатушкам и передает привет твоему черному монстру.
Он пару раз писал, что дуреет — так ждет, когда сойдет последний снег, чтобы, наконец, выкатить «Ниндзю» из гаража.
— Ты за рулем? — В голосе Славы появляются напряженные нотки. — Не разговаривай за рулем, пока едешь. Я перезвоню.
Я медленно прикусываю нижнюю губу.
Мелочь, а приятно.
Заботушка, блин.
Господи.
— Дубровский, я не «рулю», — снова стараюсь подстроить голос под «я взрослая женщина, меня таким не прошибешь». — Я «ползу в пробке». Это разные вещи. Скорость — примерно пять километров в час. Я быстрее пешком дойду. Такое чувство, что весь город решил одновременно рвануть за тюльпанами и мимозой. Так что можешь расслабиться, моя драгоценная «Медуза» в полной безопасности. И ее не менее драгоценная хозяйка — тоже.
Он молчит несколько секунд, потом я слышу тихий смешок:
— Ладно, Би, убедила. Передай «Медузе», что хоть меня и привлекают ее блестящие фары и крутые бампера, но жопушка ее драгоценной хозяйки всегда в приоритете.
