Звева Модиньяни - Ветер прошлого
— Я ушла посреди урока латыни, — бесстрастно произнесла Саулина. — Мне нужно перевести несколько писем Цицерона.
Джузеппина поняла, что ничто не сдвинет с места Саулину, кроме жестокой правды.
— Я приехала за тобой не по собственной прихоти, — объяснила она, — хотя мне вовсе не кажется странным желание провести с тобой несколько дней после долгой разлуки.
— Да, конечно, — сохраняя серьезность, согласилась девушка.
— Речь идет о твоей матери, — с грустью прошептала Джузеппина.
— Что с моей матерью?
— Она больна.
Саулина взглянула на нее, озадаченная, но не встревоженная и не огорченная. Новость просто заставила ее вспомнить давно позабытый отрезок жизни: семью, небольшое селение, поля, лес.
— Моя мать, — проговорила она задумчиво и рассеянно. — Чем она больна?
— Я говорю о твоей матери, Саулина, — настойчиво повторила Джузеппина, неприятно пораженная ее равнодушием. — Твоя мать умирает. Она хочет тебя видеть.
Джузеппина ожидала какого угодно ответа.
— Ну хорошо, едем, — сказала Саулина, не выказывая волнения. Судя по взгляду, брошенному ею на сестру Клотильду, было понятно, что она воспринимает это как свой долг, как новое послушание.
Джузеппина положила руки ей на плечи и заставила взглянуть себе в глаза. Саулина была выше ее ростом, стройнее и сильнее.
— Саулина, — настойчиво проговорила певица, побуждая ее задуматься. — Я говорю с тобой о твоей матери. Я говорю тебе, что твоя мать очень больна. Она хочет тебя видеть.
— Я поняла.
— И больше ты ничего не хочешь мне сказать?
— Я уже согласилась прервать свой урок латыни. Покинуть на время школу. Я сказала, что последую за вами.
— Бедная девочка, — вздохнула Джузеппина.
— Могу я идти собираться? — спросила Саулина, обращаясь к сестре Клотильде.
— Разумеется, — заботливо ответила монахиня. — Я помолюсь о твоей матери.
— Я буду ждать тебя в карете, — сказала Джузеппина.
Саулина разучилась смеяться и плакать, не знала ни радости, ни горя, ее душа превратилась в глыбу льда, которую ничто не могло тронуть, кроме расчетов на подъем по общественной лестнице и завоевание высокого положения, ставшее ее единственной целью. Все свои слезы она выплакала больше трех лет назад, когда оставила Гульельмо Галлароли в луже крови на булыжной мостовой у Сенных ворот. Та боль опустошила ее, и теперь у нее больше не осталось ни слез, ни сочувствия. Ни для кого.
2
Карета была запряжена четверкой лошадей. На козлах рядом с кучером сидел лакей, и оба они были тепло укутаны. Саулина села рядом с певицей, всем своим видом показывая, что путешествие ее ничуть не волнует. Она с сожалением отказалась от занятий, так как считала образование необходимым пропуском, ведущим ее к намеченной цели.
В свинцовом воздухе кружились редкие снежинки.
— Дай-то бог, чтобы снег не пошел, — заметила Джузеппина. — В снегопад ехать очень тяжело, да и опасно.
— Снега не будет: слишком холодно, — объяснила Саулина, прекрасно разбиравшаяся в погоде.
Карета быстро катила по хорошо утоптанной большой дороге, все окрестные поля были засыпаны снегом, тутовые деревья и акации казались застывшими ледяными скульптурами и заставляли вспоминать волшебные сказки, рассказываемые по вечерам у зажженного камина. Время от времени по дороге попадались отдельные хуторские строения, и дым, идущий из труб, почему-то наводил на мысль о собравшейся у камелька семье.
— Ты так не думаешь? — спросила Джузеппина, поделившись этой мыслью с Саулиной.
— Нет, — ответила та. — Эти дома топятся по-черному и наводят меня на мысли только о холоде, нищете, жестокости и отчаянии.
Певица почувствовала себя неуютно, столкнувшись с такой уверенностью в себе, с таким четким и беспощадным видением мира. Она поправила у себя на коленях медную грелку с деревянной ручкой, наполненную горящими угольями, прикрытыми сверху золой, с тем чтобы жар уходил медленно.
— Разве тебе не холодно? — спросила она, зябко передернув плечами.
— Я тепло одета, синьора Джузеппина, — ответила девушка, подчеркивая разницу между практичностью своей собственной одежды и легкомысленным нарядом певицы.
Саулина была укутана в длинный, до самых пят, шерстяной плащ с широким капюшоном красивого жемчужно-серого цвета, подбитый теплым и мягким куньим мехом.
— Такие плащи вот уже несколько лет никто не носит, — ужаснулась Джузеппина, зябко ежась в своей кашемировой шали. — Даже не вздумай надеть его в городе. Теперь в моде вот это, — и она продемонстрировала свою шаль, не спасавшую от холода, зато гревшую ее тщеславие. — Я только что вернулась из Парижа, — доверительно сообщила певица, — и мне известно все о модах нынешнего сезона.
При этом она улыбнулась, втайне надеясь, что ей удалось затронуть тему, способную вывести ее подопечную из равнодушного состояния.
Саулина смерила ее своим строгим взглядом.
— Прошу меня извинить, синьора, — сказала она, — но если мода предписывает смерть от холода, я ни за что не соглашусь ей следовать.
Итак, Джузеппина снова ошиблась.
— Ты хочешь сказать, что только глупцы следуют за модой?
— Я не имею в виду ничего, кроме того, что уже сказала.
Карета время от времени замедляла ход на засыпанных рыхлым снегом или обледеневших участках дороги.
— С такой скоростью мы никогда не доберемся, — пожаловалась Джузеппина.
— С божьей помощью доберемся, — спокойно произнесла Саулина.
Закутанный с головы до ног священник пробирался по протоптанной среди полей дорожке. Следом за ним шел служка, то и дело звонивший в колокольчик. Они несли святые дары, направляясь к крестьянскому дому с курящейся на крыше трубой. Там кто-то умирал. Или уже умер.
Саулина подумала о своей матери.
— Как вы думаете, успеем мы застать ее в живых? — спросила она у своей покровительницы, приведя ее в изумление.
— Я не знаю. Мне известно лишь то, что сказано в записке дона Джузеппе. Но ради тебя я надеюсь, что вам удастся поговорить в последний раз.
Саулина опустила взгляд, потом вскинула свое прекрасное личико, опушенное мехом, на Джузеппину.
— Я даже не знаю, что мне ей сказать.
— Своей матери? — поразилась та.
— Нам почти нечего было сказать друг другу, даже когда мы жили вместе.
Что послышалось при этом в ее голосе? Равнодушие или сожаление? Джузеппина так и не поняла.
— Когда люди близки друг другу, слова не нужны.
— Мы, крестьяне, вообще не привыкли говорить больше, чем нужно, — заметила Саулина. — Нам важны дела, а не слова.
