Запрещенные слова. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Я запрокидываю голову на спинку кресла и горько смеюсь. Господи, да какие отношения, о чем я вообще? Мы коллеги. У него, судя по всему, уже есть какая-то постоянная «брюнетка». Но даже если по какой-то причине он и правда совершенно свободен… Что я могу ему предложить? Себя? Женщину, которая на пять лет старше, с багажом из прошлого в виде тайного романа с генеральным директором в структуре, где мы оба с ним работаем? Меня замыкает от одной мысли о том, какими глазами будет смотреть на меня Дубровский, когда об этом узнает. А может, уже знает? Может, это я, как обычно, обо всем узнаю последней?

Все десять дней я пыталась убедить себя, что все это — просто блажь. Что мое влечение к Дубровскому — это всего лишь реакция на стресс, на одиночество, на чертовски привлекательную внешность и ум. Что меня отпустит. Должно отпустить. Но каждый вечер, когда я остаюсь одна в своей пустой квартире, рука сама тянется к телефону. Открыть его профиль в Инсте, посмотреть на эти черно-белые эстетичные фотографии, на которых нет его лица, но есть его душа. Прочитать его старые сообщения. Вспомнить его удаленные фото на большом черном байке.

Мне нужен Шершень. Просто поговорить. О книгах. О фильмах. О жизни. О том, как хреново бывает, когда тебя предает самый близкий человек. Но его больше нет.

Есть только Дубровский.

А с ним я говорить не могу.

Потому что не знаю как.

Длиннющий рабочий день, наконец, заканчивается. Я закрываю последнюю папку с документами для завтрашнего «исторического» собрания, тру виски, пытаясь унять ноющую головную боль, которая преследует меня уже несколько часов. В кабинете тихо, но если прислушаться, то можно поймать шуршание шин по снегу, который валит уже третий день не переставая. Моя маленькая «Медуза» продолжает жить на подземной парковке, пока я езжу на такси.

— Мы готовы? — Амина заглядывает в кабинет с неизменной чашкой дымящегося капучино и стопкой свежих распечаток, которые она, кажется, генерирует с космической скоростью. — Я тут пробежалась по списку приглашенных… Там такой состав, что мне заранее дурно. Помощник вице-премьер министра, серьезно?

— Успокойся, Амина, — пытаюсь выдавить из себя подобие ободряющей улыбки, хотя у самой под ложечкой неприятно сосет от предвкушения завтрашнего «шоу». Но совсем не из-за парочки громки фамилий, а потому что придется провести в одних стенах с Резником минимум полтора-два часа. — Нам с тобой не придется отчитываться за внешний госдолг. Наша задача — четко и профессионально представить новую структуру, а дальше пусть уже большие дяди решают, кто кому Буратино. Ты свою часть подготовила идеально, я — свою. Так что выдыхай.

— Легко сказать «выдыхай», — она ставит чашку мне на стол, рядом с почти остывшим обеденным кофе, который я так и не успела допить. — У меня от одного вида Резника сегодня уже глаз дергался. Он последнее время сильно не в духе.

Я задерживаю руки на чашке свежего капучино, так и не рискнув оторвать ее от столешницы. Кручу в голове паническую мысль, почему Амина именно сейчас вдруг решила заговорить о генеральном. Но быстро себя останавливаю, потому что это и правда начинает походить на паранойю.

— Наверное, он тоже беспокоится о том, как завтра все пройдет, — говорю максимально ровным тоном.

— Ага, — фыркает Амина. — Как обычно, когда ему нужно выпендриться перед большими людьми.

Я поднимаю на нее вопросительный взгляд, Амина секунду выжидает, а потом, привычно подсаживаясь на стул, делает «особенное лицо» — как всегда, когда приносила мне в клювике очередную сплетню. После Юлиного бенефиса на моем Дне рождения, она не пыталась приходить с новостям из-за кулис, видимо, чувствовала себя виноватой, что самую главную сплетню обо мне никак не могла пресечь. Но теперь явно намерена оторваться.

А у меня, если быть до конца откровенной, нет ни единой причины закрывать ей рот.

Во мне до сих пор горит злость за те его слова. Может, мне просто хочется, чтобы слова Амины окончательно сбили с Резника его фальшивую позолоту?

— Ты же помнишь ту историю с немцами, когда они приезжали «перенимать опыт»? — начинает Амина, понизив голос до заговорщицкого шепота, хотя в кабинете, кроме нас, никого. — Тогда еще все носились как ошпаренные, потому что Резник устроил показательную порку отделу логистики прямо перед их приездом. Мол, смотрите, какие мы тут все эффективные и как быстро решаем проблемы.

Я киваю, смутно припоминая тот аврал. Тогда это казалось просто очередной демонстрацией «жесткого менеджмента» от Потрошителя.

— Так вот, — продолжает Амина, ее глаза блестят от предвкушения, — немцы-то, конечно, покивали, сделали умные лица, но потом, в кулуарах, один из их переводчиков проболтался нашему парню из маркетинга, что вся эта «эффективность» — чистой воды показуха. Что у них в Германии такие «проблемы», как у нашей логистики, решаются одним звонком и без публичных экзекуций. А Резник просто… ну, ты понимаешь, пустил пыль в глаза. Создал видимость бурной деятельности, чтобы на его фоне выглядеть спасителем отечества.

Я молча отпиваю капучино. Слова Амины ложатся на благодатную почву моей недавней обиды. Тщеславие. Да, это очень в его духе. Он всегда стремился быть в центре внимания, всегда хотел, чтобы его решения казались единственно верными и гениальными. Даже когда это было не совсем так.

— А помнишь презентацию «Фалькона»? — не унимается Амина. — Когда он так красиво распинался про инновационные подходы и прорывные технологии, которые он лично курировал? Так вот, половина тех «прорывных технологий» — это наработки еще команды Ермакова, которые Резник просто… «творчески переосмыслил».

— Присвоил, — говорю то, что она из деликатности не решается сказать.

Амина не громко, но выразительно постукивает ладонью по столу, и продолжает:

— Нет, он, конечно, умеет красиво упаковать и продать. И пара-тройка его стратегий действительно сработали. Но чтобы прямо гений управленческой мысли… Сомневаюсь. Но вот чего у Владимира Эдуардовича не отнять, — замечаю, что она намеренно произносит его имя отчество с легким оттенком иронии, — так это эффектно играть роль незаменимого человека, на котором все держится.

Я слушаю Амину, и внутри что-то неприятно скребется. Не потому, что ее слова — откровение. Я и сама подмечала за Резником эту склонность к самолюбованию, к преувеличению собственных заслуг. Просто сейчас, после всего, что между нами было — и не было, — это знание ощущается особенно горько. Как будто я позволила обмануть себя не только в личном, но и в профессиональном. Поверила в образ, который он так старательно создавал.

— Он просто очень любит, когда все крутится вокруг него, — заключает Амина, заметив, видимо, перемену в моем лице. — Когда его хвалят, когда им восхищаются. А большие люди, шишки из министерств — это же идеальная аудитория. Вот он и старается. Помяни мое слово — завтра будет снова будет павлиний хвост распускать, рассказывая, как он в одиночку спас нашу компанию от неминуемого краха и вывел на орбиту мирового автопрома.

Я криво усмехаюсь. Да, пожалуй, именно так все и будет. И от этой мысли становится еще противнее. Как будто та тонкая, едва уловимая симпатия, которая еще теплилась где-то в глубине души к «Вове», окончательно гаснет, оставляя после себя только холодный пепел разочарования. И злость. Даже не на него, а на себя — за то, что позволила этому «павлину» так близко подобраться.

Хотя я даже знаю причину, по которой «позволила».

Просто слишком поспешила. Не до конца перемолотила обида к Дубровскому.

Думала, раз на горизонте появился подходящий взрослый и ответственный мужчина, значит — это сигнал к тому, что пора идти во что-то серьезное.

— Ну… значит, нам придется пережить весь завтрашний карнавал, — натягиваю свой любимый деловой вид, чтобы немного приободрить Амину. — Ну первый самодур на нашей памяти, да?

Она скалится, вспоминает нашу любимую байку годичной давности.

Мы смеемся.