Запрещенные слова. Том первый (СИ) - Субботина Айя

И только потом замечаю, что есть пара пропущенных вызовов. Оба — от Резника. Один — в полночь, второй — в половине первого. Его сообщения я даже не открываю. Нет, Вова, сегодня точно не твой день. Сегодня вообще ничей день, кроме моего, и я планирую провести его максимально эгоистично — жалея себя, как маленькую, и собирая по кусочкам.

Звонок в дверь заставляет сползти с кресла.

Думаю, что это доставка, и только когда нажимаю на защелку, вдруг доходит, что обычно курьер сначала звонит. И что вообще-то доставка из магазина у меня только к полудню, да и завтрак не успели бы привезти так быстро.

Но дверь по инерции открывается.

Резник стоит на моей лестничной клетке, в джинсах и темном свитере, и коротком пальто. Почему-то отмечаю, что его я на нем еще не видела. В руках — бумажный пакет из кондитерской. Выглядит решительно и так, будто готов штурмовать эту дверь, если вдруг я решу захлопнуть ее у него перед носом.

Только этого мне сейчас не хватало для полного «счастья».

— Привет, — говорю максимально нейтрально, стараясь, чтобы голос не дрожал. Отступаю на шаг, пропуская его в квартиру. — Неожиданно.

— Доброе утро, Майя, — он проходит мимо, и я ловлю знакомый аромат перца и виски. Когда-то он приятно и вдохновляюще щекотал ноздри, а сегодня бьет по ним с какой-то агрессивной настойчивостью. — Принес тебе кофе и кюрташи из твоей любимой кондитерской.

Он ставит пакет на кухонный остров с таким видом, будто это не угощение, а улика. Достает оттуда два больших стакана со знакомым логотипом и две перевязанных лентами продолговатых коробки. Я не даю ввести себя в заблуждение этим жестом внимания. Отлично вижу, что Резник не в духе. Это читается в каждом его движении, в том, как напряжены плечи и плотно сжаты губы.

— Могла бы и трубку взять, Майя. Или хотя бы ответить на сообщения. Я, знаешь ли, уже не в то возрасте, чтобы меня отфутболивать. И ты не настолько наивная дура, чтобы всерьез верить, что это сработает.

Его нарочитое «дура» тоже совершенно не случайно.

— Я спала, — вру почти не моргнув глазом. — Вчера был тяжелый день. И вечер. И ночь.

— Я заметил, — голос Резника сочится неприкрытым раздражением. Он даже не пытается это скрыть. — Особенно учитывая, что ты проигнорировала около пяти моих звонков. Или память отшибло после бурного празднования?

Он поворачивается ко мне, и я вижу, как ходят желваки на его скулах. Темные глаза буравят меня насквозь, и в них нет ни капли того тепла, которое я видела в Швейцарии. Только холодный, оценивающий взгляд Потрошителя — того самого, про которого я при первой ж встрече подумала, что от него лучше держаться подальше.

— Если ты приехал читать мне нотации о том, как я должна отвечать на звонки своего начальника в свой законный выходной, то можешь разворачиваться и…

— Я приехал, потому что у меня, в отличие от некоторых, есть такое понятие, как «обязательства»! — рявкает он, перебивая меня на полуслове. Голос срывается на крик, и я инстинктивно делаю шаг назад. — Я, блядь, как идиот, несколько ёбаных дней провел на ногах, решая проблемы, чтобы утром, как последний мудак, мчаться к тебе через полстраны с этими гребаными кюрташами, потому что кто-то вчера был не в настроении! А ты даже телефон взять не соизволила!

Его лицо искажается от злости. Он выглядит так, будто готов разнести мою кухню к чертовой матери.

— У тебя были обязательства, — повторяю я ледяным тоном, чувствуя, как внутри все закипает от обиды и гнева. — А передо мной, значит, никаких обязательств у тебя нет? Например, провести со мной хотя бы один сраный вечер, потому что это мой День рождения, и потому что он всего раз в году, и твоя сраная малолетняя истеричная проблема могла бы просто пойти нахуй?! Или это другое, Владимир Эдуардович? Это, блядь, другое?!

Я сама не замечаю, как перехожу на крик. Слова вылетают изо рта, острые и ядовитые, как осколки стекла. Мне плевать на субординацию, на его статус, на все. Сейчас передо мной просто мужик, который меня предал. Который просто… как будто наигрался в охотника и дальше ему стало просто не интересно.

— Я был занят! — орет в ответ Резник, размахивая руками. — У Оли серьезные проблемы, я не мог ее бросить! Ты хоть представляешь, что такое ответственность за другого человека, Майя?! Или в твоем мире существуют только твои «хочу» и «не хочу»?!

— Ответственность?! — Я смеюсь ему в лицо, и этот смех настолько злой, что царапает даже собственные губы. — Ты говоришь мне об ответственности, Резник? Ты, который сначала рассказывал сказки о том, какая я важная и неповторимая, как нужна, как ты почти готов ради меня на переезд — но даже не соизволил выделить мне один вечер?! Ты даже букет на мой День рождения прислал с курьером, и поздравил по СМС! А теперь приперся с на хрен никому не нужным кофе и едой, считая, что этой щедрой компенсации достаточно, чтобы я растеклась в лужу? Да пошел ты к черту со своей ответственностью!

Я разворачиваюсь, собираясь выставить его вон, лишь бы не видеть перекошенное от ярости лицо. Но он хватает меня за руку, дергает на себя так, что я едва не падаю, и на секунду теряю ориентир в пространстве от приступа головокружения.

— Не смей так со мной разговаривать! — шипит Резник, и с каждой секундой его пальцы все сильнее впиваются в мою кожу, как тиски.

— А ты не смей меня трогать! — Злость придает мне силы — выдергиваю руку и отталкиваю, увеличивая расстояние между нами. Делаю глубокий вдох. И еще один. На таких тонах мы сейчас точно ни до чего не договоримся. — Я не готова сейчас ничего с тобой обсуждать. Я даже в одних стенах с тобой находиться не могу. Уходи.

Говорю это внезапно сильно тише, почти шепотом, потому что силы резко подходят к концу. Внутри все выжжено дотла. Осталась только тупая, ноющая боль и всепоглощающее отвращение. Господи, да где же были мои мозги, когда я во все это вляпалась?

Вопрос риторический.

Резник на секунду замирает, его взгляд мечется по моему лицу, и я вижу, как в нем гаснет ярость, уступая место… чему? Растерянности? Недоумению? Мне, если честно, все равно. Рука, в том месте где он ее держал лишком крепко, ощутимо побаливает, не давая снова свалиться в сожаление и мою любимое: «Ну я же могу уступить и сгладить».

Ни черта я не хочу сглаживать — ни сегодня, ни, скорее всего, больше вообще никогда.

Уж точно не за свой счет.

Резник делает шаг назад, и еще один.

Я поджимаю губы, давая понять, что сожаление, стремительно сменяющее ярость на его лице, меня не интересует. И свое мнение точно не изменю.

А потом его взгляд натыкается на диван. На Сашкину рубашку, которую я туда бросила.

Твою мать.

Я не успеваю даже дернуться — а Резник уже там. Сдергивает, вертит в руках, изучая. Явно соображая, что она слишком велика на меня, и что она в принципе — мужская. А я, какой бы нелепой не была ситуация, почему-то фиксирую: он ниже Сашки, и очень-очень сильно ниже Дубровского. Хотя, справедливости ради, я вообще не знаю никого, кто был бы не_ниже Славы.

На лице Резника появляется сначала — недоумение, потом — подозрение. И, наконец, — ярость. Новая, еще более страшная, чем минуту назад.

— Это что, блядь, такое?! — Его голос снова срывается на крик, но теперь в нем звучат другие нотки. Ревность. Грубая, животная ревность. Он сжимает ткань в кулаке, как будто хочет раздавить. — Чья это, нахуй, тряпка?!

— Тебе. Лучше. Уйти. — повторяю по словам. Хотя в моменте хочу вырвать рубашку у него из рук и заново постирать. В самом ядреном пятновыводителе, который только можно купить за деньги.

— Отвечай, сука! Какой выблядок здесь ночевал?!

Я молчу. Смотрю на него пустыми глазами. Мне больше не больно. Мне просто… никак. Как будто все эмоции выключили тумблером.

— Я спрашиваю, кто это был?! — Резник почти рычит, наседает до тех пор, пока его лицо не оказывается в нескольких сантиметрах от моего. И вдруг на нем мелькает тень озарения. — А, блядь. Это тот твой малолетний трахальщик-механик?! Дубровский?! До сих пор приходит возвращать должок?! Весь офис, блядь, уже гудит, как ты под него легла! А я, как последний лох — цветы рестораны, заграница, блядь! А ты просто раздвигаешь ноги как последняя шлюха!