Запрещенные слова. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Сашкино сердце начинает стучать сильнее — я чувствую, как каждый удар отдается в мои прижатые к его спине ладони. Это длится совсем недолго, а потом он сам отступает — как-то резко и сразу на несколько шагов.

Проводит пятерней по волосам, как будто хочет заодно «причесать» и свою резкость.

— Мне… нужно в душ. — Еще шаг назад, прикушенная с досадой губа. — Прости, воняю, наверное, как скотина.

— Нет, отлично пахнешь.

— Пчелка, ты вот ни хрена сейчас не помогаешь. — Прищуривается, нервно сглатывает и так сильно сжимает ладони в кулаки, что на руках вздуваются вены.

— Можешь брать любое полотенце, — быстро отвечаю я и зачем-то отворачиваюсь.

Но все равно делаю это слишком поздно, потому что все равно успеваю заметить, что его брюки — сидящие абсолютно безупречно — слишком выразительно натянуты впереди.

Слышу, как он идет в ванную. Закрывает дверь. Жду, когда щелкнет замок, но этого не происходит, а мое нутро буквально вопит: «Да запрись ты, блядь, пожалуйста!»

Я машинально застилаю диван, стараясь избавиться от мыслей о его руках на мне и о том, как приятно ощущалось его крепкое жилистое тело через футболку. И что на долю секунды мне очень сильно захотелось, чтобы он перестал быть деликатным понимающим Сашей, а стал просто… засранцем, который делает — и не спрашивает.

Пока Сашка в душе, быстро переодеваю пижаму на другую, почти такую же — просто чтобы хоть немного избавиться от лежащих поверх одежды воспоминаниях о его прикосновениях. Забираюсь в кровать почти полностью с головой под одеяло.

Но даже так все равно слишком отчетливо слышу звук льющейся воды.

Он заполняет квартиру. Монотонный и успокаивающий.

Убаюкивающий.

Погружающий в сон.

Глава двадцать седьмая

Воскресенье.

Солнце, наглое и жизнерадостное, уже вовсю хозяйничает за окном, пробиваясь сквозь полупрозрачную органзу штор. Я приоткрываю глаза и смотрю в белоснежный потолок, по которому бегают непонятно откуда взявшиеся разноцветные «зайчики».

Впервые за долгие-долгие месяцы не хочется сразу вскакивать.

Не хочется тянуться к телефону.

Не хочется проверять почту, чтобы убедиться, что мир не рухнул без моего ежесекундного контроля. Напоминания, планерки, списки дел — все это растворяется в утреннем свете, становясь каким-то призрачным и неважным.

Я просто лежу. Долго. Веки все еще тяжелые, словно налитые свинцом, но сознание уже лениво, по-кошачьи, потягивается, просыпаясь почти одновременно с мыслями. И там, в этой полудреме, чуткий барометр моего подсознания, замечает то, что еще не успели увидеть мои глаза: в квартире кроме меня больше никого нет.

Лежу еще немного, позволяя хлынувшему хаосу мыслей выстроиться в какое-то подобие порядка. Прокручиваю в голове все, что случилось вчера. Юлькины вопли, острые и режущие, как осколки стекла. Стакан с ярко-красным, как кровь, вином. Ее грязь, хлесткая и липкая, как дерьмо, брошенная на идеально чистую, отполированную поверхность моей жизни. Как она смотрела на меня — взглядом, полным яда и абсурдной ненависти. Как будто я была виновата во всех ее неправильных решениях, в каждом прожженном сантиметре ее собственной, сгоревшей жизни. Невероятный, жуткий абсурд.

Потом — Сашка. Его уставшие глаза. Его пальцы на моей щеке. Его тепло — необходимое мне вчера, как глоток воздуха.

Я резко встаю, спускаю ноги с кровати и с благодарностью встречаю ступнями прохладный пол. Это в нужной степени отрезвляет.

Иду до дивана и стою над ним, разглядывая с придирчивостью места преступления.

Растянутая простыня, кажется, еще до сих пор хранит тепло его тела. На подушке осталась едва заметная вмятина от его головы. Одеяло смято, но футболка поверх него сложена почти аккуратно. Хотя Сашка и аккуратность — это противоположные магнитные полюса. Помедлив немного, беру футболку, подношу ее к носу. Не знаю, как это работает, но на воротничке остался тонкий и едва неуловимый запах кофе, и еще немного свежести после душа. Фантомные Сашкины следы, мимолетные и чертовски настырные. Но его самого — нет.

Я не удивляюсь. Ни капли. Он всегда был таким. Уходил до слов. Не любил прощания, обещания «скоро увидимся», пустопорожние долгие обмены взглядами. Просто уходил — и возвращался: из рейсов, из долгих командировок.

Беру себя в руки и быстро снимаю все постельное белье. Сворачиваю в комок вместе с футболкой, иду в ванну и сразу заправляю в машинку. Включаю стирку. Папу минут прислушиваюсь к звуку работающего мотора и только потом поворачиваюсь к зеркалу.

Щеки у меня помятые, волосы спутались и даже немного похожи на воронье гнездо, но в остальном все не так уж плохо, несмотря на весь ад прошлого вечера.

Поднимаю рукав пижамы. Пленка на руке чуть запотела от тепла кожи. Татуировка — мой черный паук с баночкой яда — выглядит чуть отекшей, кожа вокруг покраснела, но ничего страшного. Немного притуплено пульсирует, словно тихо шепчет под пленкой: «Я здесь, мы сделали это, теперь — вдвоем навсегда».

Сдергиваю с сушилки Сашкину рубашку — она почти высохла, но пятно от вина, конечно, никуда не делось. Я подавляю желание понюхать воротник.

После душа возвращаюсь на кухню. Рубашку бросаю на кресло, одновременно прикидывая, в чем же уехал Саша, если и моя футболка осталась на месте. В пиджаке на голое тело? Я чувствую легкое покалывание в ладонях, вспоминая его вчера, пока он переодевался. Нужно подключать всю силу воли, чтобы не зацикливаться на этих картинках. И не вспоминать его нервное «Пчелка, ты ни хрена не помогаешь».

Чашка с остатками Сашкиного кофе так и стоит на столешнице. Споласкиваю ее, возвращаю в сушилку.

Завариваю себе большую порцию американо. Заказываю завтрак на дом и делаю доставку продуктов из магазина, хотя обычно по воскресеньям в это время уже бегу в любимые ресторации после тренировки и завтракаю чем-то, к чему не приложила свои руки. Но сейчас мысль о том, чтобы высунуть нос из дома, кажется чем-то похожим на подвиг. Возможно, после обеда, когда еще раз в своей голове упакую весь вчерашний вечер в маленькие коробочки для утилизации. Почему-то сейчас, в пустой квартире, они поднимают голову с новой силой. И кружат рядом с любопытными взглядами: «Ну и что ты будешь теперь делать?»

Кофе обжигает язык, но это приятное, заземляющее жжение. Сижу, поджав под себя ноги, в своем любимом кресле у окна, кутаясь в старый кашемировый кардиган, который помнит времена, когда мир еще казался проще, и я наивно верила, что предательство Юли будет последним в моей жизни. Но моя лучшая подруга прекрасно справилась на бис.

Вопрос: «И что теперь?» — продолжает чесаться где-то под кожей.

В голове снова всплывает Дубровский. Или Шершень. Или Слава. Даже не знаю, как его теперь называть. Рука сама тянется к телефону. Открываю нашу новую короткую переписку. Закрываю. Открываю снова. Думаю написать что-то — просто, нейтрально, без подоплеки. Но все, что приходит в голову, звучит либо глупо, либо слишком многозначительно. «Дубровский, ты как, еще не передумал насчет того, чтобы поговорить? Кстати, забыла сказать — весь офис в курсе, что ты меня трахнул!» Господи. Боюсь, что даже если просто напишу ему — обязательно сорвусь и позволю пальцам выйти из-под контроля. Очень в духе той «Майки», которая вчера наряжалась в оверсайз и надевала кеды, потому что позволила себе думать, что может жить без оглядки. А сегодня нужно снова становится серьезной стервой и принимать неприятные, но необходимые решения.

Но пока я думаю, телефон вибрирует входящим. От Сашки: «Пчелка, прости, что ушел, не попрощавшись. Ты так сладко спала, не хотел будить. Спасибо, что приютила». К горлу подкатывает знакомый комок. Вот он, типичный Григорьев. Даже когда мир рушится, он умудряется оставаться… правильным? Деликатным? Не знаю. Просто Сашкой. Быстро набираю ответ: «Все ок. Ты поехал без рубашки — совсем с ума сошел?!» Отправляю и тут же смахиваю уведомление о сообщении от Наташи — она писала вчера вечером и вот снова, очень беспокоится. Натка беспокоится, спрашивает, как я, и снова предлагает свою компанию, чтобы переварить весь этот пиздец. Она обычно всегда очень беспокоится, и мне становится стыдно, что раньше я недостаточно часто благодарила ее за это. Я пишу ей, что у меня все хорошо, что просто выпила перед сном успокоительные и немного торможу, но рад меня совершенно точно не нужно упускать выходные с семьей.