Запрещенные слова. Том первый (СИ) - Субботина Айя

— Проходи, — говорю я, бросая клатч и ключи на консоль. — Чувствуй себя как дома.

Он кивает. Останавливается у входа в гостиную. Я иду в спальню, открываю шкаф и ищу самую большую из своих оверсайз-футболок. Нахожу — серую, из какого-то плотного хлопка.

— Держи, — протягиваю ему. — Можешь переодеться в ванной. Или…

Григорьев смотрит на футболку, потом на меня. На секунду мне кажется, что он улыбается, но это, скорее, просто дрогнувший уголок губ.

— Здесь можно? — спрашивает, указывая на гостиную.

Точнее, на ту зону, которая отделена от остального пространства моей студии только цветом, но никак не стенами. Мне даже выйти некуда. Только отвернуться.

— Да, конечно, — но мне вдруг становится неловко.

Сашка снимает пиджак, бросает его на кресло — не небрежно, потому что всегда был жутким аккуратистом, но все равно чуть резче, чем я помню, как он обычно делает. Потом расстегивает пуговицы на рубашке.

Я отворачиваюсь не из-за стыда, а потому что этот момент ощущается слишком интимным. От происходящего буквально фонит нашими общими воспоминаниям. Потому что я абсолютно точно помню все его родинки, но от этого страшно неловко, как будто мне снова двадцать и он впервые раздевается передо мной — самый красивый будущий пилот Летной академии, и такой до чертиков в меня влюбленный, что сам жутко краснеет.

Я слышу шорох ткани, его смешок.

Любопытство берет верх и я поворачиваюсь. Сашка стоит в моей футболке. На нем она точно не_оверсайз. Подчеркивает его широкие плечи и даже немного «светит» рельефный живот. И руки, которые я помню еще по юношески немного неловкими, но сейчас они по мужски крепкие и жилистые, смуглые, из-за чего на предплечьях отчетливо видны не густые светлые волоски. Он выглядит совсем не так, как в идеально сидящей дорогущей шелковой рубашке, но сейчас в нем есть что-то… домашнее. Уязвимое.

Рубашка с пятном скомкана у него в руке.

— Давай, я ее застираю? Хотя бы попробую, — говорю, подходя ближе. Протягиваю руку.

Наши пальцы соприкасаются, когда он пытается ее отдать. Нас бьет током друг об друга — я отчетливо чувствую это в кончиках пальцев. Одергиваю руку слишком резко, и тут же мысленно распинаю себя за детский сад. Боже. Да я же с ним трахалась, ну и что, что десять лет назад? Я за него замуж собиралась.

— Не стоит, Пчелка. Это безнадежно. — Это он про пятно.

— Ты забыл, что если в мою голову что-то втемяшилось — выколотить это оттуда практически нереально, — фыркаю и иду в ванну

Замачиваю ее в раковине, добавляю отбеливатель и пятновыводитель.

Надежды мало, но сделать что-то — хотя бы что-то — мне сейчас жизненно необходимо. Как будто если я избавлюсь от этого пятна, то автоматически выведу и все остальные «грязные следы» на моей жизни.

Прислушиваюсь — Сашка нашел кухню и пошел хозяйничать.

Я потихоньку выскальзываю в гостиную, достаю телефон из сумки и снова иду в ванну, осторожно прикрывая дверь до тихого щелчка. На часах уже начало одиннадцатого. На экране — пара сообщений от Резника и еще один пропущенный звонок. Читаю. Сухо интересуется, за что игнор. Я мотаю головой, потому что даже не знаю, как к этому относится — как к издевательству или как к газлайтингу. Ненавижу когда психологическими терминами разбрасываются направо и налево, но в данном случае очень на то смахивает. Проигнорировать День рождения женщины, которую сначала несколько месяцев окучивал как розовый куст, а потом — изо всех сил убеждал в том, что точно настроен серьезно — и спрашивать, почему она после этого не берет трубку?

Не был бы он моим начальником — я бы его вообще на хрен заблокировала, ей-богу.

Я до упора поднимаю вентиль холодной воды, наливаю на ладонь побольше гидрофильного масла и смываю макияж. Потом умываюсь с пенкой. Остатки косметик стираю тонером и наношу его на лицо в два слоя. Маленький ритуал ежедневной рутины немного успокаивает. Теперь я по крайней мере могу спокойно смотреть на свое отражение и признать, что залезть в служебный роман было официально самым идиотским решением в моей жизни.

И на фоне этих мыслей всплывает следующая — о Дубровском.

Я разглядываю его контакт в моей записной книжке. Открываю окно отправки сообщений. Туплю страшно, потому что понятия не имею, что ему написать, если сама же обещала позвонить. Тогда мне казалось, что не будет никакой неловкости после сброшенных масок, а теперь в голове ноль идей, как начать разговор. Знаю, что не должна ни в чем перед ним отчитываться даже если не наберу — ни сегодня, ни завтра. Но мне страшно, что если я не сделаю этого сегодня — завтра мне уже просто не хватит духу.

Подумав немного, останавливаюсь на нейтральном: «Прости, что не смогу позвонить».

Отправляю.

Ругаю себя за то, что даже не сказала, от кого это. Бросаю вдогонку: «Твоя жужжащая напарница по книжному клубу))».

Расписывать, почему не перезваниваю, не хочу. Я только-только как будто немного отмылась от этой грязи, нырять в нее снова — значит, обрекать себя уже сто процентов на бессонную ночь.

Пока расчесываю волосы и собираю их в растрепанный домашний пучок на макушке, телефон пикает. От Шершня: «Если ты перебрала, моя жужжащая напарница, могу подержать твои волосы над унитазом, пока ты блюешь))»

Я пихаю в рот костяшку указательного пальца и что есть силы сжимаю ее зубами.

Хочется смеяться и плакать одновременно. Это уже истерика? Или… любовь?

Я: Нет, трезва как стекло.

Шершень: Ла-а-а-адно… Достаю план «Б»: если тебя похитили инопланетяне — моргни)

Я: Знаешь, здесь какие-то люди, но я пока не уверена, что они настолько отличаются от нас с тобой.

Я: Прости, я терпеть не могу не исполнять свои обещания.

Шершень: Все ок. Теперь у меня есть твой номер — ты попала, Би.

Я по старой привычке отправляю ему закатывающий глаза смайлик и прячу телефон до того, как в голове созреет дурацкая идея пожелать ему спокойной ночи. Ну какое, блин, «спокойной ночи»? Мы же не про вот эти милые ритуалы. Мы просто… коллеги, господи.

Мы с Дубровским ТОЖЕ коллеги. И тоже с интимным бэкграундом. Когда я, рассудительная и взрослая женщина, успела все это наворотить?

Над всем, что со всем этим теперь делать, нужно серьезно подумать, но точно не сейчас.

Выхожу из ванной, на мгновение замираю, прислушиваясь к звукам. Думала, Сашка сразу завалится спать — он же приехал ко мне фактически сразу с рейса и выглядел очень уставшим. Но на кухне слышны шаги и характерные щелчки кофемашины. Сейчас эти звуки, слишком легкие и домашние, кажется странно неуместными после бури, которая пронеслась по моей жизни всего пару часов назад.

Потихоньку крадусь в зону кухни, задерживаюсь за перегородкой, чтобы понаблюдать за тем, как Саша стоит у кофемашины. Моя серая футболка сидит на нем как будто его. Подчеркивает плечи, обтягивает грудь. Почему-то видеть его в ней, здесь, у меня на кухне, в этот странный, сломанный вечер… сбивает с толку.

Григорьев сосредоточен на кофемашине, словно это какая-то инопланетная технология. Я подхожу тихо, все еще чувствуя себя немного призраком.

— Борешься с ней? — спрашиваю я, пытаясь придать голосу легкость.

Он вздрагивает. Резко оборачивается, и в глазах у него на мгновение вспыхивает что-то неуловимое — не испуг, а как будто происходящее заставляет нервничать и его тоже. Это длится всего несколько мгновений, потом Саша выдыхает и дергает уголком рты. Это все та же уставшая улыбка, но она освещает его лицо, убирая напряжение с губ.

— Пытаюсь побороть ее упрямство, — говорит, кивая на кофемашину.

— Она просто требует особого подхода. — Становлюсь рядом, проверяю, все ли правильно и дарю ему заслуженный «палец вверх». — У тебя все получилось. И даже кокосовое молоко нашел.

— Прости, пришлось совершить рейд на твой холодильник.

— Боюсь, за это ты должен быть казнен — никто в мире не должен знать, что у меня там мышь повесилась.