Запрещенные слова. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Она явно собиралась придержать эти фото и видео, иначе ткнула бы мне под нос сразу все. Но ограничилась только одним кадром, на котором, строго говоря, ничего криминального. Усыпила бдительность. А если бы Дубровский не обмолвился про «причину» своего внезапного интереса — я до сих пор была бы слепой дурой. И Юля продолжала бы как ни в чем не бывало улыбаться мне в лицо, называть лучшей подругой и подло ждать возможности ударить в спину. Интересно, если бы она действительно села в мое кресло — продолжала бы делать вид, что все получилось само собой и к фото она не имеет никакого отношения? Жалела бы меня? Подставляла дружеское плечо? Обещала «посодействовать моему возвращению»? Я допускаю вариант, что на эмоциях слишком сгущаю краски, но прям сейчас ни капли не сомневаюсь — именно так она бы и поступила.

Понятия не имею, сколько проходит времени, когда на экране всплывает входящий вызов от Григорьева. Я прикладываю телефон к уху и прежде, чем он успевает что-то сказать, первой спрашиваю:

— Саш, ты в порядке?

— Пчелка, да конечно я в порядке. Ты где?

— Здесь.

— В ресторане?

Я киваю. Не уверена, что добавляю какое-то вербальное «да» к этому жесту, который Сашка не может видеть, но в трубке все равно слышу его: «Пчелка, я сейчас приеду».

«Хорошо» в ответ тоже произношу на выдохе.

Жду. Пью кофе и даже ни о чем не думаю, потому что в голове абсолютно пусто.

Саша возвращается через неопределенно — для меня — количество времени. Стоит у входа, все в той же белой рубашке с огромным темным пятном. Выглядит таким же опустошенным, как и я себя чувствую внутри.

В опустевшем зале как будто только мы вдвоем и никого больше. Только он и я. И призраки нашего общего прошлого, которое сегодня с грохотом ворвалось в настоящее.

Он подходит ко мне медленно, будто не уверен, что я не сбегу. Останавливается всего в одном шаге. И это тот самый шаг, который для нас — как целая пропасть.

— Пчелка… — Вздыхает. Голос у него хриплый и уставший. Замечаю, что взгляд соскальзывает с моего лица — на кулон, и обратно — мне в глаза. — Май, черт, мне так жаль. Просто пиздец.

Я мотаю головой — извиняться ему совершенно не за что, но произнести это вслух почему-то не получается. У меня как будто вообще отняло речь.

Снова смотрю на его рубашку. На это безобразное пятно. И вдруг чувствую не злость на Юлю, а какую-то странную, усталую нежность к нему. К этому мужчине, который столько лет был частью моей жизни, даже когда мы не были вместе. Который сейчас стоит передо мной, весь измазанный в грязи чужой ненависти, и выглядит таким же потерянным, как и я.

— Сашка, — голос, наконец, возвращается. И звучит даже спокойнее, чем я ожидала. — Эту рубашку не спасет уже даже химчистка. Жаль. Она очень… тебе идет.

— Плевать, — он смазано касается пятна пальцами. — Херня, вообще даже не думай.

Он выглядит так, будто ждет от меня отмашку. Скажу, что мне он тоже сегодня не нужен — и безропотно уйдет, даже не попытавшись переубедить. Попрошу остаться — будет рядом сколько нужно. Сашка всегда был таким — никогда не давил, не наседал. Оставлял много «воздуха».

Но я не хочу, чтобы он уходил сейчас. Не после этого. Не сегодня.

— Поехали ко мне, — говорю я, и мой голос звучит немного мягче. Такое решение кажется единственно правильным. Нас с ним сегодня одинаково сильно погладили против шерсти одна и та же сука. Нам надо держаться вместе — это же логично. — Мужской рубашки у меня нет, но есть пара оверсайз футболок — влезешь даже ты. И потом можем просто немного посидеть. Если захочешь.

В карих глазах на мгновение вспыхивает удивление, потом что-то еще… Облегчение?

— Хочу, — просто отвечает он.

Я киваю. Беру со стола клатч, который только чудом не пострадал от Юлиной атаки.

Мне больше ничего не нужно. Праздник закончился.

Осталась только усталость, боль и необходимость как-то пережить эту ночь.

Глава двадцать шестая

Мы медленно идем к выходу, мимо все еще работающих официантов, которые стараются смотреть куда угодно, только не на нас. Я чувствую их интерес и любопытство, и мне хочется провалиться сквозь землю. Кажется, будто двигаюсь как в замедленной съемке, а пятно на Сашкиной рубашке из черного снова становится ярко-алым, превращаясь в слишком выразительное напоминание о случившемся всего час назад.

Весь этот тщательно спланированный вечер, символ моей новой свободы и независимости, в одно мгновение превратился в жалкое зрелище. И виной всему — моя наивность и вера в то, что если я буду хорошей подругой, то все дерьмо этого мира ко мне просто не пристанет.

Оказалось, к хорошим подругам оно пристает даже лучше. Намертво.

На улице свежо. И уже совсем темно. Ночной воздух несет прохладу, но она не успокаивает.

— Такси? — предлагает Григорьев.

Я киваю. Совершенно очевидно, что за руль не готов сесть ни один из нас. Пока ждем машину, стоим рядом и слишком близко. Я чувствую тепло, исходящее от него, даже через несколько слоев одежды. Молчим.

И я до чертиков ненавижу Юлей именно в эту секунду, потому что, даже уехав, она оставила после себя это густое, тяжелое напряжение.

Заднее сиденье такси — огромной «Тойоты» — все равно ощущается маленьким и тесным. Наши плечи почти касаются, колени в нескольких сантиметрах друг от друга. Я не прижимаюсь к окну, просто сижу прямо, остро ощущая Сашкину близость. Стараюсь смотреть не на него, а на дорогу, но боковым зрением все равно выхватываю его профиль — жесткая линия челюсти, усталость в складке у рта. Даже легкая щетина на его подбородке выглядит угрюмой.

— Мне жаль, что тебе пришлось это пережить, Пчелка, — говорит он тихо, буквально цепляя зубами невысказанные ругательства.

Его голос проникает под кожу, заставляет повернуть голову. В свете проплывающих за окнами фонарей, его глаза кажутся непривычно темными.

— Саш, это ни хрена не твоя вина.

— Моя, Май. Весь этот пиздец — это только моя грёбаная вина. — Он делает жест, как будто обводя весь сегодняшний вечер невидимым мелком. — Я должен был разобраться раньше. До того, как это коснулось тебя. Снова.

Снова.

Это не только про Юлин спектакль. Это про наше с ним «было». Про то, что он ушел тогда. Выбрал не меня. Но «мы» на этом все равно не закончились. Просто стали другими — людьми, которые выбрали делать вид, что все в порядке. Потому что так было проще.

Потому что так мы хотя бы ничего не сломали. Только немножко самих себя.

— Забей. Я серьезно. — Мне важно, чтобы он это знал. — Юля все равно нашла бы способ. Не сегодня, так завтра. И не здесь, так где-нибудь еще.

Озвучивать другие свои выводы о том, что она готовила мне подножку еще ДО того, как он официально подал на развод, не хочу. Сашке еще нужно время чтобы переварить суровую правду — все эти годы он жил с гадюкой на груди.

— У нее крышу снесло окончательно, Пчелка. Я стал абьюзером, — он вздыхает и на этот раз все же позволяет себе злое рваное «ёбаный блядь…». — И работа. Ты же ее знаешь — если втемяшилось в голову, что она в чем-то лучшая — разубедить невозможно.

Остаток пути проезжаем в молчании. Наконец, такси останавливается у моего дома.

Расплачивается Сашка.

Я сижу как прикопанная, даю ему время обойти машину и открыть для меня дверцу.

Поднимаемся на лифте. Я немного нервно тереблю в руке ключи. Впервые за много лет он поднимется в мою квартиру. В мой мир, который строился без него. И он заходит туда в момент самого большого бардака — не физического, а эмоционального.

Открываю дверь. Включаю свет. Моя квартира встречает нас тишиной и уютом — разительный контраст с хаосом, из которого мы только что сбежали. Сашка переступает порог, оглядывается. Я вижу, как он с любопытством осматривается. И только сейчас до меня доходит, что он впервые у меня дома. За десять лет нашей дружбы, хотя Юля и Натка бывали у меня в гостях точно минимум раз в месяц — Сашка не приходил никогда. Почему-то раньше это не казалось чем-то странным, я просто не придавала этому значения. А сейчас кажется дичью.