Запрещенные слова. Том первый (СИ) - Субботина Айя

— Ну, дохлой мыши я не видел, — Сашка проводит пальцами по нижней губе, пытаясь спрятать улыбку. Получается так себе. — Но у тебя, там, кажется, колония живых организмов на камамбере подняла восстание и скоро захватит мир.

Я так благодарна ему за то, что он не возвращает разговор обратно к Юле.

Понимаю, что это немного (или все же сильно?) по-страусиному — прятать голову от проблемы, которая сама по себе не рассосется, но сейчас у меня ровно «ноль» моральных ресурсов разбираться с этим сейчас. Потому что — это очевидно — придется принимать резкие и тяжелые решения, но когда я буду готова — рядом точно никого не должно быть.

Даже Григорьева.

Я беру чашку, разглядываю воздушную пенную «шапочку» сливок и делаю первый глоток.

— У тебя получилось, — выношу свой вердикт.

— Я старался, — в карих глазах появляется мальчишеская гордость. Сашка на секунду замирает и с осторожностью добавляет: — Ты раньше вроде бы любила капучино, Пчелка

Я киваю и опускаю лицо в чашку. До сих пор хорошо помню, как мы пили кофе по утрам на крошечной кухне нашей съемной квартиры. Помню, как Сашка учил меня разбираться в степенях обжарки, чем арабика отличается от робусты и эфиопии. Не хочу, чтобы он видел, как эти воспоминания подкрашивают мои щеки румянцем.

— А ты любил двойной эспрессо, — тихо отвечаю я, делая еще один глоток. — Чтобы хоть как-то продрать глаза после ночных полетов.

— Ничего не изменилось, — соглашается Григорьев.

— Ну… — Я убираю чашку и беру в управление своей вредной кофемашиной в собственные руки. — Только плюс десять лет и у меня, кажется, уже есть первая седина и морщины.

— Майя…

— Есть хочешь? — резко перебиваю. Хорошо знаю его голос, когда он становится таким тихим и твердым одновременно. Таким же голосом он однажды сделал мне предложение, а потом — рассказал про них с Юлей. И совсем недавно — про развод. Малодушно не хочу даже пытаться угадывать, о чем Сашка собирался поговорить в этот раз. Не готова.

— Предлагаешь устроить акт каннибализма над разумной сырной плесенью?

— Там точно должно быть что-то не настолько… живое, — посмеиваюсь и показываю подбородком на ящик справа.

Сашка достает оттуда упаковку соленых крекеров.

— Целый пир. — Подбрасывает ее в воздухе, прежде чем передать мне.

Наши пальцы соприкасаются на оглушительно шелестящей упаковке. Легкий, случайный, но очень осязаемый контакт.

Это не сексуальный разряд.

Это… узнавание.

Старый, глубоко спрятанный электрический ток нашего прошлого.

Я быстро отдергиваю руку, чувствуя, как подрагивают пальцы и горят уши. Григорьев наверняка тоже это почувствовал, потому что свои руки пихает в карманы брюк, как будто наказывает.

— А еще у меня есть банка копченого тунца — с ним можно съесть вообще все, даже картон, — усмехаюсь я, чтобы скрыть неловкость.

Сашка без стеснения шарит по ящикам, находит первую подходящую вазочку и высыпает туда печенье.

Отламываю крекер, кладу в рот. Сухо. Но помогает занять руки и рот.

Григорьев делает глоток кофе, смотрит на меня. Взгляд останавливается на моем лице, на волосах, собранных в небрежный пучок, на домашней пижаме. И хоть я абсолютно одета и мой вид находится на противоположной стороне значения слова «сексуальность», я все равно чувствую себя немного… голой.

— Ты сегодня по-другому выглядела, Пчелка, — говорит он, и в его голосе нет желания порассуждать на тему такой метаморфозы, только констатация факта. — Счастливее. Спокойнее.

Его слова попадают точно в цель. Потому что именно так я себя чувствовала еще сегодня утром, когда надевала кеды и удобный костюм, и бежала за своей мечтой. И даже сейчас, хоть от того настроения не осталось совсем ничего, я все равно ловлю отголоски того счастья.

Жаль, что испачканного.

— Подумала, что иногда стоит делать исключения и выбираться из своего идеального образа, — посмеиваюсь, чтобы это не звучало слишком уж драматично и пафосно.

— Выбирайся почаще, Пчелка — тебе идет.

Мы снова молчим. Этот разговор, легкий на поверхности, похож на тонкий лед, который пропитан подводными течениями. Мы оба одинаково сильно стараемся не задеть друг друга, делаем вид, что в упор не замечаем редкие вибрации в воздухе. И, видимо, одинаково сильно списываем их просто на… погоду и настроение.

Сашка ставит чашку на стол. Подходит ближе. Теперь он стоит так близко, что я чувствую тепло, исходящее от его тела, запах кофе и… его запах. Знакомый до головокружения. Моментально вышвыривающий меня в прошлое, где я даже уснуть не могла, когда он не лежал на соседней подушке. Как украдкой таскала из стиральной машины его футболки, просто потому, что ткань была пропитана им насквозь.

— Ты сильно устал, — говорю я и провожу большим пальцем под тенью у него под глазом. Синяки от недосыпа стали еще заметнее без вечернего света ресторана.

— Есть немного, — его рука поднимается, и я слегка напрягаюсь, потому что думаю, что он снова коснется моих волос. Но Сашка, помедлив, проводит костяшками по щеке. Легко, почти невесомо. Как будто проверяет, настоящая ли я.

Это одновременно и очень нежно, и болезненно. Потому что стирает годы, возвращает меня назад, в те времена, когда такие прикосновения были чем-то естественным и ежедневным. Когда-то именно после такого касания случился наш первый поцелуй.

Я вспоминаю об этом.

На секунду мелькает мысль, что… может быть… а потом где-то сзади замогильно воет мой телефон, и наваждение рассеивается. Я бросаю «прости, минуту!» Одними губами и беру телефон только для того, чтобы сбросить Резника и поставить на беззвучный.

Но Сашка уже допивает кофе жадными глотками, бросает взгляд на наручные часы.

— Я вызову такси, Пчелка.

Уехать? Сейчас?

— Нет, — решительно мотаю головой, удивляясь, насколько твердо звучит мой голос. — Никуда ты не поедешь, Григорьев. Забудь вообще.

— У тебя, кажется… ну… — Он путается в словах, и просто кивает в сторону моего телефона. Намекает, что у меня есть какие-то важные дела с тем, кто названивает мне в такое «интимное» время ближе к полуночи.

— У меня вообще ничего, — отчеканиваю еще более безапелляционно. — Кровать у меня только одна, но очень удобный диван — ты на нем поместишься.

Сашка внимательно изучает мое лицо, как будто ищет там хотя бы намек на то, что я говорю это только из вежливости. Я в ответ скрещиваю руки на груди и напускаю на себя шуточный грозный вид.

Но правда не хочу его отпускать.

Мы, может, назад уже и не склеимся, но это не повод оставлять друг друга без поддержки.

Он кивает, тоже в шутку делая вид, что соглашается через силу.

— Я принесу белье и самую лучшую подушку, которая вообще есть в этом доме!

Но на самом деле до шкафа иду на ватных ногах.

Нахожу комплект белья, теплое одеяло, мягкую подушку.

Несу их обратно, но Сашка выходит наперерез, забирает стопку из моих рук.

Я снова остро чувствую его близость. Тепло. И запах.

Стопорюсь, когда понимаю, что он просто бросает все это куда-то на диван, и его руки обвиваются вокруг меня, крепко и острожно одновременно. Словно я сделана из тонкого стекла, которое только что чудом не разбилось. Щетинистый подбородок опускается мне на макушку.

Мои руки, поддаваясь импульсу, обнимают его за талию, поднимаются выше, пальцы цепляются в натянутую на спине футболку, пока нос утыкается в грудь.

— Ты стал больше, Григорьев, — посмеиваюсь. Это просто еще одна попытка не придавать значительности происходящему, чтобы хоть немного разбавить неловкость момента. Господи, мы три года встречались, два из них — жили под одной крышей, занимались сексом на ужасно неудобном стареньком диване с продавленными пружинами. А теперь вдруг почему-то просто обнять его — это почти как преступление.

— Три раза в неделю спортзал, — он тоже пытается посмеяться в ответ.

Ни хрена это не работает.

Мы просто стоим так, позволяя рукам притягивать нас сильнее друг к другу.