Запрещенные слова. Том первый (СИ) - Субботина Айя
Его слова — как удары под дых. Грязные, мерзкие и несправедливые. Но я даже не пытаюсь оправдываться. Зачем? Он все равно не поверит. Он уже все для себя решил.
— Ты мне не муж, — говорю тихо, но твердо. — Не твое сраное дело с кем я трахаюсь.
Каждое слово дается с трудом, как будто я продираюсь сквозь плотную вату. Понимаю, что он не то, что не поверит — даже не услышит. Но, видимо, мозгу нужно зафиксировать, что я хотя бы попыталась. Правда, я даже не знаю, во имя чего, если уже совершенно очевидно, что сказано достаточно, чтобы ставить на этом служебном романе большой и жирный крест.
— Да неужели?! — Он снова смеется, и этот смех полон яда и презрения. — Ну и кто ты после этого, Майя? Святая невинность? Расскажи мне, блядь, как ты, такая правильная и принципиальная, оказалась в одной постели с этим дырявым щенком?! Или он тебе тоже про «обязательства» втирал, пока трахал?!
Его несет. Окончательно и бесповоротно. Резник уже не слышит ни меня, ни себя. Только свое уязвленное мужское эго, обиду и злость. И в этот момент я окончательно понимаю, что все. Конец. Точка невозврата пройдена.
— Знаешь, — я поднимаю на него взгляд, и, наверное, в моих глазах сейчас отражается все то отвращение, которое я к нему испытываю. — Ты прав. Я действительно провела эту ночь с мужчиной. Со своим бывшим. И это было охуенно. Гораздо лучше, чем все ночи с тобой. По крайней мере, после него мне не хотелось срочно бежать в душ.
Я вру. Цинично и ядовито. Каждое слово — как плевок ему в лицо. Я хочу сделать ему больно. Хочу эту маленькую справедливую месть за «шлюху». Хочу, чтобы он захлебнулся ревностью и собственной грязью.
Резник замирает. Его лицо становится белым, как полотно. Глаза расширяются от осознания услышанного. Или, может, от шока. Он смотрит на меня так, будто я только что вонзила нож ему в спину. А потом его черты снова искажает ярость.
— Сука, — выплевывает, и в этом слове столько ненависти, что меня невольно передергивает. — Просто дешевая, блядь, шлюха!
Он разворачивается и идет к двери. На пороге останавливается, оборачивается.
— Чтобы ноги твоей, блядь, в моем кабинете без личного приглашения больше не было! Поняла?! Уволю нахуй, без выходного пособия!
Дверь за ним хлопает с такой силой, что звенят стекла в окнах.
Я остаюсь одна. В пустой квартире. С запахом его парфюма и вкусом его грязи на губах.
Подхожу к кухонному острову. Беру стаканчики с остывшим кофе, коробки с кюрташами. И с размаху выбрасываю все это в мусорное ведро.
Не испытываю ни сожаления, ни боли.
Только отвращение.
И отзвуки звенящей за ушами пустоты.
Глава двадцать восьмая
Завтра среда, на которую у нас запланировано собрание ТОПов, и для меня целое испытание.
Потому что завтра, впервые за десять дней я столкнусь с Резником.
Десять дней, которые тянулись, как расплавленный сыр, липкие и безвкусные. Каждое утро я заставляла себя вставать, натягивать маску «Майя Валентиновна Франковская, HR-директор всея NEXOR Motors» и тащиться в офис. Раньше я бежала на работу, как на праздник. Обожала это чувство — быть нужной, быть в центре событий, решать сложные задачи, видеть результат. Теперь офис превратился в персональный филиал ада. Каждый взгляд кажется осуждающим, каждый шепот за спиной — ядовитым комментарием в мой адрес. «Смотри, это та самая Франковская, которая…» А что «которая» — додумать несложно, человеческая фантазия всегда охотно лепит из дерьма самые виртуозные скульптуры.
Я стараюсь не обращать внимания. Или, по крайней мере, делать вид. Работа, как ни странно, немного спасает. Ее много, она сложная, требует максимальной концентрации. Слияние двух гигантов, LuxDrive и Elyon Motors, — это не просто смена вывески. Это полная перестройка всех HR-процессов, разработка новой кадровой стратегии, интеграция команд, которые еще вчера пересекались друг с другом исключительно по поверхностным вопросам, а сегодня уже начинают ставить друг другу палки в колеса. Приходится заниматься оптимизацией штата — красивое слово для увольнений, от которого меня до сих пор передергивает. Я провожу бесконечные встречи, согласования, пытаюсь сгладить острые углы, сохранить ценных специалистов и при этом выполнить директивы сверху. Мой новый кабинет с видом на море мог бы стать местом силы, но сейчас он больше похож на аквариум, в котором я все чаще начинаю задыхаться.
С Сашкой мы созванивались еще пару раз. Короткие, дежурные разговоры. «Как ты?» — «Нормально». — «Точно?» — «Точно». Ни он, ни я не предлагаем встретиться. Наверное, ему тоже нужно время, чтобы переварить Юлькин перформанс. А может, он, как и я, просто не знает, что говорить. После того, как он провел ночь у меня на диване, между нами повисла какая-то новая, еще более сложная недосказанность. Как будто мы выросли из чего-то старого, а новое примерять боимся. Или просто не хотим.
Резник… молчит. Словно воды в рот набрал. После того воскресного утра, когда он вылетел из моей квартиры, как ошпаренный, мы ни разу не пересеклись в офисе. Удивительно, учитывая, что наши кабинеты теперь на одном этаже. Видимо, мы оба настолько взаимно хотим избегать нежелательных встреч, что это работает как магниты с одинаковыми полюсами — мы отталкиваемся в разные стороны даже на физическом уровне. Или он просто окончательно переключился на свои очень важные «обязательствами». Сейчас, когда полностью спал флёр моей увлеченности, я вдруг отчетливо понимаю, насколько в действительности странно выглядели со стороны его поездки. И непонятная несовершеннолетняя то ли крестница, то ли племянница, о которой почему-то не могла позаботиться собственная мать, но заботился почти посторонний мужик, и ради этого даже срывался за тридевять земель. Мне было не все равно, но тогда мне казалось, что это все — маленькие приятные штрихи к его ответственности, доказательства того, что Резник может мир на уши поднять ради близких. Теперь я чувствую себя так, будто меня… поимели.
Да и плевать. После той сцены и его мерзких обвинений, я вычеркнула Резника из своей жизни. Жестко, без сожалений. Отвращение — сильное чувство. Оно, как кислота, выжигает все остальное. Даже ту симпатию, которая успела зародиться в швейцарских Альпах. И из которой я на полном серьезе собиралась потихоньку вырастить настоящее чувство.
А вот со Славой… все гораздо сложнее. Я так и не решилась ему позвонить. Номер, который он прислал, так и висит в моей телефонной книге немым укором — «Шершень». Каждый раз, когда я случайно натыкаюсь на него взглядом, внутри что-то болезненно сжимается. Наша переписка в Инстаграме сошла на нет. После моего обещания позвонить и его «Теперь у меня есть твой номер — ты попала, Би» он больше не писал. И я не пишу. Мне отчаянно не хватает нашего книжного клуба. Его язвительных комментариев, наших споров до хрипоты о мотивах героев, его неожиданно глубоких мыслей, замаскированных под цинизм. Мне нужен Шершень. Тот самый, анонимный, с аватаркой в виде скелетоидной руки и любовью к Ницше. Тот, кому я могла вывалить всю свою боль и не бояться осуждения. Но Шершень теперь — это Дубровский. Вячеслав Павлович Дубровский, руководитель проектного отдела разработки NEXOR Motors, мой коллега, важный — один из самых важных! — кадров в новой структуре, потому что в отличие от нас, моря офисного планктона, он занимается созданием тачек. То есть буквально — на него и его двух конструкторов, возложена самая важная на ближайшие годы задача. Я уже давным-давно простила ему все те слова, которые он сказал после самого крышесносного секса в моей жизни. Писать ему я не могу совсем не по этому.
Просто после Юлькиной истерики и всплывших на поверхность «приятных» фактов, мои глаза открылись не только на странные поездки Резника, но и на наши со Славой… «отношения». Которые не могут быть либо только рабочими, либо только личными. И вариант с «личным» возможен исключительно в случае, если один из нас отсюда уйдет. Просить без пяти минут тридцатилетнего мужика забить ради меня на свою карьеру и грандиозные перспективы в жизни — это запредельный уровень эгоизма. Даже для той части меня, которая прямо сейчас хочет уволить Дубровского к чертовой матери, а потом набрать его номер и напомнить, что он, вообще-то, должен мне свидание.
