Развод. Испеку себе любовь (СИ) - Марс Яна

Аля чувствовала себя загнанной лошадью. Руки ныли от постоянного замеса, спина — от скрюченной позы у печи. Но был и кайф. Пьянящее чувство, что всё, кажется, получается.

Эйфорию оборвал звонок. Незнакомый мужской голос, жёсткий и не терпящий возражений.

— Алёна Игоревна? Говорит участковый уполномоченный Сидоров. Ко мне поступила жалоба. Вы осуществляете несанкционированную торговлю в неположенном месте без разрешения СЭС и документов на продукцию. Прошу прекратить незаконную деятельность до выяснения обстоятельств.

Аля опустила телефон. Воздух из неё вышел, словно из проколотого шарика.

— Что случилось? — насторожилась Вика.

— Участковый. Жалоба. Говорит, торгую незаконно.

Маргарита Вениаминовна ахнула и схватилась за сердце.

— Я же говорила! Надо было справки собирать, в администрацию идти!

— Мам, какие справки? У меня 87 дней! — почти крикнула Аля. У неё начали дрожать руки. Она посмотрела на печь, где подходила третья партия теста. На телефон, где продолжали приходить заказы.И тут её взгляд упал на табличку на заборе: "Частная собственность. Охраняется законом". Идея, отчаянная и на грани фола, родилась мгновенно. Она набрала номер участкового.

— Уважаемый... товарищ участковый? — начала она, стараясь говорить максимально официально. — Торговли как таковой я не осуществляю. Это частная территория. А я... провожу дегустацию для друзей и соседей. Безвозмездно. Пожертования они оставляют по собственному желанию. На развитие... пекарного искусства.

На другом конце провода повисла пауза.

— Дегустация? — скептически протянул участковый.

— Именно так, — твёрдо сказала Аля. — В рамках личного потребления и поддержания добрососедских отношений. Закон о защите прав потребителей на безвозмездное распространение образцов не распространяется. Она блефовала, но блефовала уверенно, используя язык, понятный чиновнику. Участковый что-то пробурчал про "смотреть будем" и положил трубку.

— Ух ты! — выдохнула Вика. — Гениально! "Дегустация"! Снимаю продолжение: "Как мы победили систему с помощью одного слова".

Но напряжение не отпускало. Весь этот день был похож на бег с препятствиями. Аля понимала — так продолжаться не может. Нужно легализоваться, находить помещение, налаживать процессы. И самое главное — найти на все это деньги.

Вечером, когда последний покупатель ушёл с тёплым караваем, а Вика уехала монтировать видео, Аля подсчитала выручку. На столе лежали её первые заработанные купюры. Четыре тысячи двести рублей. И это за несколько суток постоянной работы! Аля никогда в своей жизни так не упахивалась. Давно позабытые годы материнства всплыли в сознании, но тогда она была уверена в завтрашнем дне и своем муже. Сейчас она уверена только в том, что у нее ничего не выйдет. Эйфория прошла, наступила отчаяние.

Аля перевела взгляд на телефон и открыла список заказов в новом канале: он растянулся почти на две недели вперёд. Затем девушка посмотрела и на кучу грязной посуды. Да это смешные деньги! Каплей в море по имени "1.8 миллиона". И такими темпами больше она не заработает.

Она села на порог летней кухни, прислонилась лбом к прохладному косяку и закрыла глаза. От печи ещё шёл жар. Тело гудело от усталости, но мозг отказывался отключаться, проигрывая снова и снова цифры: прошел еще один день, а она заработала только чертовы четыре тысячи.

Она проиграла сегодняшний бой с системой? Нет. Она отвела его в ничью. Но война только начиналась. И следующим её ходом должна была стать не очередная буханка хлеба, а поход в администрацию. Она поднялась, отряхнула с коленей муку и потянулась к мешку.

— Ладно, красавица, — прошептала она усталой печи. — Давай ещё одну смену. Пока я не придумала, что делать дальше.

И ночь снова наполнилась запахом дыма и теста. Теста, которое Аля замешивала не только из муки и воды, но и из злости, упрямства и одной-единственной надежды.

Через несколько часов в кармане завибрировал телефон. Аля ненадолго вынырнула из водоворота неродосных мыслей и вернулась в реальность. Но на этот раз это был Илья.

"Слышал, у тебя первый блин вышел комом. Участковый, проблемы... Я же говорил, что это безнадёжная затея. Ещё не поздно всё обсудить. Я в Сосновске."

Аля не стала читать дальше. Она не стала отвечать. Она просто сидела и смотрела, как последние угольки в печи медленно гаснут, оставляя после себя пепел.

Для Али эта борьба давно перестала быть только финансовой битвой. Каждый удар ладонью о тесто был ударом по образу той Али, которой она стала за двенадцать лет брака — удобной, предсказуемой, живущей по расписанию, утверждённому кем-то другим. «Я не просто пеку хлеб, — ловила она себя на мысли, с силой вдавливая ладони в упругую массу. — Я замешиваю себя заново. Из злости, слёз и собственного упрямства».

Дом — это не просто недвижимость, а символ права на собственный выбор, на ошибки, на ту самую «собственную жизнь», которую она так легкомысленно променяла когда-то на обещания стабильности и тепла. Проиграть Илье означало не просто лишиться крыши над головой. Это означало капитулировать, признать, что он был прав — что она не способна сама, без его указаний и контроля, выстроить свою судьбу. И от этой мысли Але становилось тошно.

8. Ночь гнева и дрожжей

Для Али Сосновск оказался осязаемой паутиной чужих взглядов. На скамейке у подъезда маминой квартиры, как неотъемлемая часть пейзажа, восседала Нина Семеновна, местная домовая книга. В её цепких глазах, будто на кассету, мгновенно записывалось всё: во сколько Аля приходила к матери, во сколько уходила, во что была одета и сколько пакетов унесла с собой. Аля ловила на себе её пристальный взгляд и понимала: любое её даже самое неинтересное действие уже через час, обрастая невероятными подробностями, погуляет по всему двору, а может, и всему Сосновску. И, чем черт не шутит, возможно долетит и до Ильи.

Этот город все больше и больше напоминал ей муравейник, где кажный оставшийся муравейчик будто тыкал в нее палочкой и говорил: ”Ты уехала и бросила нес. А теперь вернулась. Получается, ты неудачница?”.

Но были и другие краски. Например, Дядя Витя, когда-то учивший её с отцом рыбачить на местной речушке, увидев её возню с мешком муки, молча подошёл и отремонтировал шатающуюся дверь сарая, бросив на прощание: «Коли что — свисти». И в этом молчаливом жесте, в противовес сплетням, была настоящая, непарадная душа этого места — душа, которая помнила её девочкой и была готова помочь, не требуя ничего взамен.

Утро началось не с запаха дыма, а с резкого звонка будильника в пять-тридцать. Тело ныло так, будто её переехал тот самый автобус "Москва-Сосновск". Каждая мышца кричала протестом. Но Аля не собиралась сдаваться.

Ярость — отличная закваска. Она поднимается быстрее дрожжей, пенится горячее опары и придаёт тесту упругую, несгибаемую силу. Вся злость, всё унижение, вся боль от разговора с Ильёй и матерью вылились в то, как Аля месила тесто в ту ночь. Она вбивала в липкую массу каждый его спокойный довод, каждый мамин упрёк, каждый холодный взгляд нового замка.

Вика застала её в таком состоянии — с разгорячённым лицом, в муке по локоть, сжимающую ком теста с таким напряжением, будто это была шея Ильи.

— Ого, — восхищённо выдохнула подруга, настраивая камеру на штативе. — Вот это энергетика! Никаких тебе "милые пирожочки". Сегодня печём "Хлеб ярости"? Без шуток, отличный хештег!

Аля не ответила. Она отломила кусок теста, с силой шлёпнула его о столешницу и снова принялась месить.

— Дорогая, а что с лицом? — продолжала Вика, снимая крупным планом. — Не надо делать "я добрая фея". Оставь всё как есть. Уставшая, злая, решительная. Это же правда жизни! Людям надоел гламур!