Влюбляться запрещено (СИ) - Тодорова Елена

Илюха косится, но помалкивает. Ян же, ясен пень, пробивает вопросами.

— Что с тобой? — спрашивает, пока возимся в гараже.

А я, мать вашу, не могу. Не могу ему сказать.

Как бы ни рвало изнутри, вынужден шхериться. И без разговоров чувство вины дожирает с тех самых пор, как брат месяц назад вернулся в страну. Смотрю ему в глаза и сам не въезжаю, каким непостижимым образом то, что стартовало как разбор за честь и достоинство семьи, скатилось в банальное предательство. Когда я, блядь, перекроился в паскудную крысу? Даже если никто никогда, как я просил, не вытряхнет перед Яном подробности моей личной истории с Филатовыми, сам себя уже не прощу.

Сам. Все, сука, сам.

Сам себе яму вырыл. Сам начал закапываться. Уже по горло в земле. А Немезида только и ждет, чтобы ушел с головой.

Крепкая семья — самый большой понт нашего времени. Это все, на что я должен ориентироваться. Особенно сейчас, когда внутри такой груз висит. Но я, блядь, хоть убей, не могу забыть Филатову.

Вина перед братом и подсадка на Немезиду — с таким набором не живут. По идее одна беда должна вторую уничтожить. Но ни черта. Каким бы кровавым ни был замес, конца ему не видно.

Смотрю Яну в глаза и, ненавидя себя, лгу:

— Да ни хера… Все еще жду ответы по клубам. На этом заклинило. Вот и дергаюсь.

Брат не сразу принимает. Какое-то время еще приходится выдерживать его цепкий взгляд. Прощупывает ведь до нутра.

Потому что небезразлично. Потому что готов спасать.

Только я скорее сдохну от сепсиса, чем позволю вытащить собравшуюся в душе гниль.

— Нормально все будет. Ты отлично себя показал, — убеждает меня Ян. — Еще выбирать будешь, чье предложение принять. Я уверен.

Выдавив подобие улыбки, киваю.

Илюха же опускает взгляд и без каких-либо левых интонаций всухую меняет тему:

— С этой стороны конский люфт. Надо разбирать. Делать. Иначе на разгоне будет швырять.

А становится так мерзко, что по груди поднимается реальная тошнота — медленная, горячая и неотступная.

Перед теми, кто в курсе ситуации, марку, как ни странно, держать проще.

И все же…

Чтобы чеканутая тяга не вышла из скрытой фазы, поднапрячься приходится.

Чилим толпой в клубе, когда сраный говноед Яббаров с блевотным пафосом читает блог Филатовой:

— «Все, чего я хочу — бы. Обнять бы. Поцеловать бы. Прижаться бы. Не отпускать бы. Почувствовать бы, что в мире реально есть нечто большее, чем короткие вспышки и жесткие откаты. По-настоящему бы… Но, увы. Увы!»

Все, естественно, гогочут. А я, сука, с трудом сдерживаюсь, чтобы не расквасить говноеду рожу. Плечи дергаются и застывают. В напряженных мускулах моментально разливается боль, будто я полдня перекатывал здоровенные внедорожные скаты, хотя тренировок у нас давно нет.

— Отложи эту херь, — давлю сквозь зубы.

В висках пульсирует и точится гул.

— Понял, — сбрасывает Яббар, не особо сбавляя настрой. Телефон убирает. А вот рвущиеся из его чертовой пасти комментарии тормознуть нужным не считает. — Королева, походу, дозрела. Че сидишь? Надо брать, пока тепленькая. И наносить, так сказать, решающий удар, — валит с долбаным хохотом.

Остальные, ясен хрен, тоже ржут.

Только я рычу:

— Заткнись, блядь.

Рычу так низко, что ближние притихают.

Яббаров хлопает глазами, краснеет, но пытается тащить свое:

— Ну че ты, Верховный? Ну смешно же. Королева подгорает, публика требует подкинуть жара… А вот, кстати, она, — уводит взгляд в другой конец зала. Я без уточнений, чисто по ломоте в затылке, догадываюсь, о ком речь. Грудная клетка становится на пару размеров меньше — не вмещает ни бьющегося в истошной истерике сердца, ни прочего хоботья. Вся верхняя часть тела немеет, когда Китаец, наконец, рожает: — Не публика, в смысле. Королева.

И гребаное сердце срывается в прорубь.

Вашу мать.

РЭБ [47] Немезиды глушит все здравые мысли в радиусе десяти метров, так что я, блядь, перестаю существовать задолго до того, как она появляется в поле моего зрения.

А когда появляется…

В груди возникает необъяснимое чувство, словно еще три дня назад в сердце имелся отдельный, выточенный под проклятую Филатову, клапан. Сейчас он закупорен. Там ебенит взрывная энергия. Температура растет. Но доступа внутрь больше нет.

И не будет уже никогда.

Просто надо привыкнуть, что отныне пахать придется на трех цилиндрах. Просто надо привыкнуть.

А.Г.Н.И.Я. делает вид, что не знает меня.

Я без эксцессов принимаю новые правила. Только провожу контрольные замеры ее фигуры.

И все. Баста.

Конченая пятилетняя зависимость — не повод срываться.

Эпизод пятьдесят третий: Экзистенциальный рубеж

Июнь пятого года войны.

— Егор, сына, мы заждались, — давит мама, побуждая присоединиться к семье.

Да я понял, что не отцепятся, когда она третий раз зашла в качалку, где я пыхтел, пытаясь вместе с потом выгнать хоть часть того яда, который из-за Филатовой залил все тело. Так что особо «приглашению» не сопротивлялся. Только сбегал в душ, натянул свежее барахло и двинул на задний двор. Тормознул у куста, не доходя до здоровенной кирпичной печи, у которой, как обычно, папа рулил, жаря на мангале мясо и овощи, а в тандыре — лепешки, остальные просто тусили. Залип в телефоне, потому что

долбоеб

гладиолус.

— Уже иду, мам, — отзываюсь на автомате.

«Я выросла, Нечаев! Мне надоело играть в войнушки. Ты можешь продолжать с кем-то другим. А я хочу отношений. Нормальных человеческих отношений!»

Шесть недель кануло, а я продолжаю перемалывать вываленное Филатовой дерьмо.

«Не дерьмо, а удобрение. Я пытаюсь посеять в твоей голове зачатки разума», — сам с собой за нее разговариваю.

Конкретная шиза.

Скучаю по ней. И бешусь. Хоть ты сдохни, не отпускает.

Только вижу уведомление с канала Филатовой, как пес на кость, бросаюсь в телегу.

Первый пост рекламный — в описании ссылки и короткий понятный текст, но мне, чтобы догнать, что она рекомендует, приходится перечитывать дважды. Залипаю на чертах Немезиды, скидывая нервами налог на ее клятую роскошь.

Вашу мать.

Тело настолько быстро входит в фазу самосжигания, что нет никакой возможности успеть адаптироваться. Там, где натужно херачит идущее на трех камерах сердце, просто появляется искра, и кровь, как бензин, с дикой скоростью все это разносит.

Ко второму посту прикреплено видео, на котором я с перепадами температуры, давления, сил, дыхания, сердцебиения и настроения, не только лицезрею Филатову в движении, но и слышу ее голос.

«Все меняется, знаете? Удивительным образом. Не зря говорят, у любой ситуации есть месяц спустя… Я не собираюсь перекраивать себя. Да, есть потребность, чтобы меня любили громко! Во всю мощь! И что? Я имею право желать именно такой любви. Это мой путь. Его путь — результат свободного выбора!»

Ладони потеют, чуть телефон из рук не роняю. Он же как намыленный. Скользит туда-сюда, пока я, словно одурелый, пялюсь на Филатову.

«О чем она? Что поменялось?» — силюсь понять.

Желудок закручивается в петлю. И эта петля, как бы странно это ни звучало, в один миг становится самой что ни на есть мертвой. Пережатые ткани сначала ноют, потом немеют… А после ощущаются как дыра. Я в курсе, что там нечему биться, но что-то долбит. Может, сердце. Хотя хер знает, где оно.

«Да, есть потребность, чтобы меня любили громко! Во всю мощь!»

По коже идет подрывная вибрация. Это действие обгоняет восприятие. А потому я не сразу осознаю, что высаживает изнутри.

Сука.

Уши будто чем-то закрыло. Пока вслушиваюсь в голос Немезиды, растет частота общего шума и валит гребаное эхо.

«Я нашла платье своей мечты, подобрала к нему идеальные босоножки, шикарный минодьер и изумительные аксессуары. Сходила в СПА, где мне сделали скрабирование и массаж всего тела, восстанавливающий комплекс для волос, парафиновые процедуры для ног, педикюр, маникюр и еще кое-какие базовые женские приколюхи. В общем, я счастлива! Чувствую себя потрясающе! Впереди — самое лучшее!»