Влюбляться запрещено (СИ) - Тодорова Елена

Кипят прямо сейчас.

Собрав пальцы в кулаки, так же решительно перехватываю сбивающееся дыхание и шагаю за ним. Жар, опалив лицо, достигает корней волос.

Господи!

Ну почему он такой сдержанный?! Будто тот самый корвалол, на который я грозилась его подсадить, теперь течет в его венах вместо крови! Это просто невыносимо!

У меня ведь к нему столько вопросов!

— Уже решил, куда поступать будешь? — озвучиваю лишь один из них.

Егор мотает головой.

— Выбираю.

— Между?..

— Разное рассматриваю… Канада, Финляндия, Швейцария…

Я бы присвистнула, если бы не поразивший мой мозг шок.

Так далеко? Зачем?

Нет, я, конечно, понимаю, что он оценивает перспективы, как хоккеист. Хоккеист, родители которого могут себе позволить и Канаду, и Швейцарию.

Но…

Как же я???

— А в Киев не хочешь? — спрашиваю. И сразу же уточняю: — Я там буду.

Во взгляде Егора появляется та самая мрачная тяжесть, которая выползает, как только упоминается Свят. Есть и горечь, потому как чисто по амбициям Киев ему явно мал.

И все же он говорит:

— Приму к сведению.

Нечаев, как и всегда, пропускает меня вперед, придерживая дверь. Это плюс.

И садится строго напротив меня за столом, хотя в выбранном нами зале вместо стульев приличные диванчики. Это жирнющий минус.

«…для него важен контроль…»

Просматривая выученное наизусть меню, в который раз прокручиваю сказанное Мадиной и по итогу убеждаю себя, что Нечаев на голодный желудок самый серьезный разговор в нашей жизни не начнет.

Набираюсь терпения.

Аппетита нет. Заказываю салат с тигровыми креветками и облепиховый чай чисто для порядка. Нечаев же, как обычно, набирает все и сразу: ризотто с морепродуктами, бараний шашлык, запеченные овощи и имбирный лимонад.

Пока ждем, едва не срываюсь. Потому что бесит. Бесит, что он все это время, напрочь игнорируя мое присутствие, копается в дурацком телефоне. По звукам слышу, что смотрит какие-то рилсы. Ну это наглость, разве нет?

— Эй, — окликаю.

И, поймав наконец-таки заслуженный взгляд, показываю язык. Точнее, пирсинг в нем.

Егор замирает. Мгновенно. Инстинктивно и будто бы превентивно. Чтобы не сгореть.

Но…

По застывшему лицу идет рябь, которая и выдает, как его шарахает током. А следом и в глазах происходит короткий энергетический выброс. Вспыхивают уши. И улавливается движение в области шеи. Сглатывает Нечаев несколько раз кряду. Вот это, я понимаю, повышенное слюноотделение! Настоящий потоп. И шашлыка не надо.

Мне от его реакций самой становится то ли голодно, то ли жарко.

— И зачем? — отгружает с претензией, недовольно.

Нет, то, что ему в целом похрен, читается. Но общий накал это ну никак не отменяет. Телефон Егор больше не юзает, экран давно погас.

— Захотелось, — тяну я с улыбочкой.

И снова язык выкатываю. Очень нравится, когда его шмаляет. Боже, я прям тащусь!

— Понятно, — отпускает с тем же демонстративным безразличием.

Только слух режет хрипота.

Смеюсь и снова показываю. До тех пор, пока доблестный Нечаев полностью не краснеет и не уходит в сторону уборных.

Весь кайф от произведенного эффекта испаряется, едва я остаюсь одна.

Да что он выделывается?! Сколько можно ходить вокруг да около? Какое такое пространство? От меня ему оно не должно быть нужно? А если и так… То пусть отвоюет! Такие, как он, коня на скаку останавливают! Стены пробивают, если припечет! Не спрашивая разрешения, берут свое! В чем прикол сторониться меня??? Может, конкретно я не подхожу? Из-за фамилии? Так пусть скажет прямо и катится!

Рвущееся к чертям собачьим терпение вызывает такую сильную ломку, что мои внутренности начинает выворачивать и крутить, словно в долбаной центрифуге.

Так что, когда Егорыныч возвращается, я просто выпаливаю:

— Ты читал мои последние посты?

Эпизод пятьдесят первый: Последний ультиматум

Ну вот и все.

Можно, нельзя… А стрела выпущена. И ее уже не вернуть в колчан.

Когда огненная достигает брони Нечаева, мир сотрясает так, что картинка провисает за темнотой. Через мгновение и один сбитый вздох Егор смотрит все так же прямо, не снижая напряжения. С укором, злостью, вызовом. Но зарницы во мгле его глаз не оставляют сомнений: стрела дошла до живого.

— Читал, — фиксирует без каких-либо увиливаний.

Просто по факту. С тем же нажимом. Заставляя меня, глядя ему в лицо, лихорадочно прокручивать тот самый текст и пытаться понять, как он воспринял то или иное слово.

Только вот ничего понять, как я ни стараюсь, не получается.

По остекленевшей радужке бьют шквалы, но как их интерпретировать?

Я в себе-то не все осознаю. Голову безбожно штормит.

Дыхание переходит в короткие рваные рывки. Застревает в груди. Сдавливает горло. В животе, прямо под ребрами, собирается сосущая пустота, а ниже — так сильно ломит, будто в мышцы воткнули иглы. Ладони становятся горячими и влажными, аж липкими. По всей площади кожи ползут острые и твердые, будто камешки, мурашки. Кровь в точках пульса так клокочет, что кажется, эти места воспаляются до размеров шишек. Сердце с провалами дрифтует и на полной мощности газует, будто задалось целью уничтожить не только меня, но и весь окружающий мир.

Я вся — одна большая зона поражения, которую, кажется, уже не спасти.

Но как не сражаться?

— И?.. — тяну с явным намеком на продолжение. Хватит отмалчиваться. Мне нужна ясность. — Что скажешь?

Уголок губ Нечаева, едва заметно дрогнув, приподнимается.

Чего, блин? Ему смешно?!

— А что я должен сказать?

Это оглушает. Буквально лупит по мозгам. В ушах звон стоит, словно рядом саданули оркестровыми тарелками.

Зачем он так?!

Я ведь вижу, как в его глазах вспыхивает нечто резкое, глубокое, тревожное и невозможно яркое. Как он моргает — гораздо медленнее нормы, словно это банальное действие требует особого контроля. Как у него на шее проступают вены и раздувается синюшная «змейка» на виске, у того самого ока, под которым щемит нерв — значит, его сердце тоже рвануло. Как он стискивает лежащий на столе кулак — костяшки не только белеют, но и превращаются в горбатые пики. Как он прикладывает усилия, чтобы выдержать дыхание, неподвижность, и все равно дергается, с шумом выпускает воздух и, в конце концов, сорвавшись, отворачивается.

Я все еще молчу. С открытым ртом. Оцепеневшая.

Нечаев же… Облизав губы, грызет нижнюю до покраснения. А выпустив, усмехается.

Смотрит на меня и усмехается!

— Глянь, что Бодя прислал… — толкает налегке, но хрипловато.

Скользнув пальцами по экрану, находит нужный файл и разворачивает мобильник ко мне.

На видео крупным планом взят лопнувший белесый кокон, из прорехи которого лезут крошечные пауки. Зум отъезжает, и становится видно: тварей настолько много, что они почти сплошным полотном залепили одну из стеклянных стен террариума.

— Пошла жара, — слышится за кадром довольный и вместе с тем ехидный голос злодея Богдана-интригана. — Уже штук пятьдесят вышло, не меньше. Скоро будет шквал. До двухсот голов. Хах. Армия.

Ага. Ощущение, что эту армию высыпают на меня. Мурашкам места мало! Все так чешется, что хочется драть себя до крови.

Но я все еще сижу. Жду.

Не официанта. Но появляется именно он. С нашим заказом.

Егор убирает телефон. Давая обслуге то самое пространство — какая ирония! — откидывается на спинку дивана и пристает ко мне с дурацким вопросом:

— Ты руки мыла?

Я прищуриваюсь. Смотрю в глаза, на губы Нечаева и чувствую, что в помещении становится страшно душно. Однако я спускаюсь ниже. Притормаживаю, когда взгляд доходит до придерживающих край стола, все еще заметно напряженных крупных ладоней.

Терпение заканчивается вместе с уходящим прочь официантом.

Последняя капля.

Либо эти руки начнут меня обнимать. Либо все, точка.