Линда Холман - Шафрановые врата
— Это становится все более интересным.
— Что? Что вы имеете в виду?
После продолжительного молчания она сказала:
— Ты же видела мои картины.
Прошло какое-то время, прежде чем я смогла осознать произнесенное ею.
— В доме? Те… это вы их написали? — Мой голос повысился на полтона.
— Ты мне не веришь? — лениво спросила она все с той же улыбкой.
— Нет. Я не о том; да, конечно, я вам верю. Просто… — У меня пропал голос.
Еще одна тайна. Этьен вырос с сестрой, которая рисовала, но никогда не упоминал об этом, когда смотрел на мои картины и говорил, что так мало знает об искусстве.
— Как вы научились рисовать? Это было во Франции? Вы у кого-то учились?
— Во Франции, Сидония? — Манон издала звук, лишь отдаленно напоминающий смех. — Во Франции? — повторила она: похоже, этот вопрос развеселил ее. — Ты думаешь, я училась во Франции?
— Но Этьен — он там изучал медицину. И Гийом… Да, я подумала, что и вы тоже…
И снова у меня пропал голос, когда я увидела выражение лица Манон. Теперь она уже не веселилась, она злилась.
— Конечно же я не училась во Франции.
Она явно считала меня идиоткой. Она вдруг снова улыбнулась. Я вздрогнула.
— А теперь расскажи мне о своих картинах.
— Пожалуйста. Можно не…
— Но я настаиваю. У нас приятная дружеская беседа. Ты рассказываешь мне то, что я хочу знать, а затем я расскажу тебе то, что хочешь знать ты.
Я прикусила щеку.
— Я рисую не так, как вы. Я рисую акварелью. Рисую растения. Птиц.
Во взгляде Манон мелькнуло что-то, что я не могла истолковать.
— Значит, Этьену нравилось, что его маленькая американская souris[69] рисует милые картинки? — В ее голосе слышалась насмешка.
Мне хотелось прикрикнуть на нее: «Я не мышь! Как ты смеешь?!» Вместо этого я сказала с максимальным спокойствием, на какое была способна в данной ситуации:
— Да, Этьену нравились мои картины. — Я больше не могла на нее злиться. Я знала, что она может внезапно замолчать и выгнать меня из дома.
— Он говорил тебе это? То, что ему нравились твои картины? Ты думаешь, ему нравятся такие приземленные вещи? Как ты считаешь, что он думает о моих работах?
Я покачала головой.
— Я не знаю. И я не знаю, почему вы на меня злитесь. Я сделала вашего брата счастливым, мадам. Неужели вы не хотите, чтобы он был счастлив?
Продолжая удерживать мою руку и все еще пристально глядя мне в лицо, Манон открыла рот и приблизила свое лицо к моему настолько, что я на секунду подумала, что она меня поцелует. Я машинально отвернулась, чтобы уклониться от ее рта, и Манон прикоснулась губами к моему уху.
— Этьена больше нет, — прошептала она.
Возможно, это был не шепот, а я просто не смогла осознать сказанное.
Я развернулась, чтобы не ощущать ее дыхание на моей щеке.
— Что? Что вы только что сказали? Что вы имеете в виду?
Теперь я сидела спиной к Манон; она ослабила хватку, но полностью не отпустила мою руку, однако ее голос теперь звучал как обычно.
— Я сказала, что Этьена больше нет, Сидония. Нет в живых. Он похоронен на кладбище за Eglise des Saints Martyrs[70].
Несмотря на некоторое расстояние между нами, я ощутила что-то кислое в ее дыхании, что-то, выходившее из ее глубин. Мне стало дурно. Я нервно сглотнула.
— Ты же это не серьезно, Манон? — Я машинально назвала ее по имени. Я быстро замотала головой, как будто этим движением могла очиститься от ее слов, и с силой вырвала свою руку.
— Это неправда. Это неправда, — повторяла я, тряся ею. — Скажи, что Этьен не умер!
Она кивнула, уже не улыбаясь, но все еще глядя на меня своими огромными накрашенными глазами. Я не могла отвести от них взгляда, не могла успокоить свое дыхание. Я дышала глубоко и часто; все вокруг начало быстро кружиться, а силуэт Манон уменьшился и закачался. Я пристально смотрела на нее, уже задыхаясь, а она просто сидела и кивала, не отводя от меня взгляда.
Глава 23
Не помню, как я нашла дорогу к отелю «Ла Пальмере». Чувствовала я себя неважно, а все улицы, базары и площадь я видела словно сквозь непроницаемую для цвета и звука дымку. Я приложила носовой платок к носу и рту, когда неслась по лабиринтам улиц медины. Сколько времени это заняло? Не заблудилась ли я? Помню, как меня подбрасывало на ухабах, когда ехала в такси, и вот наконец я, в целости и сохранности, оказалась в своей комнате. Я лежала на кровати, продолжая прижимать платок к лицу. «Он мертв, — крутилось у меня в голове снова и снова. — Этьен мертв. Он мертв».
Я поняла, что это конец всему; слова эхом отдавались в моей голове.
Мои глаза, горло и голова ужасно разболелись, когда я вспомнила о своем потерянном ребенке, осознала, что никогда больше не увижу Этьена. Какая-то сильная часть меня верила, что, если бы я нашла Этьена, он бы все еще хотел меня. Но если бы даже он не… я хотя бы знала, что он жив. И это само по себе было бы для меня утешением. Возможно, осмелилась подумать я, даже если бы он заставил меня уехать из Марракеша, то когда-нибудь я, открыв дверь своего дома в Олбани, — как это было в тот первый раз, когда он приехал на Юнипер-роуд, — увидела бы его сидящим в своей машине.
Я вспомнила его улыбку, вспомнила его пальцы, сжимающие мои. Больше никогда. Никогда…
Лежа на спине, обхватив себя руками, я осознала, что с моих губ слетело какое-то глухое непрошеное причитание. В комнате было темно и очень жарко. Доносился отдаленный гул Джемаа-эль-Фна.
Теперь стало больно в груди, мне было трудно дышать. Как умер Этьен? Звал ли он меня, когда умирал, или он умер так быстро, что не смог произнести ни слова?
Теперь я никогда не узнаю, почему он бросил меня. Я оживила в памяти те часы, когда не могла определить, лежа в постели в Марселе после визита врача: ехать ли мне в Марракеш или возвращаться домой? Но я приняла решение ехать сюда, чтобы попытаться найти ответы на некоторые вопросы.
И теперь я знала ответ. Не почему он оставил меня. Но этот ответ был ужасным и неожиданным.
Это было неправильно: сначала мой ребенок, а теперь Этьен.
Я пыталась успокоить дыхание, старалась прогнать страшные видения. Но внезапно паника охватила меня, и мое сердце стало биться так сильно, что мне казалось, оно вот-вот разорвется, и это еще больше пугало меня. Я поднялась и села, задыхаясь от жары. Был ли это сердечный приступ? Умру ли я здесь, как Этьен?
«Ты не умираешь, Сидония. Ты не умираешь. Прекрати это».
Я хотела подойти к открытому окну и высунуться наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха: в комнате было нечем дышать. Но даже такая незначительная задача, как пройти через комнату, оказалась для меня невыполнимой. Я снова легла, прижав руки к тому месту на груди, где ощущалась сильная боль.
