Шипы в сердце. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Киваю.

Он ненадолго скрывается в пристройке рядом с домом для работников, и возвращается с парой резиновых сапог симпатичного не яркого красного цвета. Переобуваюсь, делаю пару шагов и довольно улыбаюсь — так и правда удобнее.

— Чаю хотите? Маша как раз заварила, со смородиной и клюквой.

— Хочу. — Несмотря на полный кайф от природы, на улице все-таки конец января. И даже с оглядкой на аномальное для этого времени года тепло, у меня все равно немного мерзнут пальцы.

Николай Викторович снова уходит, а я тем временем прогуливаюсь до вольеров. Здесь много свободного места — животным явно есть где размяться, а в павильоне с птицами (хотя я вижу здесь только сову) столько пространства, что при желании, могла бы полетать и я.

Мое внимание привлекает самый крайний вольер — как будто немного в стороне остальных. Пока иду к нему, меня догоняет смотритель, вручает чашку с душистым чаем, об которую я с наслаждением грею ладони. Пока идем — рассказывает, что животных привозят на адаптацию после ветеринарной клиники, чтобы они окрепли и могли вернуться в дикую природу. Со слов Николая Викторовича, Вадим делает это все просто потому, что может и хочет, никак не афишируя «в массы» и для картинки благородного меценатства.

И все это настолько не ввяжется с образом бессердечной, убившей моего отца скотины, что я списываю этот маленький рассинхрон на ошибку в матрице. Меня он ведь тоже пока не обижает.

— А что там? — спрашиваю смотрителя, когда мы уже почти подходим к последнему вольеру, а оттуда до сих пор не раздается ни звука.

— Каракал.

Мы становимся напротив, я пытаюсь смотреться в глубину, потому что места здесь действительно много, а животное, судя по всему, забилось в самый угол. Через секунду нахожу ее взглядом — свернувшуюся клубком, низко прижавшую морду к подстилке из сена и с ушами, заложенными назад в типичном выражении злости любой кошки. Каркала замечает нас и начинает громко шипеть, обнажая длинные белоснежные клыки.

— Эй, привет… — Я присаживаюсь на корточки, почему-то решив, что если буду одного с ним «роста», животное перестанет видеть во мне опасность.

— Ее недавно привезли, — рассказывает Николай Викторович. — Забрали у одного садиста: держал экзотических животных в собачьих клетках, измывался. Я бы его сам в ту клетку посадил хоть на денек.

Теперь я и правда вижу на морде шипящего каракала глубокие борозды от шрамов.

И она выглядит очень худой, хотя о ней здесь наверняка хорошо заботятся. Под коричнево-рыжей шкурой еще проступают ребра, лапы кажутся тоньше обычного, хотя я понятия не имею, какими в норме должны быть лапы каракалов, потому что буквально впервые вижу его вживую.

— Никого к себе не подпускает, — объясняет мужчина, пока я пытаюсь издавать какие-то ласковые звуки, чтобы немного ее успокоить и задобрить.

Я замечаю, как из-за моей спины падает длинная тень, оглядываюсь.

Вадим переоделся в простую черную толстовку с капюшоном и спортивные джогеры, которые сидят на его ногах так, что это нужно запретить на законодательном уровне, как «оружие массового поражения женских сердец». И трусов.

Смотритель моментально оставляет нас одних.

— Она красивая, — снова разворачиваюсь к вольеру и кладу ладони на прутья.

— И абсолютно никому больше не верит.

Он становится ближе, почти впритык к моей спине, но не трогает, просто наклоняет голову и дышит мне в макушку.

— Потому что очень сложно доверять, когда однажды тебя вышвыривают из родного дома, сажают на поводок обстоятельств и все, что тебе остается — это либо сдохнуть, либо пытаться выжить в тесной собачьей конуре и питаться объедками. После такого тяжело доверять даже собственному сердцу.

Я снова присаживаюсь, хочу просунуть ладонь внутрь, но Вадим меня останавливает.

— Крис, это не испуганный котенок. Я понимаю, что каждой девочке хочется быть поющей квартетом с дикими животными Спящей красавицей, но это ничего не даст. Этой кошке нужно время, чтобы хотя бы научиться без страха есть.

В подтверждение его слов замечаю лежащий в противоположной стороне вольера сочный кусок мяса. Каракал не проявляет к нему никакого интереса. Единственное, что она кажется вообще способна делать — это без остановки шипеть и угрожающе щурить глаза.

— Можно я буду приезжать к ней? — Прислушиваюсь к словам Авдеева, и возвращаю руки на прутья. Как только делаю это — кошка немного распрямляет уши и нервно облизывает морду. — Просто буду сидеть рядом и никому не помешаю, клянусь. Можно, Тай?

Встаю, поворачиваюсь к нему и закладываю руки за спину, изображая эталон послушания и покорности. И в горле почему-то дерет от одной мысли, что он вдруг скажет «нет» и я буду вынуждена отступить.

— Я буду делать только то, что можно, Тай! Обещаю! Просто буду читать ей и она привыкнет к голосу и…

— Крис, ты можешь приезжать когда захочешь, — он перебивает, даже не дав мне показать, до какой степени я была готова унизиться лишь бы выпросить разрешение. — Я предупрежу.

Выдыхаю и вжимаюсь лбом в его грудь. Становится немножко легче, а когда он прижимает меня одной рукой, втягивая в свое тело как в бесконечную гравитацию, я на мгновение забываю, что должна его бояться и ненавидеть.

Мне безопасно рядом с моим палачом.

Рядом с человеком, которому ничего не стоит разменять чью-то жизнь просто по щелчку пальцев.

Он идеальный смертельно опасный хищник — мой Хентай.

— Ты дрожишь, Барби. — Он обнимает второй рукой, хотя это на мне куртка, а он вообще одет как будто на улице не разгар зимы, а уже вовсю цветет сирень. — Все хорошо? Ничего не хочешь мне рассказать?

Хочу, Мое Грёбаное Величество, очень-очень хочу.

Настолько сильно, что приходится до боли сжимать челюсти, чтобы держать рот закрытым. Потому что это лишь фантом, навеянное ним чувство безопасности, пока он сидит в засаде, прикидываясь сытым и довольным, как будто глупая газель может и правда пастись прямо у него перед мордой.

А, может, он уже все знает и просто играет, с садистским наслаждением наблюдает, как я буду выкручиваться.

— Просто немного замерзла — в городе теплее, да?

И уже даже не пытаюсь анализировать, почему вместо того, чтобы валить от него без оглядки, я только еще крепче обвиваю руки вокруг его талии. Судорожно сжимаю в пальцах теплую ткань, как будто от этого зависит моя жизнь. И даже еще немного сильнее.

— Можем пойти в дом, Крис.

Вместо ответа резко катаю лоб по его груди.

Нет, не хочу, Тай. Давай просто постоим вот так еще немножко, чтобы я снова утопила в любви к тебе весь свой здравый смысл.

Грёбаный Стокгольмский синдром.

Глава тридцать вторая: Хентай

На моей территории я живу иначе. Здесь нет костюмов, и я даже позволяю себе ненадолго убрать телефон, если только на носу не висит что-то очень важное, что нельзя отложить даже ради выходных. Тем более — если рядом дочь. Или, как сейчас, Кристина. Я бы вообще вырубил его до завтрашнего утра к херам, но если Дёмин всполошился — значит, на первый план выходят не мои личные «хотелки», а дела.

Но пока телефон молчит, а Барби снова залипла возле вольера с каракалом — она, кажется, реально что-то ему читает с телефона — я натягиваю удобные высокие сапоги и забираю поводья от жеребца, которого недавно осматривал ветеринар. Большой, черный и уже не очень молодой, но абсолютно офигенный красавчик. При виде меня громко фыркает и тянет морду за долькой яблока — характер у засранца такой, что подходит можно только через угощение. Пару минут просто глажу его по голове, между ноздрями, слежу, чтобы не было воспаления — ветеринар сказал, что с суставом все в порядке, но лучше не рисковать.

Работа руками — мой ритуал. Чищу копыта, разговариваю с ним как с человеком. На уровне жестов, звуков, запаха. Это отлично расхламляет голову от лишнего мусора и постороннего шума.