Глянцевая женщина - Павленко Людмила Георгиевна

— Выгоду, выгоду ищите, — констатировал Игнатов. — Значит, им выгоднее промолчать. Стало быть, оба что-то поимеют с этого дела.

— Какой цинизм! — возмутилась Инга. — Речь идет о раскрытии двух убийств, о поимке опасного преступника, а люди и в этом ищут свою выгоду!

— Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова, — изрек Паредин.

Они еще немного поболтали о пустяках, потому что не хотелось расходиться по домам ни с чем. У всех троих остался неприятный осадок в душе после явного бегства Аркадия Серафимовича. Что мешало ему сказать правду? Чего он боялся? И не был ли он все-таки причастен к преступлениям?

— У него накопилась обида, — вернулась снова к этой теме Инга, — впрочем, как и у многих других.

— Но другие не писали подозрительных записок, — справедливо напомнил Александр.

— И вот что интересно, — заметил Георгий, — ведь он прекрасно знал о моих дружеских отношениях с Иваном Максимовичем и тем не менее, уже имея информацию о том, что обнаружили записку, принес мне и свою статью, написанную, кстати, от руки, и какие-то заявления, просьбы, объяснительные и так далее, написанные актерами — то есть, в сущности, образцы почерков.

— Как будто сам хотел, чтоб его вычислили, — подхватила Инга.

— Обычно преступники подсознательно хотят, чтобы их остановили, потому и становятся дерзкими и лезут, что называется, на рожон, — кивнул Паредин.

— Но он же не преступник, — возразила Инга, — или…

— Или, — иронически хмыкнул Георгии.

— Нет, он не может быть преступником. Да, он обижен, он в гневе, он хочет, чтобы Мира Степановна избавила театр от своего присутствия, но он же не сумасшедший, чтобы убивать ее любимых актрис. Что бы это дало ему, если бы это сделал он? Да ничего. Он, если бы дошел до ручки, скорее бы нанял киллера, чтобы убить саму Миру Степановну. Разве я не права?

Инга обвела взглядом собеседников.

— Вот что, — стал подводить итог Игнатов, — я предлагаю не гадать на кофейной гуще, а наметить план дальнейших действий. Первый этап расследования мы провели, можно сказать, вполне на уровне. Во-первых, нашли записку. Во-вторых, выяснили, кто ее написал. В-третьих, узнали, что у преступлений были свидетели. Как минимум двое — Козлов и Аристархов. Осталось расколоть их — и дело в шляпе. И после этого я оставляю свой холодильно-телевизионный бизнес и открываю частное сыскное агентство. Вас приглашаю на должности детективов. Согласны?

— Спрашиваешь! — бодро отреагировал Георгий.

— Да я еще во время съемок сериала поняла, что мое место — не на сценических подмостках, а в засаде на киллера.

— А вот это вы зря, — возразил Паредин. — Бог вам талант дал — извольте его реализовать по полной программе.

— Как же вы можете судить о степени моей одаренности, если не видели меня в работе? — съехидничала Инга.

— Ну почему же? — небрежным тоном произнес журналист. — Кое-что посчастливилось лицезреть и нам, убогим собирателям слухов и сплетен. Моей маман так приглянулся ваш кинематографический шедевр, что пару серий она записала на видео. Я имел честь их просмотреть. Должен вам заявить, что вы и в самом деле на редкость органичны и талантливы. Ваша девушка из провинции, Лера, которую вы там играли, невероятно трогательное и милое существо. Ее хочется оберегать и защищать. Рядом с ней каждый бы чувствовал себя настоящим мужчиной. Ради таких вот девушек мы готовы на подвиги. А то, как вы сыграли Натали, выше всяких похвал. Я в вашу Натали просто влюбился. Смотрел и думал — почему же я не Пушкин?!

— Ты… когда?.. Ты… откуда?.. Откуда ты про Натали-то знаешь? — воскликнула Инга. — Я же тебе не говорила о Натали! Это было в Самаре!..

— Это было в Самаре, — продолжил ее фразу журналист, — и это было в прошлом веке, в одна тысяча девятьсот девяносто седьмом году. Я как раз был на семинаре в этом городе. Нас повели в театр. И я на сцене увидел девушку своей мечты. Но — увы! — эта девушка жила аж в девятнадцатом столетии и была женой Пушкина и первой красавицей Петербурга… Куда уж нам со свиным рылом в калашный ряд… О такой девушке я и мечтать не мог. Не мог, не должен был, но все-таки мечтал. А потом встретил вас. Здесь, на скамеечке. С записной книжечкой в руках. Красивую и беззащитную. И почему-то не узнал. И лишь позднее, увидев на экране, я вспомнил все…

— Блин, я, кажется, лишний, — пробормотал Санек, — я отползаю.

Он сначала попятился, потом повернулся спиной к этой чудной парочке и почти бегом пустился прочь.

Вечер был тихим, переулок — пустым. Санек шел и разговаривал сам с собой.

— Красиво излагает, — говорил он и крутил головой в восхищении, — а у меня так сроду не было. Ну почему у меня не было такого?! Вот как я с Веркой познакомился? Я пришел ей чинить холодильник. Она выставила пузырь водяры. Я выпил, затащил ее в постель — и вся романтика. И с другими так же. А у этих… Вот блин! Я тоже так хочу!..

Георгий посмотрел вслед уходившему.

— Бедный парень, — скривился он, — даже не знает, что его ждет.

— А что его ждет? — тихо спросила Инга, еще не успевшая отойти от признаний Паредина.

— Пленка, где его дама сердца участвует в омерзительнейшей групповухе, ходит по городу. Над ним уже смеются. А он, по-моему, неплохой человек.

— Неплохой, — тихим голосом без интонаций отозвалась Инга и неожиданно добавила: — Мои цветы в вашей машине. Можно мне взять их?

— Ну конечно. Это твои цветы, — удивленно произнес журналист.

— Спасибо, — еще тише сказала девушка. Она взяла букетик и повернула к нему лицо. — Ты знаешь, о чем я думаю почти все время?

— О чем?

— Мы вот тут… на земле… суетимся… Все выясняем отношения, грыземся, порой и убиваем друг друга… И даже и не вспоминаем о том, что шарик, на котором мы угнездились, летит! Понимаешь — летит! Он летит из ниоткуда в никуда. В пустом, холодном, черном космосе… И если бы мы помнили об этом каждую минуту, каждую секунду, каждое мгновение — мы бы вели себя иначе.

Она повернулась и медленно пошла прочь.

Паредин смотрел ей вслед.

— Если бы мы думали об этом постоянно, — произнес он вполголоса, — мы бы сошли с ума.

— Егорыч, ты меня не отпустишь на полчасика? — спускаясь со второго этажа вниз, к вахтеру, спросил пожарный.

Пожарный пост находился рядом со сценой. По ночам в театре оставались два человека — пожарный на втором этаже и вахтер на первом.

— Я обошел все здание, проверил, запер дверь из кафе, так что все в порядке. Подежуришь один? Мне домой надо срочно смотаться.

— Иди, иди, — добродушно отозвался Егорыч.

Он запер за пожарным входную дверь и включил телевизор.

— А-а-а!.. — донеслось вдруг откуда-то сверху.

Егорыч выключил телевизор и прислушался.

— А-а-а!.. У-у-у!..

Вой приближался, сопровождаемый топотом бегущего человека. Егорыч ринулся наверх и увидел всклокоченного со сна Чулкова. Заметив вахтера, тот остановился как вкопанный.

— Стой, где стоишь! — вскричал он дурным голосом. — Ты кто?

— Захар Ильич, это же я, Егорыч, вахтер.

— Какой вахтер? Какой Егорыч? Где моя Мирка? Где все? Почему отменили спектакль? Где зрители? Почему эти там дерутся? Они что, обе ожили?

Чулков вращал глазами, его трясло, и Егорыч с ужасом понял, что у Чулкова белая горячка.

«Вот старый дурень, — подумал он, — надо было отдать его Мире Степановне. Зачем я его здесь оставил? Натворит он мне дел».

— Захар Ильич, вы успокойтесь, — проговорил он как можно более доброжелательно, — все хорошо, все хорошо. Идемте на диванчик.

Он поднялся наверх, отвел ставшего покорным Чулкова снова в кабинет Миры Степановны, дал ему напиться водички из графина и усадил на диван.

— Егорыч, — трясясь, как в лихорадке, спросил Чулков, — это ты?

— Это я, — обрадованно заговорил вахтер, — вы не волнуйтесь так, все хорошо.

— А эти две?

— Которые?

— Ну эти… убитые… Они что, ожили?

— Да Господь с вами! Нет, конечно.