Шипы в сердце. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Пока он обменивается с Дёминым парой ни о чем не говорящих для меня реплик (но это, очевидно, очередная многомиллионная сделка), не выдерживаю и бросаю взгляд через плечо — на заднее сиденье, откуда оглушительно пахнет цветами. И там действительно лежит букет — белые и фиолетовые тюльпаны, аккуратно перевязанные тонкой лентой, без пошлой многослойной бумажной обертки. Корзинка для пикника, из которой торчит термос и пара глиняных кружек, плед. И ещё коробка. Небольшая, из плотного картона, перевязанная бледно-серой ленточкой. Возможно, я просто надумываю, но мне кажется, что именно из нее раздается аппетитно смешивающийся с ароматом цветом запах шоколада.

Я кусаю губу изнутри. Хочется спросить для кого это. Для меня? Хочется спросить, зачем. Хочется спросить, почему он вообще за мной заехал, если я вела себя как истеричка.

Но я молчу.

Он молчит тоже.

Ровно ведет машину сквозь мелкую морось, уверенно обгоняет, переключает поворотники. Абсолютно невозмутимый. Как будто все в порядке.

— Куда мы едем? — все-таки спрашиваю, когда нервное напряжение становится просто невыносимым.

— Расслабься, Барби, — коротко отвечает он. — Я же сказал — оденься тепло.

Только и всего. Без улыбки. Без поддевки. Просто факт.

— Цветы — мне? — Сглатываю и напяливаю свою потрепанную, но еще не до конца раздавленную маску похуистки.

— И цветы, и коробка.

Я перегибаюсь через заднее сиденье, забираю свои подарки, как будто нашла их под елкой на Новый год. Не хватает рук, потому что хочется одновременно держать нос в ароматном букете и развязывать вкусно пахнущую коробку. На ней характерный узнаваемый пейзаж знаменитого амстердамского моста над каналом. Открываю крышку — и по салону моментально разносится одурительный насыщенный запах черного шоколада. Это трюфели — их всего десять штук, но каждый выглядит так, словно сделан вручную. Сразу сую одну в рот, откидываю голову на спинку и урчу от наслаждения.

— Охренеть… — Стараюсь сдержать полный рот слюны. — Господи, это почти как оргазм.

Ловлю тихий смешок и все-таки успеваю заметить довольную Авдеевскую ухмылку, прежде чем он снова переключится на разговор.

Пока он рулит куда-то в сторону пляжа, успеваю съесть еще пару конфет. Интересно, а в термосе кофе или чай?

Терплю и не задаю лишних вопросов, потому что Вадим заканчивает разговаривать почти одновременно с тем, как «Бентли» выруливает на маленькую закрытую базу отдыха, куда нас пропускает охрана. Оставляет машину на парковке, выходит и забирает с заднего сиденья корзину и плед. Я выхожу следом, тяну с собой цветы и уже наполовину пустую коробку.

— Можешь оставить букет в машине, — предлагает Авдеев, но я упрямо мотаю головой.

Подстраиваюсь под его уверенный спокойный шаг, пока мы идем до беседки.

Молча смотрю как Вадим бросает плед на стол, ставит корзинку на скамейку… а потом, вдруг, поворачивается ко мне, берет за талию и уверенно сажает на стол. Я ерзаю, понимая, к чему здесь этот плед.

— Беспокоишься о моей заднице? — смотрю на него все равно снизу вверх из-за головок тюльпанов, которые торчат у меня в области носа.

— Должен же хоть кто-то о ней заботиться, раз хозяйка умеет только выпрашивать, — усмехается Вадим.

Я покрепче прижимаю довольно тяжелый букет к груди одной рукой, а второй, неожиданно осмелев, беру его ладонь и завожу сзади себе на ягодицу.

— Так лучше. — Секунду жду, пока его пальцы в ответ очень по-собственнически сомнут мою попу, и довольно жмурюсь. — Что, блин, было в тех конфетах, Тай? Специальная начинка из страны, где все разрешено? Чувствую себя пьяной.

Он ничего не говорит. Но когда убирает ладонь, чтобы взять термос из корзины, я недовольно капризно ворчу. Протягивает мне наполовину полную чашку — аромат кофе с приятно щекочет ноздри и это как раз то, что нужно, чтобы запить шоколадный Армагеддон у меня во рту.

Вадим тоже пьет, изредка поглядывая на меня — спокойно, но изучающе.

Я мысленно набираю в грудь побольше воздуха, потому что, очевидно, он дает мне возможность начать — и задать тональность.

— Прости, что устроила безобразную сцену в переписке на три акта, — говорю как будто спокойно, но чувствую, что в горле предательски дребезжит.

— У нас ничего не получится, если ты не сможешь мне доверять, коза, — в свою очередь отвечает он.

Делает глоток кофе, убирает чашку на скамейку. Становится ближе, позволяя букету быть моим щитом от его слишком очевидного вторжения за рамки личного пространства. Протягивает руку и убирает одну, самую непослушную прядь, мне за ухо. Когда смотрит вот так сверху — его темные густые ресницы кажутся почти бесконечными, а глаза — самого идеального синего цвета на свете.

Мое сердце снова подло предает и грохочет как будто навылет, так сильно и очевидно, что вибрация покачивает головки несчастных тюльпанов. Я знаю, что сейчас будет сложно и, возможно, до крови. Знаю — и поэтому хочу малодушно броситься к нему на шею, закрыть рот поцелуем и не дать сказать слова, которые наверняка размажут меня по этому столу, как масло по бутерброду.

Но я молчу и жду.

И он ждет — пока я едва заметно моргну, давая понять, что подготовилась держать удар. Хотя на самом деле ни хрена подобного, и мои пальцы холодеет совсем не от того, что я держу в их мокрые стебли тюльпанов.

— Крис, я хочу, чтобы сейчас ты послушала очень внимательно. — Его голос ровный и без намека на раздражение. — Послушала и услышала, потому что я больше не буду возвращаться к этому разговору.

Я киваю, цепляясь за букет как за спасательный круг.

— Мне хорошо с тобой, — продолжает Авдеев. — Мне нравится, что нам есть о чем поговорить и о чем посмеяться. И трахаться до такой степени, что ты просачиваешься мне под кожу как заноза.

Я нервно хмыкаю, но быстро осекаюсь. Он не шутит.

— Но, Крис… Я не влюбленный идиот. — Твердо и безапелляционно. — И мне казалось, что тогда за ужином я достаточно четко дал понять, какие у нас будут отношения.

— Более чем, — признаю, хотя вряд ли в моменте ему нужны мои комментарии.

— Я взрослый человек. У меня есть работа — ты прекрасно знаешь какая, я ничего от тебя не скрываю. У меня есть обязательства. Я не всегда на связи. Не всегда доступен. И это не потому, что мне плевать. Просто так устроена моя жизнь.

Его глаза смотрят прямо в меня, как будто он чувствует, что сейчас это для меня куда хуже слов — потому что синева беспощадно и безоговорочно плавит все мои защиты. Казалось, что я лепила их из стали и бетона, а оказалось — из восковых кирпичей.

Ты знаешь, что будет дальше, Крис. Что он скажет.

Я сглатываю, надеясь, что Авдеев хотя бы этого за цветами не видит.

— Я могу дать тебе заботу. Заботу, верность и себя, Крис. Но если ты рассчитываешь на романтические сопли — их, очевидно, не будет.

— Он говорил языком фактов, — не могу сдержать едкую иронию — единственное оружие, которое меня до сих пор не предало. Все, что у меня осталось, против того, что наполняет мое сердце каждую секунду, пока я дышу с ним одним воздухом.

Капитуляция, Кристина. Так это называется — грёбаная капитуляция.

— Не надо строить иллюзий, Барби. — Он подается вперед, осторожно притрагивается лбом к моему лбу, как будто снова точно угадывает, как меня добить. — И у нас все будет хорошо. Я выбрал тебя — тогда. И сейчас тоже выбираю тебя. Трахать другую тёлку — значит, не уважать свой выбор, не уважать то, что у меня уже есть. Сейчас это ты, Барби. На… какое-то время, хорошо? Пока так.

Каждое его слово — как будто уверенное и не предполагающее разночтений — разносит мое несчастное сердце. Вонзается в него иглой как в воздушный шарик, и он просто чудом не лопается кровавыми ошметками.

У меня дрожат кончики пальцев.

У меня кровоточит от его правды — кристальной, но убийственно беспощадной.

— Поцелуй меня… — с трудом узнаю в этом тихом стоне свой собственный голос. — Поцелуй меня, Тай… пожалуйста.