Шипы в сердце. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Он — как Авдеев. Этот стальной шест, холодный, неподатливый, иногда слишком скользкий, иногда — жестокий до синяков. Как и Его Гребаное Величество. На секунду мне даже кажется, что он даже пахнет так же, но это просто химия мозга.

Я начинаю разминку, тело реагирует по инерции. Сгибаюсь, тянусь, кручу шею, встаю на носки — все, как учили. Но мысли… мысли носятся, как мошки под потолком.

Я помню всю наша переписку после той ночи, когда он ушел. Хотя правильнее и точнее будет сказать — мою с ним переписку. Я пишу. Он — коротко отвечает, ровно столько, сколько нужно, чтобы выдать реакцию.

Я больше не буду ему писать. В жопу. Если вот так выглядит его «у меня не очень много времени на тебя, Барби», то без проблем — у меня на вас, Грёбаное Величество, времени нет даже подумать.

Берусь за шест. Подтягиваю себя вверх, делаю разворот. Воображаю, что выступаю на самой лучшей сцене страны, на самом крутом конкурсе и все меня хотят, а я — просто свободна: от мести, от прошлого, от панических атак и от мыслей о мудаке, который просто играет со мной по настроению. И который мне настолько уже похуй, что я даже ненавидеть его не могу.

Отключаюсь на секунду, лечу в завитке вниз, чувствую, как тянет внутреннюю поверхность бедра. И с размаха — на пол, потому что руки слабеют от внезапных воспоминаний, когда у меня точно так же тянуло между ног.

Лежу несколько секунд просто в позе креветки, пока моя «невидимая» соседка по студии не подходит с вопросом, все ли у меня в порядке. Я показываю поднятый вверх большой палец, но не встаю. Просто смотрю в долбаный белоснежный потолок, пытаясь (в который раз) нащупать в себе «контрольную точку», после которой все стремительно покатилось в пропасть. Откатываюсь назад все дальше и дальше, с ужасом осознавая, что дело — совсем не в сексе. Что я просто влетела в этого самовлюбленного мудака в ту минуту, когда впервые увидела, и все, что было потом — просто приближало вот этот момент, где я — размазанная, с новой порцией самоистязаний на коже после тренировки, которая ни хрена не помогает.

Я всегда знала, что пилон — это боль, которая исцеляет.

Но сейчас… нет. Сейчас только напоминает, что нет ничего, что бы спасло меня от Вадима.

Но я встаю, переключаю музыку и уже просто танцую, изредка хватаясь за шест, чтобы справиться с головокружением.

А может, ну его все? Просто собрать вещи и сбежать. На тот конец света, где меня не найдет ни совесть за грязную память отца, ни мысли об Авдееве.

Даже если ты прямо сейчас сядешь на звездолет и отправишься в другую Галактику через черную дыру, Крис, ты же знаешь — поздно.

Уже. Слишком. Поздно.

Телефон лежит на полу, просто посреди студии.

Каждый раз, когда музыка замирает, я срываюсь на экран. Проверяю. Нет. Хочу просто вонзить в него каблук, представляя, что это сердце Авдеева — такое же стальное, с армированным стеклом и абсолютно бесчувственное.

Ни новых сообщений. Ни уведомлений. О такой роскоши, как звонок, я вообще даже не мечтаю. Наверное, земля разверзнется быстрее, чем одной дурной Барби перепадет такая королевская милость.

За час с небольшим я сто раз даю себе обещание не ждать — и ровно столько же раз его нарушаю. И все равно, не выдержав, как дебилка, просто хватаю его, открываю диалог и пишу: «Ты когда прилетаешь?» Отправляю. Через пять минут — добавляю: «Я знаю, ты занят. Просто хотела уточнить».

Перечитываю. Ненавижу себя. Удаляю.

Потом опять пишу. Уже другое. Уже мягче. Уже не такое отчаянное: «У нас сегодня снова дождь, представляешь? У тебя все хорошо?»

И отправляю.

Отправляю, блядь.

Потому что не могу иначе. Потому что он у меня под кожей. Потому что я скучаю. Потому что ревную. Потому что я не знаю, с кем он сейчас, но знаю, что не один.

Потому что, если он сейчас лежит с ней, с этой неприкасаемой Лоли/Лори, и ее волосы рассыпаются у него на груди, а он одной рукой листает мессенджер, видит мои сообщения, но нарочно не отвечает — мне правда захочется врезать головой в пилон.

Продолжаю танцевать, но тело уже не держит.

Я соскальзываю, сажусь на пол, ноги гудят, пальцы дрожат. Голова пустая, но в этой пустоте все равно он. Его руки, его губы, его голос, когда он был рядом. Когда держал меня, как будто я что-то значу.

Когда смотрел так, что я не дышала.

Проходит еще час.

Потом еще один.

Я еду домой в наушниках, хотя ничего не играет. Просто чтобы никто не приставал.

Я не чувствую себя живой, но и мертвой не получается.

Открываю телефон — тишина.

Ты стала навязчивой неинтересной игрушкой, Крис. Стала той, кого держат на поводке и отпускают, когда надо.

Дома бросаю сумку, прохожу мимо холодильника, потому что мысли о еде вызывают тошноту. Набираю полный стакан воды и жадно пью.

Программирую себя на остаток вечера, просто чтобы не развалиться.

Душ. Чай. Кровать. Книга. И только потом — проверить телефон.

И только почти в одиннадцать — уведомление. Я уже лежу в кровати и просто держу телефон в руках, гипнотизируя его взглядом. Смотрю на эту маленькую иконку на экране и моргаю, потому что она больше смахивает на галлюцинацию.

Хентай: У меня тоже пасмурно, но мелкий снег.

Так… официально. Как все те отписки, которые приходится давать в ответ на дурацкие сообщения от людей, с которыми уже точно не о чем разговаривать, но послать прямым текстом не позволяет долбаная вежливость.

Просто — о погоде, ровно так же, как и раньше: конкретный ответ на мой вопрос. А если я ничего не спрашиваю и никак о себе не напоминаю — то меня как будто и нет. Как будто между я существую между делом. Как будто пункт в его графике. Плавающий и очень гибкий, сдвигающийся в конец списка, когда там появляются его контракты, сделки, миллионы.

А кто у тебя в начале этого списка? Лоли/Лори?

Я ненавижу его так сильно, что хочется убить, но от желания ответить все равно учащается пульс.

Держусь. Сую телефон под подушку, а сама хватаю плед и перебираюсь спать на кухонный диван. Он маленький, колени почти прижимаются к груди, но мне почему-то становится немного легче в этой позе, особенно — если укрыться с головой.

Ты не ответишь, Крис. Потому что если ты сейчас это сделаешь — ты подпишешься под той рваной салфеткой на право владения тобой, которой Авдеев лениво смахивает пыль со своих идеально чистых туфлей.

А я не хочу быть его потешной куклой.

Сегодня я вообще не хочу быть его.

Глава двадцать восьмая: Хентай

Амстердам. Пятьдесят восьмой этаж. Офис перегрет, как мои нервы.

Я отстегиваю часы, кладу на стол рядом с телефоном и сажусь обратно за переговорный стол. Мы уже третий день бьемся за одну и ту же формулировку в контракте — и все еще не можем сойтись.

— Вас не устраивает термин «гарантированная пропускная способность»? — уточняет представитель портового управления.

С такой, сука, рожей, как будто реально забыл, что уже спрашивал эту херню ровно час назад.

— Меня не устраивает отсутствие внятного алгоритма, как вы ее будете обеспечивать. — Я не повышаю голос. Не сегодня. Сегодня у меня и так болит все — от глаз до шеи. — Давайте не играть в термины. Мне нужна прозрачная логистика и точные цифры. Иначе мы не закрываем сделку и вы просто идете на хер.

Миллион тут, миллион там. По итогу — на девять больше, чем я рассчитывал. Вроде бы херня, потому что основная сумма — сто. Но есть две проблемы: я, блядь, до сих пор не вижу ясной картины, за что я должен заплатить эти девять миллионов сверху. И второе — именно из-за этого сижу тут уже третий день, хотя обычно я таких несговорчивых посылаю нахуй, а потом жду, через пару месяцев — с контактом в лапках и унылыми рожами.

Мне нужен этот хаб, потому что он идеально вписывается в маршрутные листы и позволит разгрузить цепочки доставки другого — гораздо более крупного проекта, на который я делаю большую ставку, потому что через пару лет он не просто окупится — а начнет давать хорошую прибыль.