Зоя Гаррисон - Большое кино
— Дети помешали вашей карьере или благодаря им вы наслаждались семейной жизнью?
— Наслаждался? Ну, нет, бывали моменты, когда я ее ненавидел! Мне было несладко. Боже, думал я, кем они вырастут в этом логове греха? Будут водиться с дурными людьми, станут наркоманами… Но больше всего я тревожился из-за денег. Я работал до седьмого пота, не спал ночами. Удастся ли мне дать им хорошее образование? Конечно, я не выдержал, стал пить, и пил, надо признаться, как последний сукин сын — просто не знал другого способа снять напряжение.
— Как относились к вашему пьянству дети?
Он удивленно взглянул на нее:
— Разумеется, с ненавистью. Все, в особенности дочь. Между прочим, она на вас похожа: такая же праведная стервочка.
— Да ну вас, мистер Марш! — отмахнулась Либерти. Он погладил ее по руке.
— Нет, вы поймите меня правильно, милая: я в ней души не чаю. Но что делать, если она заносчивая гордячка! Она не давала мне спуску: боюсь даже прикинуть, сколько отменного виски она вылила в раковину, прямо как в рассказе Джона Чивера, помните?
— «Печаль от джина», — подсказала Либерти.
— Кажется, так. Но теперь все это в прошлом — с бутылкой я завязал. А они — славные детки. Трое в Сан-Франциско, Лили в Байе, младший еще учится в Массачусетском технологическом институте. Черт, как же я ими горжусь, всем своим выводком!
— А кто-нибудь из вашего «выводка» занимается шоу-бизнесом?
— Трое во Фриско, старшие сыновья. Один — драматург, то есть был драматургом, пока Кит не уговорила его писать киносценарии.
Он замолчал и грустно опустил глаза, словно от одного упоминания Кит перед ним разверзлась бездонная пропасть. Надо было срочно выправлять положение.
— Вы считаете, что секрет сохранения рассудка в Лос-Анджелесе — упорный труд?
— Не считаю, а знаю! — Он вскинул голову. — Штука в том, что за работой некогда отвлекаться на глупости. Что такое работа? Это когда час, от силы два кривляешься перед кинокамерой. Остальные пятнадцать-шестнадцать часов ты держишь оборону. Идет борьба со скукой, с грехом. Боже, там ведь форменный Шанхай! Но у меня семья и совсем не много проверенных друзей из коллег, которых я знаю долгие годы. Всем остальным я говорю: провалитесь вы! Если они не слушаются, я охаживаю их здоровенной дубиной, предпочтительно с гвоздями. Вот вам рецепт выживания.
Марш излагал все это на редкость серьезно, даже с неким изяществом, словно описывал великосветский ритуал.
— Ну вот. — Он поставил чашку и оглянулся. — Пора за дело. Предпоследняя партия на сегодня. Простите, мэм, сейчас вы увидите, как я превращусь в мерзкого старого ворчуна.
Усевшись в третьем ряду. Либерти стала наблюдать за Маршем, а он, расхаживая среди девушек, спрашивал их имена, здоровался за руку, узнавал, кто где играет, гладил по волосам, называл ласковыми именами, словно все они были его дочерьми. Познакомившись со всеми и польстив каждой, он в долю секунды превратился в сержанта на плацу. Вся группа невольно Вытянулась по стойке «смирно».
— Ты! — Он указал на девицу с крашеными черными волосами и худой шеей, в черных брючках и розовой кофточке в черный горошек. — Ты что, беспризорница, или это последний писк моды?
Бедняжка, до этой минуты явно воображавшая, что представляет собой воплощение стильности, покраснела и вопросительно показала на себя пальцем, качая пробковыми серьгами.
— Ты, ты! Какая твоя любимая театральная роль?
— Кэсси… — неуверенно проговорила она.
— Ты отвечаешь или спрашиваешь? — Девушка задрожала. — Кто-нибудь мне подскажет, что это еще за Кэсси?
— Танцовщица из кордебалета! — ответили хором сразу несколько девушек.
— Неужели? — отозвался Марш неожиданно вежливо.
Либерти видела, что претендентка не произвела на него впечатления.
— Ты! — Теперь его палец указывал на особу в розовой блузке с длинными рукавами, усиленно изображавшую персонаж, на который пришла пробоваться. — Подойди и поцелуй меня. Посмотрим, сумеешь ли ты меня возбудить, не дотрагиваясь ничем, кроме губ.
Она без колебаний подошла к нему и впилась губами в его рот. Либерти могла поклясться, что оба пустили в ход языки. Поцелуй длился долго; когда он закончился, присутствующие громко перевели дух. Смелая мастерица поцелуев раскраснелась и не скрывала возбуждения.
— Скажите-ка! — Брендан подкрутил усы. — Мне понравилось! Может, повторим?
Девушки весело засмеялись, словно перед ними был папаша их подружки, позволивший себе немного подурачиться.
В том же духе представление продолжалось еще минут пятнадцать. Марш измывался над кандидатками, делал им выговоры за плохую подготовку, не давал спуску за слабость — физическую и профессиональную — и вообще вел себя, как закоренелый старый грубиян. Несчастные не возражали: они были готовы платить и не такую цену.
— Хватит! — сказал он наконец. — Благодарю вас, юные леди, за снисходительность к причудам усталого старика.
Они покидали зал с хихиканьем, призванным замаскировать ужас, который он на них нагнал. Проводив их взглядом, Брендан скомкал и бросил на пол полученный от ассистента список имен.
— Видели этих девочек? — обратился он к Либерти, — Женщин, — поправила она. — Все они старше девятнадцати лет.
— Нет, это не женщины, — процедил Марш с презрением. — Это же дети! Они еще не жили.
— Разве героине фильма не шестнадцать лет?
— Я ни разу не встречал шестнадцатилетнюю девчонку, которая сумела бы сыграть свою сверстницу. — Марш ухмыльнулся. — Дездемона, Джульетта, жена короля Ричарда — все эти роли исполняют зрелые женщины.
Либерти присмотрелась к новой группе и убедилась, что в словах режиссера был резон: все до одной выглядели неестественно.
— Они не виноваты. — Марш задумчиво теребил ус. — Они напускают на себя такой вид, потому что думают, будто мы ждем именно этого.
— А чего вы на самом деле ждете? — поинтересовалась Либерти.
— Девочек, одетых под шлюх. Ладно бы мы требовали только внешности, но нам подавай и соответствующее поведение.
Неудивительно, что они не взрослеют.
Либерти хотелось узнать, почему в таком случае ему постоянно приписывают связь с девушками, годящимися ему в дочери, и если он говорит все это искренне, то как допустил, чтобы от него ушла Кит, но вместо этого она спросила:
— Монетт Новак была настоящей женщиной?
Марш подозрительно прищурился:
— Новак была ходячей проблемой, но уж никак не «настоящей женщиной». Если бы она осталась в живых, то из нее все равно ничего бы не вышло.
— Даже если бы она не стала известной актрисой, то могла бы открыть туристическое агентство, играть в летних постановках стареющих инженю, торговать наркотиками, что угодно — и все-таки жить! — Тут Либерти заметила, что Марш, не слушая ее, покачивается на складном кресле, засунув руки в карманы штанов.
