Зоя Гаррисон - Большое кино
— Она словно родилась для роли Лейси. Знаете, даже остановившиеся часы дважды в сутки показывают точное время.
Либерти наслаждалась его хриплым баритоном и не могла удержаться, чтобы не польстить ему:
— Как приятно слышать настоящий актерский голос, от которого дрожат стены, а не эти тонюсенькие голосочки, — она наморщила нос, — которые несутся из телевизора!
Марш устремил на нее странный взгляд:
— А вы-то кто. Либерти Адамс? Не девушка и не женщина…
— Я журналистка. — Настало время действовать. — А Кит Рейсом? Она настоящая женщина?
От него можно было ожидать всего: и удара наотмашь, и объятий за упоминание дорогого имени.
— Кит Рейсом — одна из самых удивительных женщин, которых мне посчастливилось знать. Она — образец прямоты и чистоты. Она кормит чаек с подоконника, а ее дом тонет в диких розах. Она шутит, что только розы и удерживают дом на обрыве. Зато сзади у нее прекрасный сад. В этом вся Кит: она знает, когда и что не трогать, когда и что подрезать. — Он помолчал, подбирая слова. — Поверьте, она — находка для кинобизнеса. Именно своим умением причесывать лохматые места она пришлась здесь ко двору. Она взращивает в нас лучшее, создает рукотворные сокровища. В этом бизнесе полно хладнокровных людей, врагов подлинного искусства, поэтому видеть, что этим делом занялся настоящий человек, — редкое удовольствие. Это как бы реабилитирует всю профессию. Она честнее всех остальных — всех этих акул, вместе с которыми ей приходится описывать круги в мутной воде…
— Да, она честна и беззащитна.
Он помрачнел.
— То, что случилось, достойно сожаления. Мы должны добиться права на новую попытку. Все эти разговоры о страховой премии я считаю расхолаживающими, попросту вредными.
Не желая упускать возможность. Либерти сказала:
— Значит, вы возражаете против назначения на роль Верены Максвелл Александер? — Она затаила дыхание, ожидая ответа.
Брендан нахмурился:
— Что-то я вас не совсем понимаю…
— А иначе зачем весь этот просмотр?
— Да о чем вы?!
— О собеседовании. У меня создалось впечатление, что назначение состоялось вчера и роль уже отдана Верене Максвелл Александер…
Он прищурился, словно Либерти превратилась для него в гусеницу, выползшую из-под камня.
— С чего вы взяли?
— Мой источник очень надежен.
— Будь я… — Марш задрал голову, потом снова посмотрел на Либерти. — В таком случае я попросту должен с вами проститься, — заявил он грубо.
— Но, Брендан…
— Кажется, вы не расслышали? Я сказал «до свидания» и не собираюсь повторять. Или вы хотите, чтобы я вас выпроводил?
Это прозвучало настолько угрожающе, что Либерти, схватив блокнот, термос и обе чашки, кинулась к выходу, решив не дожидаться, пока бык подденет ее рогами.
Спеша к высаживающему пассажира такси, она гадала, почему три интервью за один день закончились неудачей. Ей хотелось побыстрее оказаться дома, чтобы разобраться с пленками и блокнотными записями, — возможно, это поможет ей решить, как быть с Кит и зеленой черепашкой, вернувшейся к ней в сумку…
Запихивая в набитый рюкзак учебник геометрии, она не обратила внимания, как на углу Парк-авеню и 85-й улицы к ней подрулил небесно-голубой лимузин — «паккард» 1957 года.
— Черт! — Она зашагала дальше, и машина медленно поехала рядом. Она остановилась. — В чем дело? — обратилась она к водителю в униформе. Тот указал кивком головы на заднее сиденье. Когда стекло опустилось, она заглянула внутрь. — Ты ?
— Ну да, я. — Он распахнул дверцу.
Она осталась стоять неподвижно.
— Я хотела пройтись. Я пропустила физкультуру. — Она не отрывала взгляд от его руки на дверце.
— Садись.
— Ладно, только на два квартала.
Забравшись в машину, она услышала громкий щелчок замков, — В этом платье ты выглядишь потрясающе! Сядь поближе! — Он уткнулся носом ей в затылок. Она содрогнулась и ударила его локтем под ребра. — Я требую слишком многого?
— Лучше не трогай! Господи, некоторые совершенно не понимают намеков! — Она потянулась к полке бара и нашла серебряную баночку с надписью «Леденцы», из которой извлекла пачку жевательной резинки. Развернув обертку, она прочла вслух:
— «Пустой носок не может стоять сам по себе». Держи, это твое.
Они долго молчали. Наконец она прошипела:
— Обожаю торчать в транспортных пробках. Великолепное ощущение!
— Мне хотелось бы, чтобы это было надолго. Тогда я провел бы с тобой еще больше времени.
— Перестань, пожалуйста!
— Никак не могу вдоволь на тебя наглядеться. Это твое новое расписание…
— Я специально его так составила.
— Я ждал тебя несколько вечеров подряд.
— И напрасно. Я же сказала: ты зря теряешь время.
— Мне хочется, чтобы ты снова повела себя со мной как испорченная девчонка.
— И думать забудь! Все кончено.
— Не верю.
— Отстань!
— Ты была такой испорченной, что мне захотелось…
— Мне наплевать, чего тебе хочется. Больше этого не повторится.
— Я хочу, чтобы это повторилось. Я так решил.
— А я не хочу. Хватит с меня! Ты что, не понимаешь? Совсем больной?
— Зачем ты так поступаешь, миленькая? Знаешь ведь, что ты — единственное, что придает мне силы.
— Сам разбирайся со своими силами. — Она вытерла рукавом глаза.
— Волшебная наивность! Только не плачь, умоляю! Ты знаешь, как я не люблю, когда ты плачешь.
— За кого ты меня принимаешь ? — крикнула она. — За десятилетнюю нимфетку, стесняющуюся своего роста и сисек? Раньше я была уродиной, а ты — единственный, кто этого не замечал, а теперь меня хором называют красавицей, и я не собираюсь все испортить. Я к тебе не вернусь.
— О чем ты говоришь? Ты же знаешь, как я тебя ценю. Не только твое тело, но и ум, характер.
— Ценишь? Нашел дуру! — Она сжала кулаки. — Послушать тебя, так я — произведение искусства, статуэтка из фарфора.
Ты просто не понимаешь, что болен. Да, я вернулась и целый год помалкивала, но я знаю одно… — В ее тоне зазвучала угроза:
— Ты ходишь по лезвию ножа. Все считают: он такой сладкий, такой хитрый, такой смелый — значит, он главный. Когда ты захотел, чтобы я тебе отдалась…
Эти слова вырвались у нее помимо воли. Она зажала себе рот и отодвинулась от него.
— Твоя воображаемая аудитория никогда меня не подведет.
— Когда я сбежала, мне стало ясно еще кое-что. — Она бросила на него злобный взгляд. — Ј Ки-Уэст, работая в труппе, я познакомилась с настоящей аудиторией. Воображаемой она не годится в подметки.
— Зато воображаемая всегда с готовностью тебе аплодировала.
— Господи! — Слезы уже катились по ее щекам. — Думаешь, я должна помнить это всю жизнь?
