Шипы в сердце. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Я подыгрываю — тоже пробую свои зубы языком, а потом притягиваю Барби за затылок, чтобы проверить ее рот. Она лижет меня как ненормальная.

— Ваш язык мне оргазм должен, Вадим Александрович, — забирается сверху, сама стягивает презерватив, завязывает и бросает на прикроватную тумбу.

— Твой рот мне тоже, — опускаю пальцы ей на клитор, надавливая.

Она обхватывает мой член ладонями, совершенно ничего не стесняясь и даже почти не краснея. Облизывает губы.

— Исключительно, блядь, связанным, Тай. И с предохранителями.

Хотя по глазам вижу — она только и мечтает, чтобы без.

Глава двадцать шестая: Барби

— Крис… Просыпайся, коза…

Я чувствую его шепот у виска. Теплое дыхание касается кожи именно там, где как будто находится генератор моих самых потайных мыслей. И приводит в действие, потому что руки поднимаются сами собой, как будто во мне, как в том сериале про пост-апокалипсис, завелся мозговой гриб, и я превратилась в его марионетку.

Или в Авдеевскую?

Обнимаю его за шею. С закрытыми глазами.

Тянусь бесстыже голым, насквозь пропитанным им телом. Как будто если меня сейчас разрезать, изнутри выльется он.

Сколько раз мы занялись сексом после того, как роскошные розы и очаровательных шоко-бомбы полетели на пол, а мои мысли — в стратосферу? Миллиард как будто.

— Который час? — ощущаю себя подвешенной в невесомости.

— Почти одиннадцать, Крис.

Вадим мягко разжимает мои пальцы, снимает их со своих плеч и возвращает обратно в постель. Я капризно хнычу и нарочно сбрасываю одеяло, которым он пытается меня укрыть. Смотрю на него полусонными глазами — уже одетого, собранного, Мистера «Контроль меня боится».

Он меня затрахал до отключки.

Снял с меня все — даже охранные функции.

Я потеряла бдительность. Непозволительно сильно расслабилась.

— Останься, — бормочу непослушными губами, на которых еще остался его вкус.

Мне так хорошо, что страшно до дрожи.

— Не могу, Крис.

Я знаю, что не можешь и ты сразу предупредил, но мне надо.

Смотрю, как он проводит ладонями по волосам, пытаясь привести их в порядок после того, как в них похозяйничали, и не раз, мои пальцы. Я сжимаю ладонь, пытаясь вспомнить, как это — тянуть его жесткие темные пряди, одновременно теплые и немного влажные от пота.

Наверное, нужно что-то сказать, прежде чем он уйдет.

Но у меня в груди пусто, потому что он выдрал не только меня, но и мою душу.

И наполнить эту дыру, в которой сквозит, можно только одним способом, который я моментально вышвыриваю из головы.

Отворачиваюсь, вяло «провожаю» его своим фирменным жестом — средним пальцем: «Ну и пошел ты, ну и вали!» — но без слов.

Слышу негромкий смех.

Как постель рядом проседает под весом его тела.

Дыхание около моего виска — снова как нарочно прицельно туда, где сразу получает несанкционированный доступ ко всем моим мыслям. Мои легкие наполняются его сумасшедше сексуальным запахом.

Его Грёбаное Величество прикусывает мое ухо, игриво тянет, выталкивая из меня силы на еще один заход, хотя, клянусь, я уже ни рук, ни ног не чувствую.

И… уходит.

Я не иду его провожать.

Только слышу удаляющиеся шаги, лязг дверных замков.

Не двигаюсь. Лежу. Смотрю в потолок. Дышу. Наверное, но это не точно, потому что после его ухода вакуум вокруг меня начинает стремительно сжигать кислород.

Надо оставаться. Быть взрослой. Не ломаться.

Это просто секс, Крис. Охуенный, волшебный, грязный, пошлый, откровенный…

Наш.

В груди начинает вибрировать. Тонко, сдавленно, будто внутренности включили режим тревоги.

Я считаю до десяти. Потом до двадцати.

Потом выдыхаю, срываюсь с кровати, запутавшись в одеяле и, не думая, бегу к двери.

Босиком по полу. Распахиваю дверь. Выпрыгиваю в коридор, кутаясь в ткань, как в последнюю защиту от самой себя.

Будь там, пожалуйста. Я просто дотронусь, богом клянусь, и потом сразу дам тебе уйти!

Пусто.

Лифт уехал.

Его уже нет.

Мозг кричит: забеги обратно, останься, притворись, что не сломана…

Я стою, обняв себя руками, не чувствуя тела. Только звон в голове.

Это осознание, что я больше не контролирую вообще ничего. Даже себя.

Мне так страшно, господи.

Страшно до боли в деснах.

До звона в ушах. Как будто — и зачем мне руки, если тебя в них нет?

Что-то скользит по ногам, впивается в ступни. Я не сразу понимаю, что это — сначала опускаю расфокусированный взгляд. Это розы, которые он привез, подарил, бросил. Которые я капризно выпросила, но даже не взяла в руки. Которые могли бы покорить абсолютно любое женское сердце, а я беспощадно топчу их ногами, превращая прекрасные бутоны в развалившееся месиво.

Я же не тупая ванильная девочка.

Я не слабачка.

Я не должна вот так бездумно сгореть.

Но я, кажется, уже горю.

И когда возвращаюсь в спальню — от одного вида смятой постели становится физически больно. Так сильно, что я на мгновение хочется остановить сердце, запретить ему гонять по венам эту агонию.

Я сползаю по стене, зарываясь в одеяло словно в кокон, до самого кончика носа.

Хочется не воздуха — а чтобы никто, никогда больше не нашел.

Стук сердца отдается в ушах, как будто по голове кто-то бьет изнутри. Бах. Бах. Бах. Бах.

Не понимаю, откуда берется дрожь. Меня колотит так сильно, что невозможно остановиться, и кажется — именно я становлюсь эпицентром смертельно землетрясения. Еще немного — и пол великолепной Авдеевской квартиры пойдет трещинами, бетон вздыбится тяжелыми осколками.

Я пробую дышать медленно. Пробую сосчитать.

Раз. Два. Три… Пальцы дрожат. Тело ломается вовнутрь, как будто та пропасть, которая образовалась после его ухода, оголодала настолько, что начала жрать саму себя.

Я уже не Крис. Я просто оболочка. Шкура. Паника в панике. Внутри нее — еще одна, поменьше, свернувшаяся клубком, но токсичная и беспощадная.

А потом — резкий образ. Непрошеный. Как вспышка — режущий по глазам.

Что-то белое. Очень яркое. Как свет, бьющий прямо в лицо. И черные тени. Два силуэта. Один стоит. Второй… корчится?

Бах. Снова бах. Но не в ушах — где-то в прошлом. Резкие, тяжелые звуки. Как будто кто-то ударил по мясу.

Голос. Женский. Визг. Писк.

Я вздрагиваю. Вскидываю голову. Одеяло падает на пол.

Что это было?

Я не понимаю. Не помню. Но знаю.

Мама?

Чувствую себя так, словно из меня только что вырвали кусок памяти и положили передо мной, как испорченную еду. Не хочешь — но сожрать все равно придется.

Поднимаюсь. Качаюсь. Дохожу до ванной.

Включаю воду. Льется ледяным градом сверху на голову, как шепот — слишком близко. Слишком громко. Я умываюсь. Снова. И снова. Уже не чувствую кожи, но мне мало. Хочется внутрь. Хочется вымыть из себя что-то.

Я смотрю на себя в зеркало. Глаза покрасневшие. Щеки в разводах. Волосы спутаны.

Опускаюсь на пол. Холодный кафель обжигает. И одновременно — дает хоть что-то ощутимое. Факт, который нельзя вытеснить. Холодно. Значит, жива.

Сижу, прислонившись к ванне. Обняв колени. Все еще дрожу.

Но дрожь теперь какая-то совсем другая. Глубже. И Авдеев тут вообще не причем. Просто сегодня я стала опасно открытой. Разрешила ему пройти через все замки, хотя он бы и так прошел, потому что — это же Его Грёбаное Величество. Он не спрашивает разрешения. Не станет робко стучать в дверь — он просто делает так, чтобы все в этом мире добровольно упало ему в руки. Даже я и все мои защиты.

И там, где теперь нет ни одной целой стены — слишком много воздуха. И горького дыма.

Как будто я сейчас вообще вся из детства.

Папа.

Его руки.

Крик.

Брызги. Не воды. Красного.

Я зажимаю уши. Качаюсь взад-вперед.

Нет. Нет. Нет. Нет.

Я не хочу это вспоминать. Не хочу это помнить. Не хочу чувствовать себя десятилетней, под лестницей. С закрытыми глазами и ушами, с дурной считалкой в голове, но почему-то от нее еще страшнее: «Жил на свете человек, скрюченные ножки…»