Дорогое удовольствие (СИ) - Никандрова Татьяна Юрьевна

– Ну щас, энием, пусть уж Булатик подарочки заценит, – настаиваю я. – Я так старалась, выбирала.

В этот раз я решила не покупать брату специализированные развивающие игрушки для детей с ДЦП, а остановила выбор на обычном динамическом конструкторе и машинке на пульте управления. Своим подарком я хотела подчеркнуть, что он в первую очередь просто девятилетний мальчишка, любящий тачки и космические горки. Об инвалидности ему и так слишком часто напоминают.

Как я ожидала, Булат приходит в полнейший восторг от новых игрушек. Смеется, то и дело повторяет «спасибо» и с наслаждением вскрывает коробки своими непослушными, периодически трясущимися руками.

– Кучу денег, поди, потратила, – понизив голос, говорит мама, когда мы с ней, обнявшись, наблюдаем за веселой возней Булатика.

– Ой, брось, а, – смеюсь я, целуя ее в щеку. – Ты меня вроде накормить хотела? Давай вперед.

Мама в этот раз превзошла саму себя: на столе и манты, и сельдь под шубой, и кыстыбый, и даже холодец. Кажется, в новогодние праздники надо мной всерьез нависнет угроза прибавки в весе, потому что от маминых вкусностей я никогда не умела отказываться.

– Ну, как в институте, кызым? – после плотного ужина она заваривает чай. – Подала документы на заочку?

– Да, уже все оформили, – киваю я. – С пятого января выхожу на полный рабочий день.

– Это хорошо, – родительница ставит на стол вазочку с вареньем. – А я вот так до конца и не поняла, почему ты с прошлой работы уволилась? Ведь тебе так нравилось.

– Ну я же говорила, там штат сокращали… – туплю взор и принимаюсь сосредоточенно разглядывать узор на линолеуме.

Одно дело – врать маме по телефону, и совсем другое – в глаза.

– Скажи, а у тебя, – она заминается, явно пытаясь подобрать нужные слова, – ничего не было с этим твоим Антоном Максимовичем?

– В смысле? – как-то чересчур перепугано отзываюсь я.

– Ну, в смысле романа… – негромко уточняет мама.

– А с чего такие вопросы? – тяну время, чтобы дать себе возможность придумать максимально обтекаемый и благозвучный ответ.

– Не знаю, просто ты о нем всегда так отзывалась, – она легонько пожимает плечами. – С теплотой и трепетом, что ли… И то, что он нам с оборудованием для Булатика помог… Ведь не просто же так?

– Так это не он, это благотворительная акция была… – начинаю я, но, вскинув глаза на родительницу, тут же осекаюсь.

Она смотрит на меня с укором. Немым, но вполне ощутимым.

Вот черт! Как же нелепо вышло! Ну, конечно, мама знает, что я лгу. Давно, поди, догадалась. Все мое вранье было шито белыми нитками, а у нее чуйка, как у пса…

– Да, у нас был роман, – признавая свое поражение в нашей безмолвной борьбе, отвечаю я. – Почти год.

– Это он тебе деньги давал, да? Ну, которые ты мне присылала?

– Да, – подтверждаю я. – Он.

Должно быть, в этот момент мое лицо выглядит до крайности печальным, потому что мама подсаживается поближе и, обхватив меня за плечи, притягивает к себе.

– Но мы с ним расстались, энием, – продолжаю я, положив голову ей на грудь. – И вообще ему сейчас не до меня. У него большие жизненные трудности.

– В трудную минуту всегда хочется поддержки от близких людей, – философски изрекает она, поглаживая меня по волосам.

– Я совсем не уверена, что ему нужна моя поддержка, – горько усмехаюсь я. – Мы не очень хорошо расстались и… Если честно, он считает, что я была с ним только из-за денег.

Произносить это вслух больно, но с откровениями всегда так… Только начнешь – и уже не остановить.

– А это правда?

– Нет, конечно! – я приподнимаю лицо и заглядываю маме в глаза. – Я его любила, энием. И до сих пор люблю.

– Ну раз любишь, будь рядом, – немного помолчав, говорит она. – Счастье, Камиля, оно не в деньгах и не в гордости. Если человек знает, что его любят и ждут, он со всем справится.

Я вновь утыкаюсь в материнскую грудь, раздумывая над ее словами.

М-да, ситуация максимально запутанная… Прямо как в том стихотворении Асадова: «Только знать бы, что все не зря, что люблю тебя не напрасно!».

Ну вот правда! Знать бы, что Пеплову действительно нужно мое тепло и участие, я бы ради него горы свернула! А тут все так неопределенно, непонятно… С тех пор, как я навещала его в изоляторе, минуло несколько недель, а Антон никак, ни словом, ни намеком, не дал понять, что хочет продолжения общения.

Нет, я, конечно, понимаю, что он ограничен в возможностях, но можно же было… Ну, не знаю… Письмо, например, написать? Или весточку через Рея передать, мол, жду тебя на новую встречу… Почему он так не сделал?

Блин, а вдруг я опять уверовала в собственную иллюзию? Приперлась к нему в изолятор, чувства стала навязывать… А ему, может, мое внимание как собаке пятая нога? Может, его Астахова уже вовсю навещает?

Испускаю протяжный вздох и, высвободившись из маминых объятий, подхожу к раковине, чтобы сполоснуть посуду. Выдавливаю на губку моющее средство и принимаюсь неспешно натирать тарелку, когда из зала доносится писк моего мобильника.

Выключив воду, я вытираю руки об домашние треники и спешу на звук. На экране отображается неизвестный номер, и по телу электрическим импульсом пробегает дрожь.

– Алло, – затаив дыхание, принимаю вызов.

– Привет, Камила, – раздается в ответ мужской голос, и ватная слабость мгновенно парализует мои колени.

Потому что этот голос, долгожданный и родной, я с первых секунд узна́ю даже из тысячи похожих.

Глава 53

– Антон! Привет! – от радости я перехожу на ультразвук. – Как? Где? Откуда ты звонишь?

Из-за волнения вопросы летят из меня со скоростью пуль из пулемета, но притормозить я не могу – слишком удивлена и ошарашена.

– Все оттуда же, – в его голосе слышится усмешка.

– Но… Разве так можно? – все еще пребывая в шоке, спрашиваю я.

– Можно-можно, – мне чудится, что он улыбается. – Как у тебя дела, Камила?

Пеплов звучит непривычно расслабленно. Раньше наше общение по телефону было скупым и предназначенным исключительно для передачи важной информации, а сейчас он говорит так, будто настроен на длительный неспешный диалог.

– Все хорошо, – неуверенно отвечаю я. – Я сейчас дома, в Николаевке. Новый год тут буду праздновать.

Хочется машинально добавить: «А ты?», но я сдерживаюсь, вовремя сообразив, что в текущих условиях вопрос будет крайне неуместным.

– Круто, – интонация Антона едва уловимо вибрирует нотками легкой зависти. Должно быть, ему тоже хочется быть в кругу семьи, а не вот это вот все. – Как твой брат поживает? Пользуется тренажерами?

Ушам своим не могу поверить! Неужели он всерьез интересуется делами моей семьи? С чего бы вдруг?

Так и не поняв, в чем подвох, несмело принимаюсь за рассказ о Булате и его последних достижениях, а потом окончательно обалдеваю, когда Пеплов начинает закидывать меня уточняющими вопросами, проявляя нетипичное и сбивающее с толку неравнодушие.

Проходит полчаса, и я отлавливаю себя на том, что успела похвастаться Антону своими успехами в зачетной сессии, пожаловаться на шумных соседей по общаге, воспеть дифирамбы чудесному пейзажу за окном и даже поведать несколько веселых историй из детства.

– А потом мы затеяли спор на слабо, – улыбаясь своим воспоминаниям, говорю я. – Ну я взяла и лизнула эти качели на тридцатиградусном морозе, прикинь?

– Прилипла? – догадывается Антон.

– Да, – вздыхаю я. – Потом отдирала язык вместе с кожей. Óру было на всю деревню.

– Ты, видимо, с детства была отчаянной, – подмечает он.

– А ты не был?

– Был, кончено. Отчаянность – это свойство юности. Помню, как мы с пацанами решили набухаться и сперли медицинский спирт из соседского гаража, – откровенничает Антон. – А потом всей компанией в больницу с отравлением загремели. Нам ведь тогда даже в голову не пришло, что от таких загулов и на тот свет отправиться можно.

Теперь настает мой черед любопытствовать и задавать вопросы. И, о чудо, Пеплов не скрытничает, не пытается отделаться общими фразами, не демонстрирует утомленность разговором. Со мной на связи словно совершенно другой человек – открытый, не скупящийся на эмоции, живой. Создается ощущение, что я болтаю со старым добрым другом, между нами нет никакой неловкости и натянутости… Почему его отношение так резко поменялось?