Дорогое удовольствие (СИ) - Никандрова Татьяна Юрьевна
Если честно, раньше я думала, что разговоры через стекло, которые так часто показываются в американских фильмах про тюрьму, не имеют ничего общего с нашей российской действительностью. Но, оказывается, очень даже имеют. Значит, и правда придется обходится без прикосновений и без возможности почувствовать близость человека – только голос и картинка.
Я сажусь на небольшой деревянный табурет и принимаюсь тревожно перебирать пальцами ткань юбки. Нервничаю просто ужасно. Ладони мокрые, сердце в груди гудит, и даже желудок то и дело сжимается от волнения.
Мы с Антоном не виделись больше трех месяцев. Это же много, чертовски много! Интересно, он обрадовался, когда узнал о моем стремлении его навестить? Или отнесся к этой новости с типичным «пепловским» равнодушием? Боже… А вдруг он и вовсе не хотел меня видеть?
Находясь в квартире Рея и Риты я даже не сомневалась в правильности принятого решения, а теперь вот почему-то боюсь… Вот будет кошмар, если Пеплов не придет на свидание, тем самым окончательно разорвав нашу и без того хлипкую, держащуюся на одних лишь воспоминаниях связь…
Пока я барахтаюсь в своих трусливых мыслях, дверь по ту сторону стекла распахивается и в комнату уверенной неторопливой походкой входит Он.
Держится так, словно мы с ним не в СИЗО встречаемся, а в его офисе. Мне так и хочется подскочить на месте и выпалить: «Добрый день, Антон Максимович!» Удивительно, но даже в обстановке казенной убогости он выглядит впечатляюще круто. Этакий лев, временно заключенный в клетку, но ни на секунду не сомневающийся в том, что его место на свободе.
Первое слово, возникающее в голове при виде Пеплова, – это слово «люблю». На несколько секунд меня прямо-таки переклинивает от щемящей нежности, которая горячей карамелью плавит сердце. Он все такой же красивый и статный. Аккуратно зачесанные назад волосы, легкая небритость и острый взор, затянутый беспросветный мглой, – вот он, мой любимый мужчина. Первый и пока что единственный.
На какое-то время я, застигнутая врасплох взбушевавшимися эмоциями, просто зависаю с приоткрытым ртом. Мне хочется так много сказать и сделать, но я не могу даже моргнуть – порабощена магическим взглядом черных глаз, сфокусированном на мне.
Боже… Как он смотрит! Никто и никогда так на меня не смотрел. Даже через стекло взор Пеплова пронизывает меня до костей, до основания, до глубины души…
Антон неспешно опускается на стул и, не отрывая от меня глаз, подносит к уху телефонную трубку. Сглотнув подступившее к горлу смятение, я несколько раз хлопаю ресницами, а затем следую его примеру.
– Привет, Камила, – голос Пеплова звучит глухо и как будто бы из далека, но... Это все равно его голос. Самый родной и самый любимый.
– П-привет, – споткнувшись на первой букве, отзываюсь я. – Ты…Ты так хорошо выглядишь…
Я знаю, что у нас всего полчаса и надо говорить о чем-то важном или, как минимум, наполненном смыслом, но умные мысли хоть убей не лезут в голову. Я все еще пребываю в прострации и даже близко не могу сформулировать то, что у меня на душе.
– Спасибо, – Антон улыбается уголками рта. – Дай угадаю, ты думала, я буду побитый и замученный?
Его тон полон иронии, и я невольно смущаюсь. Наверное потому, что на самом деле именно так я и думала. Столько ужасных репортажей о жизни в тюрьме видела по телевизору, что воображение как-то само нарисовало эту мрачную картинку. Нет, побитым-то я его, конечно, не представляла, но вот осунувшимся и изможденным – вполне.
– Так, значит, тебе здесь неплохо? Ну… В смысле терпимо? – сбивчиво интересуюсь я.
– Терпимо, – легким кивком головы он подтверждает мою мысль.
– А условия какие? Кормят вкусно? В камере хорошо?
Улыбка Пеплова становится чуть шире, и он слегка покачивает головой:
– Камил, ну ты же понимаешь, что «вкусно» и «хорошо» – это не про изолятор? – он делает небольшую паузу и задумчиво прикусывает губу. – Но в целом я не жалуюсь. Любой опыт, неважно, хороший он или плохой, – это опыт.
Поразительно. Я-то думала, что мне придется воскрешать боевой настрой упавшего духом Пеплова, ведь на его месте любой другой человек, зажатый в условиях пенитенциарной системы, чувствовал бы себя угнетенным…
Но даже здесь Антон отличается от основной массы. Спокоен, как удав, и никакой паники.
Бери пример, Камила!
– Лучше расскажи, как у тебя дела? – он подсаживается чуть ближе к стеклу и кладет свободную руку на стол.
И в этот самый момент я замечаю то, что вновь поднимает в моей душе ураган переживаний. Его костяшки сбиты в кровь. Причем раны свежие, даже немного кровоточащие. Выходит, на деле все далеко не радужно, просто Антон предпочитает это не обсуждать. По крайней мере, со мной.
Вот черт… Как же это характерно для мужчин! Помнится, отец даже в последние дни болезни, ворочаясь на подушках в предсмертной агонии, не жаловался и не требовал сочувствия. Будучи несмышленой девчонкой, я то и дело приставала к нему с расспросами, мол, где болит и почему он такой бледный. А папа натянуто улыбался, гладил меня по голове и говорил, что просто хочет пить. Я выходила из комнаты за стаканом воды и через стенку слышала его сдавленные, полные отчаяния стоны.
Тогда-то я и поняла, что самый большой страх сильных людей – вдруг оказаться слабыми. Поэтому если они не хотят жалости, не надо ее навязывать. Каждый имеет право справляться с трудностями по-своему. И это право надо уважать.
– У меня все нормально, – как можно беззаботней отзываюсь я, стараясь не глядеть на его израненные руки. – Я ведь на работу устроилась, в гостиничный комплекс «Севастопольский», слышал о таком? Ну вот, на должность администратора пошла. А недавно меня начальница к себе вызвала и повышение предложила, представляешь?
Я рассказываю Антону о своей новой жизни с радостным воодушевлением и удовлетворенно подмечаю, что ему нравится меня слушать. Пока я говорю, его взгляд как бы невзначай ощупывает мое лицо: задевает ресницы, скатывается по носу и останавливается на губах. Он смотрит нежно и в то же время обжигающе. С пристальным вниманием и какой-то необъяснимо глубокой вовлеченностью. Неужели его и впрямь интересует моя беспечная болтовня?
– Честно говоря, я согласен с твоей начальницей, – дождавшись окончания моего пространного повествования, заявляет Пеплов. – Тебе надо переходить на заочку. И совмещать будет проще, и денег больше заработаешь, и для будущего полезней.
Если на текущий момент у меня и были какие-то сомнения по поводу предложения Нины Павловны, то теперь, после слов Антона их как рукой сняло. Его мнение для меня авторитет, и если он считает, что перевод на полный рабочий день будет правильным решением, то я именно так и поступлю.
– Ну, значит, перед тобой сидит будущий старший администратор, – я театрально надеваю на голову воздушную корону. – Принимаю поздравления, Антон Максимович.
– Поздравляю, Камила, ты умница, – он произносит это так тепло и искренне, что в моем сердце вдруг один за другим зажигаются бенгальские огоньки. Искрят и потрескивают, наполняя радостью нутро.
А пошло все к черту! Все эти условности, предрассудки, обиды… Так надоело притворяться! Почему нельзя быть честной? Говорить не то, что надо, а то, что чувствуешь?
– Антон, а ты скучал по мне? – выпаливаю я, поддавшись эмоциональному импульсу.
Однако, Пеплов, к сожалению, не разделяет моего воодушевленного настроя – на его лицо ложится темная тень, а брови смыкаются на переносице. Пару мгновений он напряженно смотрит в одну точку, а затем вскидывает на меня мрачный, полный какой-то вселенской печали взгляд.
– Давай проясним ситуацию сразу, – начинает он, и я уже знаю, что дальше не услышу ничего хорошего. – Спасибо, что пришла. Я правда рад тебя видеть, но… Больше этого делать не нужно. У меня сейчас слишком много проблем и неопределенностей, так что все эти свидания через стекло… Они ни к чему, понимаешь? Живи своей жизнью. У тебя это прекрасно получается.
