Алексей Чурбанов - Грешники
После еды Ваграм окончательно расслабился, откинулся на стуле и теперь говорил почти непрерывно. Исчезла присущая ему сдержанность и то, что Валентин назвал бы «внимательной осторожностью», которую он подмечал в нём летом. Сейчас Ваграм выглядел настоящим хозяином, посматривая живыми глазами то на Валю, то на Лену.
— Я уеду, — говорил он, — но обязательно вернусь. А пока за меня Левончик останется. Иди сюда, Левон, — позвал он парня, и тот быстро подошёл, — познакомься: это мои друзья. Бескорыстные друзья, не «ты мне, я тебе». Дружи с ними. А вы заходите к Левону, своих друзей приводите. Левон по-русски понимает хорошо, но говорит не бегло. Меня не слушал, английский выучил, а на русский не налегал. А зачем армянину в Петербурге английский, а, Левон? В вуз будешь поступать, экономике учиться на русском языке? На русском. Так что давай, учи. Я Левону наказал каждый год домой в Армению приезжать, да, Левон? Чтоб родину не забывал.
— Это как в Шотландии, — вмешалась в разговор Лена.
— Где бы не жил шотландец, он обязательно должен какую-то часть года прожить на родине. Иначе теряет право называться шотландцем.
— Армяне по всему миру живут и остаются армянами, — не согласился Ваграм. — В основном хорошо живут, богато. При этом родину не забывают, помогают.
— А вот русские к своей земле привязаны, — взял слово Шажков, — в этом их сила, но и слабость тоже.
— Где привязаны, Валентин? — возразил Ваграм. — Сколько русских эмигрировало за сто лет и сколько из них вернулось?
— Ошибаешься, Ваграм, — вступился за своих Шажков.
— Добровольно русские не эмигрируют. Русские из всех национальностей, живущих в России, чуть ли не самые оседлые. Есть результаты исследований, я знаю, о чём говорю. А если остаются по какой-то причине за границей, то потом мучаются. Про это тоже много написано.
— Ладно, — сказал Ваграм, собрав пустые шампуры и отдавая их Левончику. Тот всё это время стоял у него за спиной и внимательно слушал застольный разговор. Когда говорила Лена, он кидал на неё быстрый цепкий взгляд и тут же опускал глаза.
— Мудрость в том, — поднял указательный палец Ваграм, — что каждая нация имеет свою ценность, но жить на земле надо дружно. Вот был Советский Союз — многонациональная страна. Чем он был плох? Кому не нравился? Спроси обычного человека, не политика, а просто крестьянина, армянина, грузина, украинца: был он против советской дружбы? Он скажет: «не был против». Что, нельзя было капитализм в Советском Союзе построить, обязательно надо было разделиться?
Валя с Леной не возразили, и Ваграм продолжал: «Конфликтов меньше было. Ты вот что думаешь, в Советском Союзе армяне с азербайджанцами мирно жили? Если так думаешь, то ничего не знаешь. Но боялись воевать, до больших конфликтов не доводили. Потому что арбитр был. А сейчас довели уже до того, что никакой арбитр не поможет. А ведь армянам нельзя воевать, потому что их мало».
Валя уже несколько раз в течение разговора кидал взгляды на Лену, показывая, что пора собираться. Сейчас, поймав паузу в монологе, они ещё раз переглянулись и одновременно поднялись из-за стола. Ваграм не стал удерживать, только, прощаясь, сказал: «Я действительно рад был вас видеть. Вас как будто Бог ко мне сегодня привёл. Извините, если что не так говорил. Я сегодня весёлый. А русских мы уважаем, с русскими мы братья».
Он категорически отказался отпускать Валю с Леной пешком и настоял на том, чтобы Левон подвёз их до машины. На обратном пути в город Шажков был задумчив.
— Ты в Армении был? — спросила его Лена.
— Нет, только в Грузии, до Армении не доехал. А что?
— Ваграм так живописно рассказывал, что мне захотелось в Армению.
— К Ваграму в гости?
— Да нет, просто так, самим.
— Да. Ваграм-Ваграмчик, Левон-Левончик… — задумчиво проговорил Валентин. — Армян мало, поэтому им нельзя воевать. А русских много.
— Валя, он, мне кажется, ничего такого не хотел сказать.
— Да нет, конечно… Ты вот тоже могла бы рассказать про свои Боровичи так, чтобы туда захотелось поехать. А не рассказываешь.
— Так поехали, я тебе на месте покажу.
— И кафе «Боровичи» мы с тобой в Репино не открываем, — не слушая Лену, продолжал Валентин, — а ходим обедать в «Дилижан».
— Может, пирожковую открыть? У меня мама пирожки вкусные печёт. С рыбой.
— Неспособны мы. «Специалисты», одно слово.
— Зато на многое другое способны, — произнесла Лена с неожиданным упрямством.
Валентин поглядел на неё с поощрительной улыбкой. Она не улыбнулась в ответ, а задумалась, собрав морщинки на лбу, потом покачала головой и вдруг сказала, как выдохнула: «Как мне хорошо с тобой, если бы ты знал!»
Это вырвалось у неё так неожиданно, прозвучало так по-женски естественно и мудро и (как показалось Шажкову) было столь прекрасно, что Валентин не нашёлся, что ответить, а лишь глуповато спросил: «Так ты меня простила?»
— Мне не за что тебя прощать, — быстро ответила Лена. В её голосе слышалось волнение, и он теперь, как и раньше, звучал волшебным инструментом. — Давай больше не будем об этом. На самом деле это я у тебя должна прощения просить, и у Бога тоже.
4
В первых числах декабря Шажкову позвонила выпавшая на несколько месяцев из его поля зрения Совушка Олейник. Её звонок пришёлся на время лекции и был обнаружен Валентином, только когда он в восьмом часу вечера вышел из университета, пройдя наискосок мёрзлый бесснежный газон, сел в машину и, ожидая, пока прогреется мотор, стал листать список пропущенных вызовов. Сам факт того, что Совушка позвонила ему, обрадовал Валентина, как будто он получил весточку из далёкого и счастливого прошлого.
К началу зимы Шажков чувствовал себя не по сезону усталым и не в форме. Хотя он (как ему верилось) почти урегулировал свои отношения с Леной, и в их дом после поездки в Репино вроде бы вернулись спокойствие и вдохновение, раны от предыдущих ссор только начали зарастать, и всё казалось пока зыбким и неустоявшимся. Кроме того, Валентин боялся, что притихшая в нём ревность никуда не делась, а притаилась глубоко внутри, ожидая своего часа. А что это будет за час и что может стать причиной нового пробуждения ревности, Шажков не знал, и это беспокоило его. Лена больше не давала ни малейшего повода, а после того, как она порвала сим-карточку с номером, на который приходили звонки от «хахаля», Валентин успокоился и по поводу её телефона. Его вид на столе больше не вызывал ускоренного сердцебиения и желания швырнуть аппаратик в окно.
Настроение у Шажкова при этом оставалось неустойчивым и колебалось от абсолютно счастливого и беззаботного до почти безнадёжно упаднического. В последних числах ноября на несколько дней в Петербург пришла зима, и Лена с Валей обновили лыжню на островах. Лена оказалась хорошей лыжницей и выглядела здорово в белых брюках, замечательно преподносивших её тонкую как хлыстик фигурку, и в красном свитере, подчёркивавшем скромные формы её груди. Валентина в который раз восхитило сочетание в ней детской открытости и стремительности с грацией и выдержанностью пробудившейся женственности. В тот день Валя чувствовал себя абсолютно счастливым, как в первые месяцы их знакомства.
