Алексей Чурбанов - Грешники
— Представляешь, я этот текст утром написал, спросонья. Мне такой сон мерзкий приснился про меня. Сколько ж лет-то было? Семнадцать, что ли? А через пару дней уже играли эту песенку на танцах. Ух, она пронеслась, все её потом пели.
— Всё-таки ты талантлив.
— Да где там. Я сейчас понял, что зря щёки надувал. Бездарь.
— Ну да, разорви ещё рубаху на груди. А остальные тогда кто?
— Пташка твоя талантлива. Мне она нравится. Да ей никто пробиться не даст, все места заняты.
— Да? Ты так думаешь? Я, между прочим, тебя не просто так пригласила. А по делу, связанному как раз с Пташкой.
— Ну? Что за дело?
— Хорошее дело. Пташкой заинтересовалась одна компания. В общем, её пригласили сняться в видеоклипе. А она, представляешь, заявила: «Только если с Шажковым». Не хотела тебе говорить, но Павел попросил. И этой голову задурил.
— Не дурил я ей голову.
— Да видела я на концерте.
— Бескорыстно всё было, и пьяный я был.
— Сначала-то вроде бескорыстно. Но потом своего не упустишь.
— Я после концерта с ней не общался.
— Ну ладно. Позвони ей, может быть, в клипе засветишься.
— Не хочу я в клипе светиться. И звонить ей не буду.
— То есть ты отказываешься? Так мне передать Павлу?
— Да, да. Так и передай. А Пташке привет и поцелуй. Воздушный.
— Фигушки.
— Скажи, без меня у неё лучше получится.
— Ну-ну, — Совушка задумалась, сосредоточившись на своём коктейле, и, казалось, совершенно забыла о сидевшем напротив Валентине. Потом отставила бокал и спросила с сомнением в голосе:
— Валя, а может быть, ты горячишься? Не торопись, подумай. Это возможность продвинуться по музыке. Может быть, другой не случится. Ты же мечтал об этом.
— С чем продвигаться-то? И с кем? С малолетней Пташкой и с песенкой «Я лыс и зол»?
— Главное — начать, внедриться, а там посмотришь.
— Совушка, спасибо тебе. Правда. Но я, кажется, закончил свою скромную музыкальную карьеру. «Примаверу» больше не собрать, а если и собрать, то потенции на создание чего-то нового у неё нет. Новую группу собирать желания, да и сил у меня тоже нет. Можно было бы одному с гитаркой почесать, пока помнят, не из-за денег даже, а для поднятия настроения и поддержания формы. Об этом можно думать. А так пусть молодёжь занимает сцену. Свято место пусто не должно быть.
Софья, не перебивая, слушала Валентина, покачивая головой в такт его словам, и было видно, что она ожидала такого ответа. Шажков закончил монолог, поглядел на подругу и решил переменить тему.
— Ну ладно, — сказал он рассеянно слушавшей его Совушке, — устал я тебе рассказывать. Расскажи лучше, как ты.
— Как я? В Германию я уезжаю.
— Что? — Шажков как будто проснулся. По её интонации — спокойной и гладкой — он понял, что дело серьёзное, фактически решённое, что Совушка не спрашивает у него ни совета, ни одобрения, а просто информирует об изменившихся обстоятельствах. И спросил не очень умно: «Эмигрируешь, что ли?»
— Сейчас не обязательно эмигрировать, — улыбнулась Софья, — просто появился шанс, и я уезжаю работать в университете. Денег подзаработаю, а там посмотрим.
— Когда же и где?
— Со следующего учебного года. В Нюрнберге.
— Ну, молодец, молодец.
Валентин похвалил Софью совершенно искренне и вообще в эту минуту посмотрел на неё другими глазами, но Совушка неожиданно рассердилась:
— Что «молодец»? Здесь платят копейки, а от репетиторства меня уже тошнит. Я хочу законно и открыто деньги зарабатывать. Поеду, а там видно будет. Если получится, то и останусь, и мать заберу.
— Примут ли вас там, Сова? — с сомнением проговорил Шажков, всё ещё с некоторым удивлением рассматривая открывшуюся для него с новой стороны подругу. — Ну ладно бы вы немцы были… или, там, по еврейской линии…
— По еврейской линии меня вряд ли возьмут, да я и не поехала бы. Это унижение, как там с ними обращаются.
— Откуда ты знаешь?
— Есть у меня примеры.
— А как же ты останешься в Германии? Русской линии ведь нет?
— Русской линии нет, — Совушка нервно махнула рукой. — Я вот не понимаю, почему нельзя быть просто европейкой. Не еврейкой, не русской, а европейкой. Почему все обязательно толкают впереди себя собственную национальность. Это же прошлый, нет, даже позапрошлый век!
— Просто ты атеистка, Сова, — произнес Валентин и, почувствовав бестактность сказанного, поправился: — Я имею в виду, неверующая.
— Неправда, — не обидевшись, ответила Софья, — я верю и в Бога, и в судьбу.
— Но ты не причисляешь себя к какой-либо конфессии. Будь ты мусульманка, или католичка, или православная, или иудейка, у тебя бы таких вопросов не возникало.
— Слава богу, Валюша, слава богу. А вот ты себя кем числишь? Православным?
— Ну да, хотелось бы.
— А раз православный, значит, русский, да?
— Наверное.
— А я не православная — значит, не русская, да?
— Я этого не сказал. Вообще, софистика всё это, Совушка.
— Не софистика, Валюша. Это бред.
— Бред не бред, а в Европе ведь то же самое, не строй иллюзий. Может быть, более политкорректно, но всё это до первой вспышки национализма. Тебе нужно в Америку ехать или в Канаду куда-нибудь. Там, говорят, национальности отмирают.
— Шутишь. Нигде они не отмирают, — Совушка вздохнула и улыбнулась Шажкову в глаза незнакомой ему рассеянной улыбкой. — Я ведь говорю о том, что хочу быть просто европейкой, просто петербурженкой, если уж здесь живу, просто преподавательницей, просто твоей любовницей, в конце концов. Имею я право?
— Слушай, — сказал Валентин, заставив себя не обратить внимания на последние слова Совушки, — а может, тебе за немца замуж выйти? Хенде хох, нихт щиссен, пу-пу?
— Ну, хватит, — снова рассердилась Совушка. — Глупый ты всё-таки, Валя.
— Почему глупый? Замуж за немца. Что ж тут глупого?
— Я бы за тебя замуж пошла. Хоть сейчас. Берёшь?
— Я на серьёзные темы шутить не умею.
— А я и не шучу, Валя. Я тебя жениться на себе приглашаю.
— Сова, ну не надо. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Не ерничай, пожалуйста.
— А как ты ко мне относишься? Я вот тебя люблю, а ты можешь мне это сказать?
— Могу, наверное. Только не так наступательно.
— А как же твоя девушка из Боровичей? Ты что — нас двоих любишь?
— Почему нет?
— И кого больше?
— Сова, нам что — поговорить больше не о чем?
— Но если ты меня любишь, пусть и меньше, чем её, то почему бы нам не попробовать? Мы ведь не пробовали ещё жить вместе.
