Алексей Чурбанов - Грешники
— Какое?
— Но у тебя ведь нет сомнения, что самым-самым должен быть Бах?
— Ну… Допустим.
— Пожалуйста: самое-самое музыкальное произведение в мире — это «Мелодия на струне соль» Иоганна Себастьяна Баха. Это вот произведение — гармония Бога с человеком или нет?
— Валюша, я не настолько знаю Баха, но верю тебе сразу и безоговорочно. А Бетховен?
— А Бетховен — это другое. Бетховен — это великое напряжение человеческих сил, чтобы встать во главе мира, занять место Бога. Типа, «человек — это звучит гордо!» Только горьковскому мелкотравчатому ницшеанству далеко до бетховенского подъема человеческого духа. И до бетховенского трагического разочарования в том, что Бог побеждает, что человеческий дух не всемогущ. Хотя, может быть, и тайной радости от этого. Вот в ком великая борьба Бога и дьявола!
— Да, Валя. Что-то церковь плохо влияет на тебя. Такое впечатление, извини, складывается, что ты не в церковь ходишь, а в секту какую-нибудь. Что церковь ваша говорит об искусстве? Что это чертовщина, да?
— Не знаю, что она говорит. Причём здесь церковь? Я тебе рассказываю свои собственные ощущения. Я и раньше замечал, просто не рассматривал всё это с точки зрения чертовщины.
— Ну а причём здесь философия, тем более европейская? Коппола вообще американец.
— Европейский взгляд на мир не привязан к территории. В самой Европе много людей, не мыслящих по-европейски. И наоборот.
— И что?
— А то, что европейское, да и во многом мировое искусство есть продолжение европейской философии, а если шире, то европейского гордого взгляда на мир.
— Спорная мысль. Хотя и не новая.
— Но по-новому прочувствованная. Я всё больше внутренне спорю с европейской традицией, которая кажется мне эгоистической и занимающей чрезмерное место в мировой культуре. На вершине европейской культурной иерархии кто? Учёный, мыслитель, творец, который по мере отхода от духовной, религиозной первоосновы вырождается в гордеца и циника. Наука в том виде, как мы её знаем — это чисто европейское культурное явление, по существу, навязанное миру. Из средства познания мира эмпирическая наука в Европе превратилась в фетиш, подменила и религиозную веру и философию. Сейчас ничтоже сумняшеся философами объявляют себя все: математики, физики, биологи, не говоря уж о разного рода шаманах, прости господи. И снова всем кажется, что жар-птица схвачена за хвост, что мы можем всё, а значит, Бога нет. И мы сами разберёмся со своими страстями. Уже разбираемся: мы трудолюбивы, политкорректны, законопослушны, благочестивы, а значит — цивилизованны. Что ещё нужно? Зачем нам Бог? А ведь всё это — политкорректность, законопослушность, благочестие — суть несвобода. Это постоянное, сознательное и мучительное самоограничение. И наказание оступившихся. И вечный страх перед дьявольским стремлением человечества, осенённого научными знаниями, к саморазрушению. Как следствие — изоляция, боязнь мало-мальского конфликта, близкого душевного контакта, физического прикосновения, наконец. Скоро целоваться будет всё равно что за стол сесть с немытыми руками. А уж за неиспользование презерватива вообще будут посылать на принудительные работы! — Валентин возвысил голос, привлекая взгляды с соседних столиков.
— Ну ты, оратор, — полушёпотом перебила его Совушка. — Давай на полтона тише. Надо же! От Копполы и Бетховена до презерватива. Широкий, можно сказать, широчайший охват мысли.
— Я хочу закончить, — не остановился Шажков, но говорить стал тише. — Так вот, от истинной свободы — с Богом — европейская традиция отказалась. Выбрала ограничение, то есть несвободу. А когда ты с Богом… Я не могу пока в полной мере достигнуть этого состояния, но знаю: с Богом я органичен мирозданию, а значит, я свободен.
— То есть европеец несвободен, а ты свободен?
— Да не я лично. Мне до свободы как до луны пока. К сожалению.
— Значит, ты тоже вынужден ограничивать себя, как европеец?
— Да, да. К сожалению. Причём у европейцев это лучше получается.
— То-то же. Но в чём тогда разница?
— Может быть, не уверен полностью, но может быть — для меня, да и не только для меня, европейский подход не плодотворен. Может быть, естественнее было бы через Бога к свободе идти, а не через дисциплину и самоограничение.
— Слышали уже, ты не первый, — вдруг рассердившись, неожиданно резко отреагировала Совушка. — Особый путь опять, да? На самом деле есть культура и бескультурье, а не свобода и несвобода. Культура подразумевает самоограничение, естественное самоограничение. И не надо никаких больше слов.
— Не «культура», а «культуры», тогда уж. Кроме навязываемой всем европейской культуры есть много других культур. Чтобы закончить утомившую тебя дискуссию…
— Монолог, а не дискуссию. Дискутировать ты разучился, как я вижу, — с некоторой досадой в голосе вставила Софья.
— Чтобы закончить утомивший тебя монолог: европейская цивилизация не приемлет непонятные ей культуры, вот в чём её проблема. Более того, в европейской традиции — мы должны это признать — уничтожать всё непонятное. Примеры, надеюсь, приводить не надо? У них принято говорить о личной свободе и правах личности, но при этом уничтожать эти личности миллионами в больших и малых войнах по всему миру. Это происходит до сих пор. Что, не так?
— Ты вот, наверное, думаешь, что это оригинально. Что это бунт, как говорил Алёша Карамазов, — сердито-язвительно проговорила Софья, — а на самом деле это буря в стакане воды, бунтишко против цивилизации, которая, ты сам это говорил, тебя выпестовала. Что взамен-то? Русская духовность? Инопланетный разум? Мусульманский фанатизм? Что? — Совушка порозовела и стала очень красива в своём искреннем гневе.
— Не знаю пока, — залюбовавшись подругой и желая притушить страсти, сказал Валентин, — но часто думаю вот о чём: что может заменить в качестве основы цивилизации библейскую историю? Я в широком смысле говорю. У каждой живой цивилизации есть своя «библейская история». Так что может её заменить? Коммунизм, как мы знаем, не заменил, не стал спасением ни для души, ни для тела. Наука как движущая сила всего? Не смогла удержаться на Олимпе, перешла в сферу обслуживания. Свобода в светском понимании? Человек не свободен от порока и не имеет действенных светских инструментов противостояния ему. Это хорошо показывает европейская история и культура. Права человека? Никто не может даже сформулировать, что это такое, а потому всё сводится к обслуживанию сомнительных прав различных меньшинств с вопиющей дискриминацией мнения большинства. Получается, что ничто библейскую историю заменить не может, Сова. Она остаётся ядром всякой цивилизации, и разрушение этого ядра убивает саму цивилизацию.
