Алексей Чурбанов - Грешники
3
Плотные тяжёлые облака волнами уходили к линии горизонта, которая казалась прочерченной по линейке острым карандашом. Ниже горизонта — невыразительная серая поверхность Финского залива. Далёкую перспективу впереди замыкал серповидный изгиб береговой линии с белыми пятнышками зданий, расположенных на берегу где-то в районе Сестрорецкого курорта. Справа вдалеке из серой воды вырастали еле заметные контуры строений, дымовых труб и гидротехнических сооружений Кронштадта. Отчетливо виднелся напёрсточек Кронштадского собора.
На переднем плане — россыпи больших и малых камней на песке и в мелкой воде с пучками чёрных водорослей, живописно разложенных вдоль кромки берега. Холодно и безветренно. Кажется, что ещё чуть-чуть, и подморозит.
Шажков и Окладникова уже больше часа шли по пустынному берегу в направлении города. Они приехали в Репино по нижнему шоссе, подъехали к кафе «Дилижан» и обнаружили его закрытым с забитыми окнами. Не то чтобы Валентин сильно расстроился по этому поводу. Ему не хотелось ни с кем встречаться, даже с Ваграмом, который стал бы отвешивать шумные (и совершенно искренние) комплименты Лене, а потом втянул бы Валю в философские беседы, суть которых сводилась к тому, как хорошо быть хозяином своей судьбы.
Они проехали дальше в Комарово, где Валентин припарковал машину на съезде к заливу и предложил Лене прогуляться обратно до Репино и возвратиться потом к месту парковки на рейсовом автобусе. Несмотря на необычность предложения, Лена не возразила, и, бросив автомобиль, они вышли на холодный пляж и пошли по плотному песку вдоль самой воды: она — натянув на брови шерстяную шапочку и прикрыв рот шарфом, а он — плотно обмотав вокруг шеи почти не греющее кашне.
Валя с Леной приехали в Репино спасать свою любовь. После памятной сцены, казавшейся теперь, по прошествии недели, сюрреалистической и почти нереальной, Лена уехала к себе, и они с Валентином сутки не общались, переживая случившееся и пытаясь привести себя в порядок. Шажков чувствовал опустошение и острую потребность начать всё снова. Он, казалось, до дна выдавил из себя гадость и злость и почти потушил мучившую его маниакальную подозрительность. Сказать, что он чувствовал и переживал свою вину за случившееся — значит ничего не сказать. Когда он приехал к Лене просить прощения, чисто выбритый, в белой рубашке, как перед свадьбой или перед смертью, он стоял против неё и не мог выговорить ни слова. В левой половине груди разливалась томящая слабость, горло саднило, как при начинающейся ангине, а рот связало колючей сухостью. Как только он, чуть не разжевав собственный язык, попытался начать оправдательную речь, его пробил кишечный спазм.
Вид у Шажкова в тот момент, наверное, был жалкий до омерзения, так как у Лены на измученном лице вдруг появилось отражение испуга, и она, быстро шагнув вперёд, обняла Валю и замерла, уткнулась головой ему в плечо.
Чтобы хоть как-то развеять тяжёлые мысли, Шажков предложил Лене съездить в Репино, погулять у залива, может быть, пообедать у Ваграма, заведение которого — кафе «Дилижан» — они почти каждый день посещали в свой памятный июльский honeymoon.
— Я могу Тертерьянцам позвонить, — тут же предложила Лена.
— Не надо, — ответил Валентин, — давай без Тертерьянцев. Вообще без никого хочется. Может быть, и к Ваграму не стоит заходить.
— Хорошо, как ты скажешь. Если что, так я Тертерьянцам после позвоню, задним числом. Всё равно они узнают, если мы к Ваграму зайдём.
Между нижним шоссе и берегом залива размещались рестораны и кафе, летом всегда наполненные состоятельной публикой, но не пустовавшие, к удивлению Валентина, и поздней осенью. Часть из них, конечно, была закрыта, но многие работали, и от них распространялся дразнящий запах дыма и шашлыка, особенно явственный в пустом холодном воздухе. Шажков и Окладникова шли молча, но Валентин чувствовал, что отчуждение спадает. Они постепенно настроились на одну волну и теперь ощущали друг друга, так что говорить было незачем. Валя от дразнящих запахов почувствовал голод и глянул на Лену, которая, дрогнув губами, чуть улыбнулась ему и слегка пожала плечами. Валентин указал глазами на сизый шашлычный дымок, струившийся между соснами, и приподнял брови. Лена опустила ресницы в знак согласия, а когда подняла — глаза её смотрели с улыбкой.
Впереди неожиданно раздался треск мотора. С горки от ближайшего ресторана съехал квадроцикл и, рассыпая холодные брызги, помчался, набирая скорость, по мелкой воде.
Валя взял Лену за руку, и они остановились, выжидая. Квадроцикл тоже было притормозил, потом резко повернул направо к соснам на горке, перескочил всеми четырьмя колёсами через толстый сосновый корень, потом ещё через один и, въехав в рыхлый песок, заглох. На квадроцикле в дублёнке и мотоциклетных очках сидел Ваграм собственной персоной и отчаянно крутил стартёр, пытаясь завести машину. К нему от ресторана бежал чернявый парень и что-то кричал не по-русски.
Валентин с Леной, не сговариваясь, замахали руками, привлекая к себе внимание. Ваграм некоторое время смотрел в их сторону, потом снял очки, соскочил с квадроцикла и, раскрыв руки в приветствии, пошёл навстречу. С радостными восклицаниями поцеловал руку Лене и обнял Валентина.
— Я виноват, что не смог вас встретить, — сказал он после поцелуев, объятий и комплиментов. — Но вы теперь мои гости, и я вас так не отпущу.
Он знаком отослал подбежавшего парня.
— Мы сейчас отдохнём на террасе вон того ресторана. Да-да, на террасе. Там, как на трибуне Мавзолея, тепло и уютно. Сейчас увидите.
Валя и Лена вслед за Ваграмом гуськом поднялись по узкой лесенке на деревянную крашеную террасу, выходившую на залив, и он усадил их за единственный стоявший там длинный стол, а сам ушёл. Через минуту прибежал чернявый парень, быстро постелил красную скатерть и опять убежал. Валя и Лена минут пятнадцать молча сидели одни, наслаждаясь теплом. Терраса обдувалась тёплым воздухом из двух «пушек», стоявших по углам, и создавалось нечто вроде тёплого воздушного одеяла, которое грело снизу до пояса, оставляя головы в прохладе и ясности.
Постепенно на столе появилась посуда, потом закуска, и, наконец, сам Ваграм вышел в вязаном свитере с бутылкой коньяка в руке. Валя сделал страдальческое лицо и покачал головой. Ваграм поцокал языком и налил Лене и себе. Шажков заметил, что он уже навеселе.
«Не похоже на него», — мелькнуло в голове у Вали. Но всё быстро объяснилось.
— Я домой уезжаю, — объявил Ваграм, отламывая кусок лаваша и макая его в красный соус.
— В Дилижан? — улыбаясь, спросила Лена.
