Рон Фауст - Когда она была плохой
Я вернулся к своему столу. Кофе уже остыл. Пришлось выплеснуть его в мусорную корзину и налить из кофейника горячего. Возвращаясь к столу, я чуть не сбил с ног Дженни Мэтьюз да еще облил ей платье.
— Господи! — завопила она. — Надо смотреть, когда идешь! Да садись же! Куда-нибудь! Умоляю!
— Мне нужно броское начало для первой страницы, быстро, — проговорил я.
— Начало?
— Быстро, дай что-нибудь.
Ее глаза сосредоточенно уставились в одну точку.
— «Сегодня президент Никсон признался, что у него есть одиннадцатилетняя сожительница-негритянка, которую он прячет в Сан-Клементе, Калифорния».
— Спасибо, я это использую.
Я сел, вставил в машинку три листа бумаги с копиркой и напечатал: «Миссис Терри — очень решительная, очень находчивая молодая женщина, — заявил Дуг Канелли, капитан траулера «Калиопа». — Она могла бы пуститься в плавание с самим Одиссеем».
Канелли про Одиссея ничего не говорил, это я придумал сам. Но какая разница, правда — вещь относительная.
Спустя двадцать минут вошел Ланс и плюхнулся своей тощей задницей на край моего стола. Он поговорил с Гектором Крузом, но больше не смог связаться ни с кем из экипажа. Я пробежал глазами его записи.
— Как? — удивился я. — И ни слова о гармонии и пропорциях?
— До чего же неблагодарный тип! — Он слетел со стола и уплыл из комнаты.
Я проработал еще с полчаса, когда вошел Келси Хьюз и принес контрольки. Это были маленькие, размером с негатив, отпечатки преимущественно весьма низкого качества. Но один мне понравился: девушка в несоразмерно широких и длинных мужских брюках и свитере, поддерживаемая с обеих сторон дюжими матросами, смотрела прямо в объектив. Вероятно, ее напугала вспышка: глаза ее были огромными, в них застыл испуг, губы слегка приоткрыты, словно она собиралась закричать.
Вся история в одном маленьком снимке: потерпевшая кораблекрушение и перенесшая столько страданий красивая женщина, которую поддерживают два грязных, небритых моряка. Да, грубые, крутые мужчины, но в их глазах светятся беспокойство и нежность. Может быть, даже любовь. Сентиментально, как рождественское утро. Если чего на снимке и недоставало, то лишь крошечного котенка.
— Сделай мне два таких снимка, Келси, — сказал я. — И по одному всех остальных.
— Что?
— Я же обещал человеку, что все снимки напечатаю.
— Знаешь, Старк, это твое дело, что ты там наобещал. А от меня ты получишь лишь два этих снимка — и ничего больше.
— О'кей. Катись отсюда. Иди и поднимай новое крестьянское восстание.
Чарли и я были последними, кто оставался в офисе. Он растянулся на письменном столе и лежал, словно труп, который скоро должны бальзамировать.
— Отличный снимок, — проговорил он. — Правда, недодержан. Плохо пропечатается на газетной бумаге.
— Знаешь, какое у меня жалованье, Чарли?
— Не возникай с этим.
— Я получаю в месяц на шестьдесят пять долларов меньше установленного профсоюзом минимума с учетом моего опыта.
— Иди работать в крупную газету.
— Я люблю нашу. После паузы он сказал:
— Я поговорю с издателем. Может, он добавит тебе до профсоюзного минимума.
— Благодарю.
— Канелли и вправду так сказал? Про Одиссея?
— Конечно. Неужели ты думаешь, что я выдумываю?
Он улыбнулся.
— Чарли, я хочу проследить за тем, как будет развиваться эта история.
— Да, сэр, эта женщина станет красавицей, когда наберет двадцать — двадцать пять фунтов.
— Она и сейчас красавица.
— Кожа да кости, вроде современных моделей, не в моем вкусе.
— Она чем-то потрясает. Я видел ее всего тридцать секунд, но кажется, что она пронзила меня.
— По-моему, это довольно банально.
— Чушь с первого взгляда… Банально, наивно, сентиментально, и вообще ерунда на постном масле… Боже мой, я это знаю сам.
— Как в опере, — добавил Чарли.
— Я рад, что сказал тебе об этом.
Мы вышли на улицу. Ветер дул с прежней свирепостью.
— Дэн, я хочу задать тебе вопрос.
— Задавай.
— Ты можешь посчитать его нескромным, решить, что я выпытываю…
— Валяй, Чарли.
— Знаешь, Дэн, ты всегда жалуешься на свою бедность и заявляешь, что заслуживаешь большего, так ведь? Но ты водишь почти совсем новый «корвет», а я езжу на букашке «фольксваген». У тебя есть яхта… Согласен, очень небольшая, но — настоящая яхта… Как ты этого добиваешься?
— Я никогда не был женат. Машину и яхту я имею потому, что не плачу алименты и не содержу детей.
— Значит, ты шельма, — сказал Чарли. — Не выполняешь своих обязанностей.
Глава четвертая
На следующее утро, завтракая яичницей с ветчиной, я думал о Кристине Терри. Она снилась мне ночью, но я не мог вспомнить содержание сна. В памяти остались ее глаза цвета ржавчины, худое, словно выточенное лицо… и еще какое-то трудно определимое чувство, нечто вроде желания. Похожее желание в последний раз я испытывал в шестнадцать лет, и едва ли можно было приветствовать его возврат сейчас. Это просто смешно, как если бы я стал снова сходить с ума при виде смазливого личика какой-нибудь киноактрисы. Впрочем, я знал, что болезнь эта редко проходит бесследно — рецидивы ее часты, практически неизбежны.
После завтрака я поехал в больницу. За столиком кафетерия в одиночестве сидел Ветеран, похожий на человека, который ночует на обочине дорог или на железнодорожном вокзале.
Я подошел к его столику с двумя чашками кофе.
— Как самочувствие?
— Господи Боже!
Глаза у него были опухшие, кожа желтая и рыхлая, как поднимающееся на дрожжах тесто. Он сидел, охватив обеими ладонями чашку.
— Благодарю, — сказал Ветеран. — Благодарю… сэр…
— Гамлет.
— Ну да, конечно же!
— Где все?
— Кто все?
— Луис, Ясноглазка, другие наши коллеги.
— Гоняются за собственным хвостом.
— Я не пропустил пресс-конференции девчонки?
Он поднял обеими руками чашку, отхлебнул кофе и целых двадцать секунд смотрел мне в глаза.
— Разве вы не знаете? — спросил он наконец.
— Что именно?
— Разве можно так допоздна спать газетчику, Гамлет? Двадцать пять лет тому назад ни одна приличная газета не взяла бы такого соню даже точить карандаши и подавать кофе. Но пришли худые времена, вырождается моя профессия!
Я предложил ему сигарету.
— Убийца! — воскликнул он. — Уберите немедленно.
— Послушайте, что все-таки происходит?
— Я умер точно в четыре пятьдесят сегодня утром. Но с Божьей помощью воскрес и отправился на работу в восемь.
