Глянцевая женщина - Павленко Людмила Георгиевна

— Вас тут съедят, — сказал он тихо, — уезжайте.

— Да ни за что! — тряхнула Инга головой. — Теперь из принципа останусь!

— Вас съедят, — повторил он.

— Я сама вас всех съем.

— А меня-то за что? — улыбнулся он грустно,

— Мужиком надо быть — вот за что.

— Легко вам говорить.

— Не очень, знаете ли.

— Храбрая девочка, — сказал он с сожалением в голосе, — храбрая и жестокая…

— В чем дело, Глеб?!

В зал буквально ворвалась Павиванова. Ее трясло от злости.

— Что ты тут делаешь?

Она смотрела на супруга с такой яростью, что тот увял под ее взглядом, точно нежный цветок от огненного дыхания Змея Горыныча.

— Я бегаю, ищу тебя по всему театру, а ты здесь…

Парочка вышла. Инга презрительно усмехнулась им вслед.

На следующий день Мира Степановна вновь «выдернула» Ингу за четверть часа до конца репетиции. Но в этот раз Инге не удалось «взять зал». Мира Степановна уже была готова к этому. И едва Инга выскочила на середину площадки, как режиссер ей крикнула:

— Не то!

— Что — не то? — обернулась Инга в изумлении. — Я еще ничего не сказала и не сделала.

— Вернись и выйди еще раз.

Инга вернулась, снова вышла и вновь услышала:

— Не так!

— Да что не так? — спросила Инга. — Вы объясните, что я делаю не так.

— Вернись и выйди еще раз.

Инга все поняла. Это была дрессура. Демонстрация силы и власти режиссера. И дальнейшие четверть часа подтвердили эту догадку. Мира Степановна не дала произнести Инге ни одной реплики. Едва актриса выходила на площадку, как тут же слышала: «Не то» — и ее возвращали обратно. Сколько раз ей пришлось прошагать за бархатную занавеску кулис репетиционного зала и обратно — не сосчитать. Лоб ее взмок от пота. Она чувствовала себя собачонкой на арене цирка, которую хлыстом гоняет дрессировщик. Наконец Инга встала как вкопанная, постояла чуть-чуть, а затем, отдышавшись, повернула лицо к режиссеру.

— Вы садистка, — сказала она, — вы больны. Вас лечить нужно, а не доверять вам постановку спектаклей и руководство театральной труппой. Всего хорошего. Дрессируйте бессловесных рабов. У вас крепостной театр, но я — не ваша крепостная актриса.

Она повернулась и вышла. Но уехать из этого странного города ей и на этот раз не удалось. Из репзала она убежала в гримерку, где долго плакала навзрыд. Она слышала, как с репетиции мимо ее дверей прошли актеры, слышала голос и самой Миры Степановны и отвечавшего ей что-то Аркадия Серафимовича, но к ней никто не заглянул. Наконец, успокоившись, она сняла длинную репетиционную юбку, причесалась, запудрила нос, взяла сумочку… И тут раздался леденящий душу вопль, точно такой же, как тогда, в тот страшный день, когда с пятого этажа упала вниз, на цементный пол вестибюля, бедолага Тучкова, Инга рванула дверь гримерной и выбежала наружу — там, в конце коридора, на площадке перед кабинетом главного режиссера, вновь сгрудилась толпа. И снова все смотрели вниз. Перед Ингой, как по приказу, расступились. Она перегнулась через перила и увидела распластанную тушу Пуниной. С первого взгляда было ясно — она мертва.

— Прямо перед моим лицом пролетела, — всхлипывала Павиванова, — я услышала шум наверху, на пятом этаже… Возню какую-то… И еще звук… Знаете — типа стона. Может, ей рот зажали, чтобы не кричала?

Она обвела глазами присутствующих. Все жадно слушали ее рассказ. Вздрагивая от пережитого, она продолжала:

— Я ждала Глеба, он зашел к помрежам, а я осталась здесь. И слышу — возится кто-то наверху, как будто борются два человека. Потом стон. Или мычание такое… Да, ей, наверное, зажали рот. Я не успела повернуться… Еще подумалось в какую-то секунду: «Что там опять? А вдруг?..» И тут смотрю — она летит!.. О Господи! А потом стук такой… Шлепок… На пол упала. О-ой…

Павиванова в голос зарыдала. Ее отвели на диван, дали воды. Дверь кабинета хлопнула — Мира Степановна ушла к себе. За ней тотчас же бросился Аркадий Серафимович. Но через мгновение он выглянул и крикнул помрежам:

— Вызывайте милицию и «скорую». Мире Степановне нехорошо.

Две девушки — Лена и Оля — бросились выполнять приказ, актеры же один за другим потянулись вниз, на первый этаж. Там уже стояли несколько человек, в основном женщины из бухгалтерии. Пожилой мужчина с трясущимися от волнения руками — вахтер театра — плачущим голосом взывал:

— Кто-нибудь… наберите «02», я не могу. Видите — руки ходят ходуном.

Из своего кабинета, здесь же, на первом этаже, стремительно вышел директор. Он постоял, с ошеломленным видом глядя на тело актрисы, затем резко повернулся и снова ушел к себе.

— Да что же это такое! — закуривая, пробормотал Гриньков. — Какое-то проклятие над театром.

Стас Провоторов стрельнул у него сигарету и, бросив взгляд на тело Пуниной, отошел в сторону. Вскоре приехала «скорая». Врач брезгливо пощупала запястье убитой, что-то вполголоса коротко бросила напарнику, затем они поднялись в кабинет Миры Степановны, у которой, как оказалось, резко скакнуло давление от пережитого. За «скорой» прибыла милиция, и все повторилось, как и несколько дней назад. Опросили свидетелей, прошли с собакой по театру в поисках неведомо чьих следов, а когда увезли наконец тело Пуниной, разразился скандал. В театр явился изрядно выпивший бывший сожитель покойной Тучковой.

— Ну что, — начал он с порога, — скажете, что и Пунину я пришил, да? А у меня на этот раз неопровежры… не-опро-вержи-мое алиби!

Он еле выговаривал слова.

— А что, его тоже подозревали? — спросила Инга у Гринькова.

— Его — конечно. А кого еще? — удивился Сергей Иванович.

— Как же кого? Меня, — сказала Инга, помрачнев.

— Да бросьте вы! — Гриньков усмехнулся. — Это происки ваших врагинь. Вам что — следователь предъявлял обвинение? С вас подписку о невыезде брали? Нет ведь? Нет. Наши бабы просто хотели запугать вас, чтобы вы уехали, — и все.

— Чем же я так им помешала?

— Красотой и талантом. Все просто.

— А этот человек, — Инга кивнула на шумевшего субъекта, — он кто?

— Муж покойной Тучковой. Гражданский. Ходили слухи, что она нашла другого. Он в этом случае терял квартиру. А теперь все при нем. А уж замену Верочке-то он всегда найдет. Та еще штучка была, царство ей небесное.

Гриньков подошел к сожителю Тучковой. Того уже усадили на стульчик здесь же, в холле, дали ему водички, успокоили, и теперь он тихонечко всхлипывал, размазывая пьяные слезы по щекам.

— Я любил ее. Честно, — колотил он себя в грудь, — кого хотите спросите. Любил! Костюм купил ей за три тысячи. Дубленку. Сапоги…

— Шубу из норки, — продолжил ехидно Гриньков.

— Какую шубу? — удивился пьяный. — Шубу я ей не покупал. Ты что, прикалываешься? — Он с подозрением глянул на Гринькова.

— Да ты что, Санек? — Гриньков дружески заулыбался. — Просто я думал… Верочка шубу же хотела.

— Мало ли что она хотела! Я не миллионер. Я просто мастер по ремонту холодильников. У меня миллионов не наваришь.

— Послушайте, — обратилась к нему начальственным тоном Павиванова. Она уже оправилась от слез, — здесь несчастье произошло, мы все в шоке, а вы юродствуете. Все-таки так нельзя.

— А как льзя? — завопил еще громче Санек. — А мою Верку — можно было, да? Что у вас за театр такой, где людей убивают как мух?

Молоденький лейтенант милиции, оставленный здесь для наблюдения и дежурства, взял пьяненького за плечо и отвел в глубь коридора, к курилке. Помедлив, Инга двинулась за ними. Когда милиционер вернулся в вестибюль, она подошла к одиноко курившему на скамеечке скандалисту.

— Меня зовут Инга, — представилась она, — я недавно в этом театре. А вас? Александр…

— Да просто Саша, — буркнул тот. — Садись, закуривай.

— Спасибо, не курю.

Инга присела рядом.

— Знаете, — начала она, — меня кое-кто в этом тоже подозревает.

— В чем?

— Ну… в том, что я убила вашу жену.

— А-а… понятно.

Санек, похоже, слегка протрезвел, по крайней мере стал выговаривать слова, да и взгляд теперь был у него более осмысленный.