Глянцевая женщина - Павленко Людмила Георгиевна

Ингу Дроздову Пунина не замечала. Она вела себя так, словно одна была назначена на роль. Все еще только доставали свои потрепанные листки с текстами, а Пунина уже расхаживала по площадке с выгородкой очередного сценического эпизода и повторяла слова и вспоминала мизансцены, найденные на предыдущей репетиции.

Втиснуться Инге в этот бурный творческий процесс не было никакой возможности. И она потихоньку увяла. Сидела кислая и скучная, забившись в уголок, совершенно покинутая всеми. Однако кое-какой опыт по части интриг у нее все-таки имелся. Она знала, как некоторые режиссеры снимают с роли неполюбившихся актеров: не дают репетировать, а потом, когда актер совершенно расслабится и выпадет из материала, в полной уверенности, что его и сегодня не вызовут на площадку, коварный режиссер за несколько минут до окончания репетиции вдруг «выдернет» такого незадачливого исполнителя и заставит его повторить все, что делал до этого его соперник из первого состава. Инга поэтому хотя и сидела с кислой физиономией и отсутствующим видом, но на самом деле была всегда начеку. Текст она знала назубок, все мизансцены — тоже, а вдохновение на нее снисходило неизменно, стоило только выйти на площадку. Она хотела даже, чтобы ее «выдернули». Хоть разок показать всем, на что она способна! А потому она даже подыгрывала ситуации, провоцировала на такой неожиданный вызов — сидела часто, положив руки на спинку стула впереди и склонив голову, как будто дремлет. И однажды такая тактика сработала!

— Дроздова, на площадку! — раздался трубный глас Миры Степановны.

До конца репетиции оставалось пятнадцать минут. Инга вскочила. В этот день репетировали сцену объяснения Анны и Вронского перед скачками до прихода Алексея Александровича Каренина. На роль Вронского был назначен заслуженный артист Глеб Крученков. Он на полголовы был ниже Инги, имел заметное брюшко и был зажатым до невероятности. Даже голос его становился каким-то плоским, без обертонов, как будто механическим. При всем при этом он играл героев-любовников почти во всех спектаклях. В театре были молодые и симпатичные ребята, но они бегали в массовках или же пробавлялись небольшими эпизодами. Крученков с Павивановой были хотя и моложе Пуниной, но использовали те же приемчики в устройстве своей карьеры. В особенности лютовала Павиванова. Она стремилась воздействовать на главного режиссера всеми доступными ей способами — варила щи, когда Захар Ильич бывал в запое, на гастролях следила за ним, чтобы он не ухлестнул за какой-нибудь гостиничной горничной. Говорили, такое случалось, о чем тотчас же докладывалось Мире Степановне, и та принимала решительные меры. Павиванова, точно акула, сжирала всех своих соперниц путем беззастенчивого вранья и клеветы. До перестройки она была бессменным комсомольским вожаком в театре, а старшая по возрасту Пунина — партийным. Обе дамы по бесплатным путевкам совершали круизы по Средиземноморью, получали различные льготы и заводили нужные знакомства. За спиной Павивановой Крученков был как за каменной стеной — эта пара копировала отношения Миры Степановны и Захара Ильича. И они оба были точно так же спесивы и высокомерны. Крученков изредка бросал на Ингу победные взоры, но, зная, что супруга начеку, на большее не решался, хотя ему явно этого хотелось. С Пуниной он держался подчеркнуто галантно. Они никогда не спорили на сценической площадке, во всем соглашаясь с главным режиссером. Репетиции проходили вяло, скучно, не было никаких интересных находок, спектакль должен был получиться в результате невероятно бесталанным.

И вот теперь новая героиня получала шанс блеснуть и внести свежую струю в постановку. Инга буквально влетела на площадку. И тут же устремилась к партнеру — Глебу Крученкову, мгновенно войдя в роль. Крученков — Вронский вскинул брови в удивлении, но через секунду овладел собой и произнес ответную реплику. Инга умела брать зал, переключать на себя внимание. Это само у нее получалось. Говорили, что у нее необычайно сильная энергетика, как у гипнотизера. Она усилием воли заставила ухмылявшегося не по делу вначале Глеба Константиновича слушать себя и отвечать и жить на сценической площадке, а не изображать неталантливо эту самую жизнь. И он поддался ей и включился, что называется, на полную катушку. Анна и Вронский были по-настоящему взволнованы своим кратким свиданием, оба боялись быть застигнутыми и не знали, как разрубить им этот узел. Жить друг без друга они больше не могли…

…Крученное медленно разжал объятия и посмотрел Инге в глаза.

— Как ты умеешь врать, дитя, — прошептал он чуть слышно, — я никогда еще и никого так не любил на сцене. И меня не любили.

Он отстранил партнершу, взял ее руку и поцеловал.

— Спасибо, — проговорил он нарочито громко, чтобы слышали все находящиеся в репетиционном зале, — вы гениальная актриса, дитя мое.

И тотчас повернулся и вышел.

В зале стояла тишина. Инга растерянно присела на плетеный стульчик, входящий в выгородку декораций, — ноги вдруг перестали держать ее. Она ждала каких-то замечаний от режиссера, хоть какой-нибудь реплики, пусть даже не вполне доброжелательной. Но ничего не последовало!

— Завтра начнем с этого места и пойдем дальше, — неестественно высоким голосом проговорила Мира Степановна, обращаясь к молоденькой девушке-помрежу. Она закрыла текст, взяла свою сумочку и поспешно пошла из зала. За ней потянулись остальные. На Ингу никто и не взглянул. Через минуту она осталась одна. Она была так огорошена этой реакцией, что какое-то время не могла прийти в себя. Встала, медленно подошла к окну, выходившему во внутренний двор театра. Отсюда было видно окно ее комнаты. «Там я живу, — подумала она. — Там, среди казенной чужой мебели, я проживу еще какое-то время. Буду ходить туда-сюда. Из дома — в театр, из театра — домой. Постепенно привыкну. Может, обзаведусь даже друзьями. Только не в этом здании. Здесь меня будут ненавидеть. Всегда».

Вдруг, на какую-то секунду, Инге представилась вся ее будущая жизнь, связанная с театром. Достигнет ли она успеха? Увы, нет. Она почувствовала это так отчетливо… Ей предрекали с первых лет учебы, а потом и работы в театре невероятную карьеру! Она работала в Самаре и Твери до съемок в телефильме и попытки перебраться в Москву. И первой ее ролью стала Натали Гончарова — трепетная и нежная, почти призрак, почти Жизель за гранью жизни. Она любила Александра Сергеевича, она преклонялась перед его гением и была не виновна ни в чем перед ним. Посмотреть на ее Натали приходили по нескольку раз. О ее роли даже и не спорили — театралы влюбились в нее с самого первого спектакля. Но это было не в Москве. А ей хотелось подарить себя благодарному человечеству. Она была такой тщеславной, такой глупой! Эта Москва ей вышла боком. И даже съемки в телесериале, по существу, ей ничего не дали, кроме определенной суммы денег, которые, правда, оказались нелишними. Но там, как и в Зарубинске, не нужен был ее талант и трудолюбие — а ведь она могла сутками не выходить из театра, работая над ролью. Но прежде чем все это предъявить режиссерам, нужно было привлечь их внимание, как цветок привлекает внимание легкомысленных бабочек. Нужно было стремиться выделиться в толпе жаждущих ролей, влюбить в себя пресыщенных любовью, подчас неискренней и лживой, заявить о себе: я такая, какой еще не видел свет! Но все актеры это заявляют. А режиссеры, как капризные невесты, отвергают надежных поклонников и поддаются на уловки беспринципных. Инга все думала, живя в Москве: а стоит ли карьера актрисы нравственных потерь и есть ли место подлинному творчеству на подмостках современных театров? Зритель теперь так неразборчив — была бы сенсация. А там… хоть голых мужиков на сцену выпусти — все «пипл схавает». Какая же, в сущности, это мерзость! Чем больше сенсаций, тем меньше искусства. Несмотря на свой возраст, Инга прекрасно это понимала. Хотелось ли ей до сих пор в Москву? Хотелось. Но только — к настоящему мастеру. А их так мало осталось на Руси!..

Дверь скрипнула. Девушка обернулась. На пороге стоял Крученков.