Дженнифер Чиаверини - Одинокая звезда
Наконец, спустя целую вечность, наступили рождественские каникулы. Вы можете себе представить нашу радость. Рождество в Элм — Крик всегда было радостным временем, а тут еще добавился восторг от возвращения Ричарда. Нам пришлось проявить особую изобретательность, потому что в стране не хватало самого необходимого, но мы прогоняли от себя тревожные мысли. Ведь Ричард наконец–то приедет домой.
В день его прибытия дом наполнился нетерпеливым ожиданием. Весь день я ходила от окна к окну, что–то поправляла, что–то готовила и снова смотрела на дорогу, пытаясь что–то разглядеть сквозь снежную завесу. Вдруг одна из кузин сбежала по лестнице из детской с криком, что к дому подъезжает автомобиль.
Все бросились к парадной двери, смеясь и споря, кто откроет ее для Ричарда, кто снимет с него пальто, кто будет сидеть рядом с ним за столом. Папа первым подошел к двери, за ним я. Отец распахнул дверь, и вот он — Ричард.
— Ричард! — закричала я и рванулась вперед, чтобы обнять брата. И вдруг застыла на месте.
За спиной брата стояла маленькая фигурка. Огромные голубые глаза, таких огромных я никогда не видела, смотрели на меня из–под белого мехового капюшона, а почти все лицо было скрыто за шерстяной муфтой.
— Ну, сестра. Ты пустишь нас в дом, или мы так и будем стоять на холоде? — спросил с улыбкой Ричард, когда я замерла, раскрыв рот. Он взял под локоть закутанную фигурку и повел ее в дом, а когда проходил мимо меня, торопливо чмокнул в щеку.
По–прежнему не находя слов, я пошла за ними. Все разом бросились обнимать Ричарда, что–то говорили ему. Хрупкая фигурка стояла в стороне и боязливо смотрела на незнакомые лица.
Тогда Ричард высвободился из объятий и повернулся к своей спутнице.
— Ты все еще стоишь, закутанная? — ласково упрекнул он, и огромные глаза, казалось, улыбнулись ему в ответ. Пальцы в перчатках неловко стали возиться с пуговицами и капюшоном. Ричард быстро снял с себя пальто и стал помогать девушке.
Семья молча стояла в холле. Даже маленькие кузины выжидающе наблюдали за Ричардом. Брат повернулся к нам.
— Я хочу, чтобы вы познакомились с моей… познакомились с Агнес Шевальер. — Он произнес ее имя вот так — «Ан–йес», вместо нормального «Аг–нес».
— Привет, — произнесла Агнес; ее губы, растянутые в улыбку, чуть дрожали. Я уже сказала, что у нее были самые большие голубые глаза, какие я видела в своей жизни. Еще самые длинные, самые темные волосы, какие я когда–либо встречала, даже длиннее моих. Ее кожа была очень белая, кроме щек, которые порозовели от мороза. И Агнес была такая маленькая, что еле доставала мне до плеча. Помнится, я подумала, что она похожа на маленькую фарфоровую куколку.
— Добро пожаловать в Элм — Крик, Агнес, — проговорила Клаудия и шагнула вперед, чтобы взять у них вещи. Она передала их кузине и велела повесить где–нибудь, где они обсохнут. Потом повернулась к Ричарду и Агнес и обняла девушку за хрупкие плечи. — Пойдемте скорее к жаркому камину, хорошо? — Она повела Агнес по коридору в гостиную, а две кузины схватили Ричарда за руки и потащили за ними следом.
Мы с папой быстро переглянулись, чтобы убедиться, что никто из нас не знал о спутнице Ричарда, и поплелись позади всех.
Пока они согревались горячим чаем и теплыми одеялами, Ричард сообщил, что Агнес сестра его одноклассника, что они познакомились два месяца назад, когда его пригласили к ним домой на обед. Ее отец был успешным адвокатом, а мать из невероятно богатой и влиятельной семьи — впрочем, Ричард рассказал об этом более деликатно, чем я. Ее родители огорчились, когда узнали, что их единственная дочь проведет каникулы не с ними, но передают Бергстромам самые сердечные поздравления с Рождеством.
— Может, надо посадить Агнес на ближайший поезд до Филадельфии, чтобы она встретила Рождество в кругу семьи? — шепнула я Клаудии. И ее имя я произнесла правильно, без французского акцента.
Сестра лишь вздохнула.
— Скоро мы узнаем всю правду, но пока надо проявить вежливость. — Она отвернулась от меня и приветливо улыбнулась нежданной гостье.
Лишь на следующий день к вечеру я смогла поговорить с Ричардом наедине.
— Сильвия, правда она удивительная? — воскликнул он. — Она самая лучшая на свете девушка. Я не мог дождаться, когда познакомлю тебя с ней.
— Почему ты не упоминал о ней в письмах?
Ричард смутился.
— Я знал, что ты расскажешь Клаудии и папе, и не хотел, чтобы они подумали, что я забросил учебу. Я не забросил, — поспешно добавил он, вероятно, заметив вопрос в моих глазах. — У меня хорошие оценки, я много занимаюсь. — Он помолчал и нерешительно добавил: — Ей всего пятнадцать. Я знаю, она совсем ребенок, но такой необыкновенный и…
— А тебе всего шестнадцать, ты слишком молод, чтобы строить серьезные планы. О чем думали ее родители, разрешив дочери поехать через весь штат одной, в обществе мальчика?
Ричард нахмурился.
— Ты прекрасно меня знаешь. Я никогда не позволю себе ничего лишнего. Со мной она в безопасности.
— Хм‑м. Может, она позволит себе лишнее с тобой. — Он вспыхнул, и я подняла руку в знак извинения. — Прости. Я сказала лишнее. Но Ричард, милый, неужели ты не мог предупредить нас каким–то образом?
Он усмехнулся и, услышав приближавшиеся шаги, оглянулся через плечо.
— Я знаю, что ты тоже ее полюбишь, когда узнаешь лучше, — прошептал он, сжал мне руку, а потом удалился.
Можете себе представить мою реакцию.
«Ты тоже ее полюбишь», — произнес Ричард, и это означало, что он любил ее или по крайней мере так думал. Я вздохнула и решила, что нам остается лишь надеяться на лучшее.
Вскоре я была убеждена, что насколько Агнес была самой красивой девушкой из всех, каких я видела за свою жизнь, настолько же она была и самым глупым, капризным и инфантильным существом, какое когда–либо переступало порог нашего дома.
Она надувала губки, если чай был слишком холодный, хлопала ресницами, глядя на Ричарда, пока он не вскакивал и не бежал на кухню за горячей водой. Потом она отправляла его обратно, потому что он положил в напиток слишком много сахара. Мы дали ей лучшую гостевую комнату, и тут же услышали, что там «невыносимо холодно, не то что в Филадельфии». Она ковырялась в еде, бормоча, что, конечно же, нельзя рассчитывать в такой глуши на хорошие блюда, такие, как у нее дома. Она пыталась участвовать в застольных беседах, начиная каждый свой щебет словами «Папа говорит…». А Ричард обращался с ней так, словно она была сделана из бесценного, хрупкого фарфора — он готовил для нее лучшее место у огня, приносил для нее все, что она требовала, поддерживал под руку, когда она спускалась по ступенькам, ловил каждое ее слово, словно оно слетало из уст самого Шекспира — ох, это было ужасно и досадно.
