Элита (СИ) - Салах Алайна

Дорога, прямая и монотонная, словно чистый лист бумаги, убаюкивает. За окном густыми, тягучими хлопьями плывёт туман, и прорезавшийся сквозь него янтарный свет фонарей становится для меня неожиданностью. Оторвавшись от спинки кресла, я кручу головой по сторонам. Я что, уснула?

Перед нами дом в четыре этажа, окна в пол, дорогие стеклянные балконы. Слева — по-ноябрьски облезлый мини-парк, отрезанный от остального мира кованой решёткой, впереди — ворота подземной парковки.

— Приехали, — поясняет Леон, глуша двигатель.

Поплотнее запахнув пальто, я смотрю, как он обходит машину и открывает для меня дверь.

Без слов обхватив протянутую руку, я опускаю ноги на асфальт и следую за ним к подъезду, затем — к лифту. В кабине молча стоим плечом к плечу, следя за сменяющимися цифрами на табло: нам нужен четвёртый этаж.

Квартира встречает запахом дорогой мебели и застоявшимся воздухом — хозяева определённо бывают здесь нечасто. Щёлкнув выключателем, Леон скидывает обувь, и я следую его примеру.

— Ты, наверное, хочешь в душ, — его взгляд мельком задевает мои разодранные колготки. — Я найду тебе что-нибудь из вещей.

Я киваю, отмечая, что в кончиках пальцев зудит волнительная вибрация. Стресс стрессом, а волнение от нахождения с ним рядом до конца никуда не ушло.

— А ванная… — я смотрю на него вопросительно, — …где?

— Слева по коридору, — Леон указывает на стену в обрамлении багета. — В ящике найдёшь полотенца и халат.

В нерешительности перекатившись на пятках, я бормочу: «Спасибо». С каждой секундой напряжение в груди растёт.

— В квартире две спальни, — Леон запускает руки в карманы и хмурится, будто недоволен тем, что сразу не ввёл меня в курс дел. — Просто чтобы ты ни о чём не думала.

58

Уединение и горячий душ настойчиво оживляют воспоминания: руки, похотливо шарящие по моему телу, тяжесть, которую не скинуть, гнусавый голос, глухой к моим слезам и мольбам.

Подавив поступивший всхлип, я лихорадочно намыливаю плечи, живот, ноги, в попытке смыть унижение, через которое мне пришлось пройти.

Беспомощность — самое ненавистное мне чувство: парализующее, лишающее воли, уничтожающее достоинство. Надеюсь, что Морозов, лёжа на полу и пуская пузыри крови, испытал его тоже.

Чтобы забыться, я разглядываю надписи на пузырьках с шампунями: открываю несколько, подношу к лицу и вдумчиво нюхаю. Не хочу выносить страх и ненависть за пределы этой душевой кабины.

Перепробовав всё, подставляю голову под воду и наблюдаю, как пена убегает в слив вместе с отрезком сегодняшнего вечера, в котором пьяный отморозок едва меня не изнасиловал.

Помогает. Напряжение покидает плечи, в животе перестаёт противно ныть. Я делаю глубокий вдох, впитывая влажный запах ванили и миндаля, и выдыхаю, выпуская из груди остатки паники. Всё позади. Я в безопасности. Леон рядом. Всё будет хорошо.

Чуть позже, растерев волосы полотенцем, исследую ящики в поисках халата, о котором упоминал Леон. Платье и разодранные колготки валяются на полу, и я брезгливо отодвигаю их ногой. Завтра с утра упакую их в пакет и отправлю в мусорный бак.

Пахнущая кондиционером ткань мягко окутывает плечи. Рядом с халатом я нахожу пару домашних тапочек, упакованных в целлофан, надеваю и их. Надеюсь, Демидовы не обидятся, что дочь их домработницы распотрошила запас, предназначенный для гостей.

Выхожу в коридор и оглядываюсь. Кроме тусклых настенных бра, свет в квартире не горит. Положившись на интуицию, решаю следовать за остроконечным рисунком на паркете, который, как стрелка, указывает нужное направление.

Проигнорировав несколько наглухо запахнутых дверей, иду к той, что истекает желтоватой струйкой света.

Угадываю: бежево-пастельные стены, торшер, балдахином нависающий над креслом, распахнутый шкаф-купе, и Леон, сидящий на краю большой двуспальной кровати. На нём свежая футболка, руки сцеплены в замок, взгляд устремлён на меня — густой, задумчивый, тяжёлый.

— Тебе идёт, — он кивает на халат, его голос в гробовой тишине квартиры звучит тихо и хрипловато. — Как себя чувствуешь?

Видно, что он умылся: волосы немного влажные, с лица исчезли кровоподтёки.

Я киваю, давая понять, что со мной всё хорошо. Вибрация сердечного стука глухо сотрясает рёбра, напряжённые мышцы его плеч натягивают ткань футболки, ступни босые.

— Я нашёл для тебя одежду, — Леон указывает глазами на аккуратную разноцветную стопку, лежащую рядом. — Это вещи Каролины, но она не будет против.

— Спасибо, — дёрнув уголками губ в знак признательности, я подхожу к кровати. На разогретой коже выступает испарина, капелька пота стекает по верхней губе и щекочет подбородок.

— Пожалуйста, — Леон поднимает глаза, встречаясь с моими. Как и в ту ночь на кухне, я стою прямо над ним.

Последний крохотный шаг позволяет нашим коленям соприкоснуться. Не разрывая зрительного контакта, я берусь за пояс: пальцы неуклюжие и немного дрожат, но это не мешает. У меня нет ни единого сомнения в том, что я делаю и чего хочу.

Полы халата распахиваются, заставляя кожу густо покрыться мурашками. Я наблюдаю за Леоном: то, как приоткрываются его губы, как за мгновение чернеют глаза. Секунда — и его ладонь на моём затылке. Тело, горячее, твёрдое, пахнущее адреналином и нетерпением, врезается в моё. Вздохи, шумные, несдержанные, исступлённые, взрывают рецепторы. Губы, жадные, требовательные, спаиваются с моим ртом.

Низ живота поджимается, выталкивая порцию тёплой липкой влаги. Пальцы вцепляются в края его футболки, торопливо тянут вверх. Глухой стон. Халат валится на пол. От столкновения кожа к коже грудь ноет, от трения томительно сводит соски. Раскалённые ладони под моими ягодицами сжимают, мнут именно так, как мне надо. Моя рука скользит по его животу, ощупывая. В крови клокочет неистовое возбуждение. Горячий, гладкий, твёрдый… Мой.

— Хочу тебя, — задыхаясь от лавины эмоций, касаний, ощущения, лепечу я, чтобы Леон не сомневался.

Рывок — моя спина впечатывается в покрывало. Леон нависает надо мной, опираясь на локти. Запах металла, жажды, секса и исступления забирает меня с головой. Я сцепляю пальцы в надёжный замок, переплетаю ступни, притягивая Леона к себе. Его спина гладкая, с перекатывающимися мышцами, дыхание рваное, нетерпеливое, горячее. Раскрывшись, я жмурю глаза в ожидании. Тугая влажная плоть вдавливается в промежность, разнося по телу адреналиновую эйфорию.

Первая медленная толчковая волна проходит из живота к груди, к пальцам, разбрасывая по коже множественные искры. Позвоночник скручивается, горло взламывает громкий полу-вскрик-полу-стон. Запрокинув голову, я подстраиваюсь под ритм. Вперёд-назад, ещё быстрее, ещё. Губы Леона ищут и находят мои — понятная нам обоим потребность быть близко к друг друга, насколько это возможно.

Этот день навсегда утратил вкус страха и унижения. Он и я вместе гораздо больше и сильнее, чем это.

— Я люблю тебя… — это мог бы быть мой собственный голос, но это говорит Леон. — Очень-очень сильно.

59

Сегодня утро подкрадывается по-другому: не раздражающим светом на веках, не писком будильника и не боязнью опоздать, а тёплым дыханием в волосах и тяжестью руки на талии. Улыбнувшись, я открываю глаза.

На стене напротив танцует крошечный солнечный зайчик, каким-то чудом проскользнувший не только сквозь серую завесу ноябрьских туч, но и сквозь плотные шторы. Я осторожно убираю волосы со лба и получаю незамедлительную реакцию: обнимающая меня ладонь вздрагивает и плотнее вдавливается в кожу.

Я улыбаюсь шире. Нет, это точно не сон. Леон рядом, даже ближе, чем мне мечталось.

Высвободившись из пут одеяла, я ласково пробегаюсь пальцами по его запястью.

— Доброе утро, — ответно раздаётся заспанный голос с характерной хрипотцой.

— Доброе утро, — я перекатываюсь на другой бок, чтобы посмотреть на Леона.