Будешь моей (СИ) - Романова Наталия

Если отец дал заочное согласие, значит, признал, что грех за дочерью есть. Дело мужа принимать или упрекать.

Нужно было честно сказать, покаяться перед будущим мужем, прощения просить.

А я не могла признаться, что было, было.

Было! Было! Было!

Язык прилип к нёбу. Во рту стало сухо и горячо, будто в пустыне. Воздуха не хватало. Стыд за своё поведение, глупость, слабость душевную и телесную проникал в каждую клеточку мозга, в каждый сосуд тела, разъедал, словно соляная кислота.

Впитанные за годы жизни в семье отца догматы, влившиеся в меня, укоренившиеся помимо моей воли, висели дамокловым мечом. И прямо сейчас расцветали пышным цветом, оплетали ползучими, колючими побегами, сдавливали горло, заставляя погружаться в пучину неприятия самой себя.

Отвращения к себе.

Нестерпимо хотелось ответить «нет».

Нет, нет, нет! Не было!

Поверить самой. Вычеркнуть из своей памяти, сердца любое воспоминание об Олеге, начисто вывести, вытравить. Очистить не только душу, тело освободить от реакции на мысли о нём.

Стоило подумать, представить против воли – а я не мазохистка, чтобы сознательно причинять себе боль, – как внизу живота наливалась тяжесть, соски начинали ныть, бельё промокало насквозь.

С этим же невозможно жить!

Он предал меня, предал мать своего будущего ребёнка, а у меня трусы сырые при одной мысли о нём.

Отвратительно! Я сама себе противна.

Сказать «не было», соврать, глядя в глаза, ведь у меня были отличные учителя – отец и Олег, – но шила в мешке не утаишь. Не обманешь.

Гименопластика? Глупость и подлость.

Целомудрие – это не пресловутый гимен, просто складка слизистой, это то, что в душе, сердце, уме.

Никакая пластика не вернёт мне невинность после того, как по моему сердцу – в первую очередь сердцу, – прошёлся Олег.

Чудес не бывает. Со мной не бывает!

Залившись краской, я выскочила из машины, поспешила в сторону дома, борясь с алеющими щеками, тремором рук и колотящимся сердцем, как при пароксизмальной тахикардии.

Митрофан вышел следом, грохнула дверь за его спиной, почти сразу настиг меня. Обхватил горячей рукой моё запястье, развернул к себе, посмотрел в глаза, вызывая у меня дрожь, помимо воли навернувшиеся слёзы.

Мне было стыдно, страшно, противно от себя. От стоящего напротив мужчины, совершенно чужого для меня, задающего настолько личные вопросы.

От мыслей об Олеге, от которых избавиться бы раз и навсегда. Забыть его, убить в себе любовь. Уверена, это возможно.

– Иустина, – проговорил Митрофан глухо и хрипло, прижимая к себе. – Если не было, ждать буду свадьбы, если было – в жизни не упрекну, обещаю. Просто… – тяжело выдохнул он, вдохнул у моей шеи, будто лакал запах. – Если было, свадьбы ждать не обязательно. Я живой мужчина, Иустина, у меня последний раз было так давно, что вспомнить страшно… – говорил он, жадно хватая воздух, опаляя горячим дыханием.

Резко прижал к себе, провёл костяшками пальцев по позвоночнику, опустил сухие губы на висок, не двигаясь дальше. Вдавился крепким телом, прижимая сильнее.

Меня мелко затрясло. В панике я посмотрела на горевшие вдали окна дома отца, молясь, чтобы он вышел за ворота, увидел меня, спас.

– Глупенькая, – отойдя на пару шагов, обхватив мои запястья, с заметной хрипотцой шепнул Митрофан. – Неужели подумала, что мы прямо здесь, сегодня? – внимательно посмотрел он в мои глаза. – Пост только завтра заканчивается, – напомнил он.

Провёл тыльной стороной руки по моей щеке, стирая безостановочно бегущие слёзы.

– Успокаивайся, а то отец завтра не отпустит, – с мягкой, какой-то сочувствующей улыбкой продолжил он. – Я ни на чём не настаиваю, просто поговорить хотел. Мы ведь говорили о детях, об Ангелине, о будущем, это – он показал на расстояние между нашими телами, – часть будущего. Прости, что напугал.

– Мне привыкнуть надо, – выдавила я, наконец-то найдя более-менее подходящую формулировку.

Отвечая на вопросы Митрофана.

Было.

Ждать не нужно. Надо просто привыкнуть. Смириться.

Глава 21. Тина

Я медленно, с необъяснимой опаской, оглядывала дом Митрофана. Снаружи обычная двухэтажная коробка из белого кирпича со вставками из красного, внутри – современный.

Полы на первом этаже из массивной доски, деревянная лестница наверх, широкий коридор, две комнаты, одна из которых гостиная, предназначение второй непонятно, просто комната.

Мебель добротная, нельзя сказать, что согласно последним тенденциям, такая… вне времени, которая не надоест и через год, и через десять. Функционально, прочно, надёжно, как сам хозяин дома.

Просторная кухня с гарнитуром, бытовой техникой, высоким, двухкамерным холодильником. Вдоль одной из стен три морозильных ларя, у отца такие же стояли. Запасы рыбы, мяса, грибов и ягод не переводились, непременно пополнялись от сезона к сезону.

Символически отделено расстояние от устья русской печи до окна у противоположной стены, там стол на толстых ножках. В углу доска для раскатки теста, открытые полки с посудой, формами для выпечки, набор скалок, одна мраморная.

Царство покойной жены…

Митрофан глухо кашлянул, обращая на себя внимание, я мгновенно оторвалась от разглядывания.

– Пойдём дальше, – предложил он, и я двинулась за хозяином дома.

– Котельная, – показал небольшое помещение с узким окном сверху. – Здесь сантехническая разводка, включаются тёплые полы. Ванная, – открыл следующую дверь

Довольно просторная комната. В глаза бросалась не керамическая плитка на стенах и полу, комод внизу раковины или белоснежная ванна, а полка с детскими игрушками для купания.

До этого момента заметных следов пребывания детей в доме я встречала. Кое-где вещички, сложенная коляска во дворе, яркая пластиковая лопатка, на кухонном столе рядок детских бутылочек и кружка-непроливайка, укрытые белой салфеткой с ручной вышивкой – вот и всё, пожалуй.

– Здесь хозяйственная комната, – открыл он дверь в помещение с большим окном.

Закрытые шкафы, стеллажи с мелочёвкой, нужной в хозяйстве, гладильная доска, утюг, парогенератор, стиральная машина, небольшая раковина рядом.

– Сушилка, – усмехнулся Митрофан, показывая на вторую «стиральную машину». – Зачем купил… – проглотил звук «и», опомнившись, – ни разу не пользовался.

Сделала вид, что не заметила, с ужасом представив, как войду в этот дом, где буквально всё, каждая мелочь, напоминает об умершей хозяйке…

Сложно, сложнее, чем я представляла.

Но я обязательно смогу. Справлюсь ради Гели.

Поднялись на второй этаж. С одной стороны четыре двери, с другой – залитый светом из окон холл. Журнальный столик со стопками детских книг, которые явно не лежали без дела, большой клик-кляк диван, телевизор на стене. Выходит, не врали люди, разрешает Митрофан детям смотреть телевизор. В торце, между окон, одностворчатый шкаф, рядом ухоженный фикус в высоком горшке.

– Детская, – показал одну из комнат Митрофан.

Две небольшие кровати, по струнке заправленные, вдоль противоположных стен. Шкафы, стеллажи с аккуратно расставленными игрушками, книгами, в одном из углов рядком стоящие машинки, два письменных стола.

– Отселять Василису пора, – повёл плечом хозяин дома. – Вовчик подрастёт, сюда переведу, будет с Ромой. А может, переедем всем гуртом, – с улыбкой продолжил он.

В другие комнаты меня не пригласили, скорей всего они пустовали, кроме одной – спальни, но видеть я её не хотела, это ещё хуже, чем вышитые прихватки на кухне. Интимнее, болезненнее.

Прошла по холлу, выглянула в окно, обернулась на Митрофана, оглядела его с ног до головы.

Совершенно мирской, в однотонной футболке и тёмных джинсах, только короткая борода выбивалась из образа, хотя сейчас этим аксессуаром никого не удивишь. Каждый второй постоянный посетитель барбершопов, потребитель геля для бороды.

Дверь дальней комнаты открылась сама собой, заставляя вздрогнуть всем телом.