Будешь моей (СИ) - Романова Наталия

– Сговорились?

– Сговорились, – ответила я с точно таким же вздохом.

Села на соседнюю табуретку, устроила руки в точно таком же жесте.

У неё они были грубые, заскорузлые, покрытые загаром, укусами мошкары, с короткими ногтями.

У меня – с тонкими пальцами, успевшие прихватиться солнцем, с парой заусенцев и свежими мозолями от неустанного труда в последние дни, с раздражением от холодной воды.

На следующий день отец взял меня и Сашу в село, нужно было в магазин, пополнить запасы продуктов. Геля просилась с нами, но ей было отказано, велено с Мироном – на три года её старше, и с Акулиной – на пять, идти в огород, окучивать картошку.

Саша довольно крутилась по сторонам, выглядывала в окна, махала встреченным подружкам, с кем-то успевала переброситься парой словечек, если отец тормозил. Я молчаливо наблюдала за мелькающими домами, не могла отделаться от мысли, что не хочу здесь жить.

Попросту не могу!

Больно физически, не то что морально.

Но придётся. И я научусь.

Проплыл некогда наш синий дом с белыми наличниками. Там уже давно не росли цветы в палисаднике, не радовали, не пестрили, не дарили хорошее настроение. Рядом с глухим железным забором навалена куча гравия, стояла ручная бетономешалка.

Дом этот, как оказалось, по всем документам принадлежал отцу, значит, нам с Гелей достаться не мог. Одно время он пустовал, сейчас готовился для Фокия, когда тот женится, чтобы было, куда привести молодую жену.

Насмешка судьбы, оплеуха. Для кого сильнее, для меня или Фокия – неизвестно.

Отец расплачивался, мы с Сашей носили продукты в багажник внедорожника, когда рядом остановился автомобиль Митрофана.

– Помогу, – сказал он, выбираясь из УАЗа, перехватывая увесистый пакет из рук Саши.

Повернулся ко мне, подмигнул, вынуждая смутиться. Это был такой мирской жест… человеческий… по-настоящему живой.

– Какие планы? – тихо шепнул он, проходя мимо меня.

– Особых нет, – так же тихо ответила я, будто в сговор вступила.

Всё как всегда, обычно. Дом, огород, сарай, тётя Тоня стирку затеяла, но к тому моменту, как мы вернёмся, справится. Всё привычное, успевшее опостылеть ещё до первых петухов.

Я бы цветы посадила с радостью, чтобы хоть за что-то глаз цеплялся, чтобы не скукоживаться от унылых будней, но каждый клочок земли был распределён рачительной хозяйкой, а хорошее настроение не входило в планы хозяина дома.

– Составишь компанию, может? У меня объект недалеко. База отдыха расширяется, подрядился. В райцентр заехать можно, погулять, говорят, набережную отделали, в кино сходить.

– В кино? – опешила я, по-настоящему, от всей души.

Отец после смерти мамы носа не показывал на светские мероприятия, не то, что в кинотеатр, порог дома культуры не переступал и нам не позволял. Я думала, Митрофан такой же…

Пост к тому же, о душе нужно думать, воздерживаться от любых удовольствий, радостей, от всего, что будоражит чувства, избегать искушений.

– Мне не нравится, – почесал слегка нахмуренный лоб Митрофан. – Но тебе, наверное, приятно будет? – неуверенно спросил он. – Ты ведь четыре года в миру жила, чем тебя здесь порадовать? – обвёл он взглядом широкую деревенскую улицу.

По бокам дома со штакетниками, свисающие шапки фруктовых деревьев, порой успевающих дать урожай, кое-где не примятая трава вдоль тропок – «пешеходных зон» – вдали пустующая спортивная площадка. К вечеру подтянутся мальчишки и девчонки, пока все по хозяйству помогают, не до игр.

Тявканье дворняжек по дворам, гусиный гогот, кряканье уток. Перезвон проезжающих мимо велосипедов, счастливо визжащая ребятня, разговор на повышенных тонах двух кумушек-соседок, спешащий за чекушкой местный алкоголик.

Столбы пыли от проезжающих машин. Коптящий небо тракторёнок, тянущий гружёный прицеп.

– Пойду, отпрошу у Луки Тихоновича, – принял моё молчание за согласие Митрофан.

Мне исполнилось двадцать лет. Четыре года я жила самостоятельно, принимала решения, справлялась с бытом, учёбой, бюрократией, искала и находила работу, пользовалась общественным транспортом, такси, в Москве бывала, не представляла свою жизнь без телефона, и вот – меня отпрашивают в кино.

Телефон же спрятан в закромах отцова кабинета, дальше только мужу решать, можно ли…

Какой же это сюр. Безумие какое!

Хотелось лечь в дорожную пыль, начать колотить руками и ногами с недовольным воплем, таким, чтобы до самой Вселенной долетело моё несчастье, чтобы несуществующий бог услышал и устыдился делам своим.

– Смотри мне, Иустина, – строго сказал отец, отпуская с женихом, резанув по мне говорящим взглядом.

По мне, не по Митрофану, будто не за мою девичью честь переживал, за Митрофана.

Иустина не захочет, Митрофан не вскочит.

Саша смотрела на меня, не скрывая зависти. Она бы тоже хотела съездить в райцентр, где за всю жизнь бывала раза четыре, точно не в кинотеатре или в парке.

В центральной районной больнице, когда болела, у роддома, встречая тётю Тоню, в продуктовом магазине, если отцу нужна была помощь, а братья не могли поехать.

Ничего, выйдет замуж за своего Ефима, к следующему лету побывает в роддоме, – с горечью подумала я.

В кинотеатр мы не попали, не успели на сеанс, чему я, честно говоря, обрадовалась. Сидеть в полумраке рядом с Митрофаном не хотела, была не готова. Слишком свежи воспоминания о подобных походах с Олегом.

Зато посмотрела на своего жениха в работе. Как он спокойно разговаривал с работниками, дельно, без суеты беседовал со старшим администратором базы отдыха, решая вопросы.

На саму базу посмотрела. Совсем не похожа на ту, где я была с Олегом. Дома из клеёного бруса, по большей части просторные, рассчитанные на большие компании. Зарыбленный пруд, беседки вокруг, огромный навес рядом с банкетным залом.

Жила и не знала, что недалеко от Кандалов база отдыха есть…

Там же мы пообедали, несмотря на запрет на скверну, естественно, постное.

Молодая официантка в обтягивающих джинсах откровенно строила глазки Митрофану. Плотоядно улыбалась, призывно виляла задом, прогибалась, ставя приборы так, что грудь едва не вывалилась из декольте. Он же демонстративно не замечал.

Глазом не повёл, будто не красивая, на всё готовая девица с сочными губами перед ним крутилась, презентуя себя во всей красе и доступности, а бесполое существо какое-то.

Похоже, правду говорили люди, держал себя Митрофан, не позволял лишнего, непотребного.

Домой мы вернулись засветло, нарушать неписаные законы Митрофан не стал. И без того отец позволял мне больше, чем Саше, и позволит когда-либо Геле, если та останется на его попечении.

Может, делал скидку на то, что четыре года провела в миру, а до двенадцати лет жила с мамой.

Может, Митрофан вызывал в нём безусловное доверие.

Может, правда хотел, чтобы мы «сговорились». По-своему добра желал.

Машину Митрофан остановил, не доезжая ворот, помолчал немного, выключая двигатель.

Посмотрел на меня долгим, откровенно мужским взглядом, напомнив, что брак – это не только дети, обои на свой вкус, редкие вылазки в райцентр, ведь я в миру жила… Удивить в селе нечем.

Брак – это близость, к которой нужно быть готовой.

Брак – не только дни, но и ночи.

Секс.

– Спросить тебя хотел, – глухо произнёс Митрофан, заставляя меня непроизвольно напрячься всем телом. Интуитивно я поняла, о чём, только ответа не придумала. – Было у тебя?

Я молчала, не зная, что сказать, как. Он ведь не мог рассчитывать, что мой отец даст согласие на брак дочери с вдовцом с тремя детьми, если бы видел лучший вариант. Молодого парня нашего согласия, без обременения, без груза прошлого за плечами, с возможностью начать совместную жизнь с нуля у обоих.

Митрофан не мог не понимать этого…

Вдовцы у нас обычно на разведённых женятся, на вдовах. Или на тех, у кого до брака случилось.

В глаза за блуд не осудят, камнем не бросят, только в семье молодого супруга такая невестка не в радость. Свекровь со свету сживёт, если узнает. Муж всю жизнь в глаза тыкать будет, хоть как угождай, подстраивайся и кайся.