Игорь Редин - Синий роман
– А ты попробуй, – не унимался я.
– Нельзя.
– А пить можно?
– Пить можно.
– Ну, тогда присаживайся.
Костик помог шагающему интеллигентному человечку взобраться на табурет.
Через пару рюмок Большой Бен согласился-таки остановить свой монотонный шаг. Вместе с ним остановились часы, реки, тени и ползучие пески. Остановилось всё. Только солнце нехотя выползло из-за дома напротив и ошалело повисло рядом с полной луной.
После пятой мистер Бен посмотрел на сладко спящего Костика и поинтересовался:
– Как это – спать?
Ответить я не успел – он впал в беспамятство. Я заботливо перенёс его на диван, укрыл бабушкиным пледом и вышел на балкон.
Полнолуние. Пожалуй, это самое красивое явление в природе, если бы не торчавшее посреди ночи мутное солнце.
При полной луне случаются вещи неприятные. Часто, хотя и не регулярно. Сначала этот процесс я пытался контролировать – тупо запасался водкой и сидел дома. В одну морду. А на улицу ни-ни… потом плюнул. И нисколько о том не жалею.
Большой Бен открыл глаза, сел на диване, сказал:
– Не пытайся познать Карму, иначе она погубит тебя, – и вновь выпал в осадок.
Звали его Александр Сергеевич. Фамилия у него была Пушкин. И любил он больше всего на свете баб да водку. Да так любил, что даже графоманил на этой почве. Бывало, встанет с бодунища, хлебнёт рассолу, запьёт его холодной водочкой, да из запотевшего инеем графинчика, шлёпнет по примостившейся рядом заднице. Ласково. Мол, всё. Свободна. И чтоб до вечера не беспокоить. И за стол. К заждавшимся перу и бумаге. Стихи писать или прозу там… про капитанскую дочку и, охмурившего оную, молодого красавца Дубровского.
Её звали Арина Родионовна. На жизнь себе зарабатывала она тем, что гадала. И делала это превосходно. Таких гадалок в округе, что блох на рыбе. Но, поскольку гадала Арина Родионовна не всем, а только плохим людям, дела её продвигались не так хорошо, как этого хотелось бы. Вынуждена была подрабатывать старушка.
Так и свела судьба великого поэта и великую женщину.
Пока «Шурилка – картонная дурилка» был маленьким, хлопот с ним, кроме обоссанных штанишек да разбитых коленок не было. Да и какие это хлопоты? Так… роса божья.
Первую неприятность юный Пушкин принёс в дом, будучи оболтусом о неполных пятнадцати лет. Неприятность называлась гонорея. Впрочем, с насморком этим их лекарь семейный справился быстро. Но после…
взять хотя бы карты. Пушкин любил играть. Но, как катала, он был никто. Проигранные главы из «Евгения Онегина», по сравнению с проигранными суммами, – это ж так, зарезанный сдуру голодным волком ягненок – неприятно, но того не более. Ни одно имение можно было бы купить, не играй Саша в карты. Но он играл. Играл и проигрывал.
Как-то раз, проиграв фамильный перстень с бриллиантом, Пушкин, в расстроенных чувствах, подошёл к Арине Родионовне и попросил её погадать. Настойчиво. Неугомонный юнец неоднократно обращался с подобной просьбой к хиромантливой женщине, но той всегда удавалось соскочить с темы, не сулящей ничего хорошего охламону. На сей раз отказать не удалось.
– Хорошо. Я тебе погадаю. Только потом пеняй на себя.
– Вот и славно, – обрадовался Пушкин и протянул ей руку.
– Не ту. Правую, – сказала гадалка будущему классику и посмотрела на его ладонь. – Ты будешь знаменитым. Но прославишься ты не как карточный шулер, а как поэт, – на что будущий воздвиженец нерукотворных памятников лишь как-то по-идиотски усмехнулся и, надеясь направить пространные речи старухи о роке в более понятное для себя русло, спросил:
– А что, няня, смогу ли я когда-нибудь выиграть?
– Ты дурак или просто прикидываешься? Я же тебе русским языком сказала, что в картах тебе ничего не светит. И ещё. Вот посмотри. Видишь эту линию? Какая-то она у тебя короткая.
– Что это за линия?
– Это линия жизни.
Стоит ли говорить, что юности свойственна беспечность? Но, на всякий случай, он спросил:
– А что это означает? – вопрос явился последней каплей в трёхлитровой чаше терпения Арины Родионовны.
На грани нервного срыва, но внешне очень спокойно она произнесла:
– А значит это то, что жить тебе на белом свете осталось не так уж и много, чтобы можно было разбрасываться жизнью, куда ни попадя. И ещё это то значит, что убьют тебя, бестолкового. – Она заплакала, но сквозь слёзы продолжала: – убит ты будешь на дуэли, человеком по имени… – в голове её, выстроившись в колонку из телефонного справочника, возникали имена: Ленин, Брюс Ли, Гребенщиков, Никита Рязанский, Гоголь, Нил Армстронг, Ван Дамм, но всё это было не то. И когда она уже отчаялась найти среди этого хаоса имён то, единственное и такое необходимое, перед глазами её на огромном, как небо, листе ватмана кто-то аккуратно и с любовью начертал: – Дантес.
Почерк был каллиграфическим.
– Но я даже не знаю, кто это такой, – беспечность покинула чело юноши, уступив своё место беспокойству.
– Теперь знаешь, – молвила тихим голосом женщина, и на её лице появилась демоническая улыбка.
Ладони. Именно они являются объектом пристального внимания хиромантов. Я, например, видел ладонь, линии которой складывались в одно матерное слово. Только вместо "Й" краткого в конце того слова стояла буква "И". Обладательница этой ладони автоматически становилась обладательницей столь драгоценного груза и, причём, заметьте, во множественном числе. Очень редкое и удачное приобретение, похвастаться которым суждено не каждому. Впрочем, по этой же причине она не ходила к гадалкам. Вот таким незатейливым способом Господь уберёг счастливицу от соблазна познать Карму. И почему Он не сделал того же с Александром Сергеевичем Пушкиным? Загадка.
Пушкин расхаживал из угла в угол и пытался найти рифму к слову любовь. Слова: кровь, морковь и свекровь он отмёл, как неподходящие по смыслу. Однако в голову больше ничего не приходило, и он остановил свой выбор на слове "вновь". Выдал на-гора поэзии зарифмованный перл типа:
"Свирель в душе проснулась вновь,
Когда вошла в неё любовь…".
Поняв, что данные словеса ничего общего с любовью не имеют, он стал, забавы ради, экспериментировать:
"Свекровь. Взыграла её кровь,
когда узрела та морковь",
"Любовь… Морковь. Бунтует кровь.
Когда в трактир идёт свекровь",
"И вновь любовь пускает кровь
Если не ест морковь свекровь"
и так далее, и тому подобное, и ещё штук тридцать аналогичных словесных испражнений…
Няня была права, и Александр Сергеевич стал-таки поэтом. Однако карт не бросил. Напротив. Узнав, что есть такая непыльная статья дохода, как литературный гонорар, он пустился во все тяжкие.
В среде некоторых пушкиноведов бытует мнение, что плодовитость поэта напрямую связана с карточными долгами. Платить-то надо, а то, неровен час, и перо под ребро можно схлопотать. Вот и приходилось писать "Сказку о царе Салтане" и "Золотой рыбке", о благородном разбойнике Дубровском и не менее благородном, но медном всаднике. А поскольку редакторы печатных изданий за мыло платить не желали, приходилось Александру Сергеевичу напрягаться. Для того чтобы произведения его были высокохудожественными и при этом удобоваримыми.
Так и жил наш герой, убивая время за карточным столом и реанимируя его же за столом письменным. А, что до водки и баб – были такие. Водка с женщинами! Кто станет утверждать, что это плохо? Разве что какой-нибудь педераст непьющий.
Дантес Жорж Шарль – барон Геккерен – французский монархист не так давно приехал в Россию. Сидит в шикарных апартаментах путаны столичного разлива. Нога на ногу. Огромная сигарета в красивых и ровных зубах от лучшего дантиста. Хотя, стоп. Какая, в жопу, сигарета в те времена? Да хоть “Camel”. Несмотря на то, что тогда в СПб в моде было всё французское, Жорж Шарль отдавал предпочтение американским сигаретам. “Gitanes” пролетал, как фанера над Парижем.
Дантес Ж. Ш., так же, как и Пушкин А. С., грешил стихосложением. Но, в отличие от Александра Сергеевича, делал он это для души, а не за деньги. Ему не нужно было беспокоиться за качество своих произведений, стихосотворённых на скорую руку и босую ногу. Писать в рифму у Дантеса получалось только тогда, когда ноги его не были стеснены удушливым пленом обуви и носков. Ноги должны быть свободны, как птицы. Сочинял он ногами. Иногда его распирало от нахлынувшего вдохновения, и он бежал к секретеру. На ходу скидывая со своих ног лакированные щегольские штиблеты и снимая красные носки, для того чтобы положить на бумагу и таким образом сохранить для потомков гений своей рифмы. Запашок в эти моменты стоял, хоть святых выноси, и его горничная – женщина во всех отношениях мягкая, – будучи не в силах выдержать столь массированной газовой атаки, выходила на свежий воздух. "Это для того, чтобы Вам не мешать, мсье Дантес", – врала она, лёжа в его постели. И он, пробуя на ощупь её мягкие телеса, ей верил. Не исключено, что верил он ей именно поэтому.
