Игорь Редин - Синий роман
– Заказчики, – не отрываясь от экрана монитора, ответил Паша. Протянутую руку он увидел затылком и ответил взаимным рукопротягиванием. Нетрудно догадаться, что после этого было рукопожатие.
– Вот они волшебники. У тебя курить можно?
– Кури, – Паша передвинул по столу пепельницу по направлению к голосу.
– Я вчера встретил одного своего знакомого, – Олег сладко затянулся и выпустил густую струю – не струя, а диагональный столб – дыма в потолок, – так он работает арт-директором вагона-ресторана в поезде Махачкала-Адлер. Приколись.
– Да? – Паша не страдает отсутствием чувства юмора, просто сейчас ему не до смеха. Надо срочно доделать работу, но природная вежливость не даёт ему оборвать разговор, – ты начал распространяться о волшебниках, сидящих в коридоре.
– Коррида в коридоре. А там тореадоры, – выдал экспромт Олег, – ну да. Я и говорю: сидят там два волшебника – пальцы веером – и с умным видом рассуждают о том, о чём не имеют никакого представления. Прикинь. Один говорит другому: ты раньше слышал этого Ди Меолу? Тот отвечает: нет. Тогда первый заявляет: я тоже. Круто его Агутин раскрутил?
– Да. Эти могут. Они такие, – Паша удовлетворённо потёр руки, – позови-ка их, – работа была сделана.
Паша не любит химию, но обожает Менделеева, и продукт сновидений великого русского учёного здесь ни при чём. Просто водка позволяет ему общаться со скрипкой. На трезвую голову брать её в руки Паше не позволяет совесть. А душа требует. Конфликт эфемерных субстанций на лицо. И уладить его способна только водка.
– Редин, – шёпотом, наверное, чтобы не разбудить, позвал меня Паша, – просыпайся, – на часах было десять тридцать утра.
– Чем больше спишь, тем меньше неприятностей, – мой внутренний голос попытался оправдать своего хозяина.
– Водку пить будешь? – проигнорировал зычный глас моих внутренностей Паша.
– Народная мудрость небезосновательно вопрошает: чем с утра плоха водка? – тоном только что проснувшегося проповедника ответствовал я, примеряя на себя лавры осмысленности огромного народа, – Тем, что день разнообразно провести не удастся.
Через час я согласился слушать скрипку Паши, а через полтора – умилённо размазывал по своему небритому лицу коктейль из слёз и соплей, восхищаясь виртуозной игрой новоявленного Паганини.
Затем было новое "Старое кафе". Любознательное солнце заглядывало в плохо помытое окно, помятый официант – в пузатый лопатник к Паше, а мы – в меню. Паша заказал себе солянку и коньяк, я же ограничился мидиями и бокалом Пино-Гри.
Несмотря на свою помятость, официант, словно природный катаклизм, молниеносно выполнил наш заказ. Мой внутренний снег выпал на обратную сторону Луны, где бесследно растаял. И только печальный вой одинокой пьяной собаки, заблудившейся в лабиринте моей души, говорил о том, что осадки на Луне всё-таки были.
Заслышав его, официант, словно слабенький актёришка из третьесортного фильма ужасов, наигранно поёжился, превратился в женщину и, гордо виляя бёдрами, удалился.
Всякая пьянка когда-нибудь заканчивается, и всеобъемлющий принцип Весов гласит: утром будет плохо ровно настолько, насколько хорошо тебе было вечером. Чем лучше, тем хуже. Пришли пожиратели света и отключили электричество. Беда не ходит одна. Она водит с собой электрика. Умирать – это одно, а умирать без телевизора – совершенно другое, невыносимое и плохо объяснимое занятие. Благо, есть телефонная связь и, отложив процесс общения с синдромом алкогольного похмелья до лучших, электрифицированных времён, я звоню Костику и прошу его купить по дороге бутылку водки.
– Пошли дурака за водкой – он одну и принесёт, – с вселенской грустью в голосе, констатировал я факт появления на нашем кухонном столе одной пол-литровой ёмкости.
– Я знал, что ты скажешь именно так, – ответил мне Костик, доставая из пакета ещё две бутылки водки, – вместо спасибо.
– Спасибо, – сказал я, выпил и…
твою мать! Сюда впору втиснуть некогда существующую матерную главу Венички из "Москва-Петушки", потому что бомба, в отличие от водки, дважды в одну воронку не падает.
Основательно проматерившись, я почувствовал себя способным на какие-либо действия. По меньшей мере, я понял: если водку запивать водой из-под крана, то нам за глаза хватит одной бутылки. А куда девать ещё две? И я пошёл за закуской. К Марине.
Марина, колдуя над кухонной плитой, слушала Машу. Та, в свою очередь, по памяти читала доклад на тему живучести тараканов.
– Дихлофос на них не действует совершенно. Они на нём уже собаку съели. Разве, что какое-нибудь новое средство. Сначала они – ничего – дохнут, а вот уже вторая партия вылезает из своих нор, как ни в чём не бывало.
Марина внимательно, как будто ей действительно была интересна вся эта тараканья ахинея, выслушала Машу и после непродолжительной паузы сделала вывод:
– Хорошо быть тараканом, – она попробовала наваристый продукт своего колдовства, – из второй партии.
– Дайте дихлофосу или пару-тройку тараканов, – попытался я как можно более органично влиться в их беседу, – нам закусывать нечем.
– Куда тебе ещё закусывать? – возмутилась Марина, – ты и так уже, как пестня, – она так и сказала: "пестня".
– Какая? – у меня на пестни особая точка зрения.
– Хорошая, – зная о моём двойственном отношении к музыке, она поспешила меня успокоить: – ты уже, как хорошая развёрнутая джазовая композиция, – и протянула мне пакет с закусью, – на. Только больше не пей.
– Спасибо, родная. Дай поцелую.
– Иди уже, – ни любви тебе, ни ласки. Одна закуска.
Ян Тирсан вытягивал из меня нервы и успешно вил из них верёвки. А Константин поучал Пашу. На столе осталось две бутылки водки.
– Не скажи. Синонимы-то они синонимы. Член один, а размеры разные.
– Поясни, – поддержал разговор Паша.
– Пытаться и стараться – вещи разные. Вот ты скажи мне: попытка может быть неудачной?
– ??? – молчание – знак согласия.
– А можно ли неудачно постараться? – и, не дав Паше открыть рот, он продолжил: – тут одно из двух: либо ты стараешься, либо в потолок плюёшь. Хотя, здесь тоже без старания не обойтись.
– А я закуску притащил, – мне пришлось прервать тираду новоиспечённого последователя Даля.
В пакете оказалось три свежих огурца, полбуханки хлеба, три неэкономно нарезанных кольца колбасы докторской, банка шпротов, одна хурма и…, впрочем, презерватив Марина просто забыла выложить. Всё это изобилие прозвучало под водочку, как "Турецкий марш" Моцарта – весело и непринуждённо. А забытый в пакете гандон мы надули, придав слову "пьянка" все атрибуты слова "праздник".
Однако веселье было омрачено негрустным, глянцево-оранжевым плодом хурмы. Если бы мы тогда знали, что она в союзе с водкой в организме превращается в стекло, мы просто выкинули бы её в мусор. Но мы не знали. И теперь Паша в больнице.
Первая операция прошла успешно. Наташа с Катей поочередно дежурили у постели больного. Но это не помогло, и Паше, после незначительного улучшения, стало хуже. Вторую операцию делал более опытный хирург. Все, кто знал Пашу, не на шутку за него испугались. И лишь я сохранял спокойствие, потому что только мне был известен сон, приснившийся в горячечном бреду Паше.
Над головой, кирпичом с ближайшей отмороженной стройки, нависло небо. Слева от него – чистый тетрадный лист в клеточку, ограниченный лишь паскудостью воображения и, находящимся справа, небом. Карусели и качели, клоуны и жонглёры, весёлая заводная музыка, горячие собаки и холодная пепси-кола. Всё это куда-то бесследно исчезло, хотя было ещё секунду назад. На зад натянуты джинсы страуса по имени Леви. На голове – чёрный в синенький цветочек цилиндр. Смокинг, не знавший, что такое пепел сигарет, подчёркивал авантажную респектабельность своего обладателя, а поношенные кроссовки на его ногах говорили о том, что он, в отличие от своей солидности, постоянно находился в пути. На бесполезный вопрос Паши: "Ты кто?", он сначала открыто улыбнулся, затем, почухав затылок, превратился в весёлого розового ослика и растаял в кирпичном небе. На тетрадном листе двоеточием остался только голос: "А ведь ты звучишь. В тебе есть то, что некоторые называют аккордом".
Карма.
Ближе к вечеру позвонил Костик и предупредил: «Мы сейчас придём. Только ты молчи и ничему не удивляйся». Через полчаса он стоял на пороге и поддерживал маленького человека. Человек производил впечатление благоприятное, но неустанно сучил ножками. Оба были синими в хлам.
– Кто это? – спросил я Костика.
– Большой Бен.
– А почему он всё время шагает?
– Это Большой Бен.
Я решил, что Костика заклинило, и обратился непосредственно к Большому Бену:
– Остановиться не пробовал?
– Нельзя, – небритый голос Большого Бена был похож на будильник с английским акцентом.
