Игорь Редин - Синий роман
Если б ты мог отличить нужное слово от ненужного, был бы гением, написавшим хазарский словарь.
Если б ты знал, кто и когда тебя поцелует, был бы сыном бога.
Если б…
– Если б… ты была немного ближе…
«Чёрный шторм» уверенно стоял на якоре. Рейд – дело, если и не серьёзное, то полезное. Однозначно.
В наушниках что-то надрывно свистнуло»… Командир корабля вздрогнул, икнул, отложил в сторону книжку и поинтересовался:
– …штурман, доложите обстановку. Мы где?
– В звезде, – хотел было съязвить тот, но, сверившись с картой, стаканом и прочими компасами, уверенно ответил: – мы в запое, сэр.
– Сколько?
На этот вопрос сверяться было не с чем, и штурман решил подставить корабельного кока, однако неожиданно для себя ляпнул:
– Что-то с неделю. Ну… или около того.
– Семь дней. Запой нормальный, – доложил в ЦУП командир корабля и протянул штурману полупустой стакан.
Очнулся аккурат через семь календарных дней. Небритый, разбитый и злой, как кошка, которой вместо обещанного Вискаса подсунули Педи-гри.
Зазвонил телефон. Я заставил себя встать. Боже, сколько же неимоверных усилий было потрачено на это простое действие. Подошел ("телефоны зовут, тишину нарушая") и выдернул "папу" из "мамы". Больше никто и ничто не помешает мне умирать. Тихо и медленно умирать. Потому что смерть – это начало жизни или, по крайней мере, её продолжение. Однако не всё так просто, как может показаться на первый взгляд. Поумирать в покое мне дали не больше часа, а если быть совсем точным, то ровно сорок семь минут, ну и ещё пару-тройку секунд, о которых я бы обязательно упомянул, если бы был брюзгой или занудой, а так бог с ними, с секундами.
От звонка в дверь, в принципе, тоже можно избавиться, отключив последний, только проблема заключается в том, что сделать это незаметно для звонившего практически невозможно. Ну, что за жизнь? Мне вновь приходится подвергать себя пытке – попытке встать с дивана. Получилось. Ну, что ж, если мне удалось подняться, то подойти к двери сам бог велел.
Подошёл. Открыл. Она. На лице улыбка. На улице холод. В руках одинокая хризантема и шоколадка. Я обижен за неделю, вычеркнутую из моей жизни, но виду не подаю. Радость сильнее обиды. Заходи.
Пальто на вешалку, джинсы и свитер на кресло, туда же после небольшой паузы отправились её колготки трусики и бюстгальтер.
Лён её волос стелился по моей подушке. После данной фразы впору вспомнить о полярности ночи.
На следующее утро, как это ни странно, я ощутил тепло её тела рядом с собой. Раньше со мной такого никогда не случалось. Самое время вытащить из скудных кладовых своей памяти словосочетание о смерти, лесе и каком-нибудь несчастном животном, которое, как водится в подобном случае, сдохло.
Она проснулась, вы будете смеяться, но улыбнулась, а затем, вдруг став серьёзной, сказала:
– Ты не ответил на мою записку.
– Какую записку?
– Так значит, вот как ты меня любишь?
– А кто говорит о любви? Я о ней предпочитаю молчать.
– Ну, что ж. Будем считать, ты удачно выкрутился. И всё же, как пишутся стихи?
– Хорошие стихи пишутся с помощью ненаписанных слов.
Когда он обзавёлся собственным солнцем.
Ивана с опаской относилась к сновидениям. Именно поэтому все свои сны она рассказывала ещё не проснувшейся воде, а потом запихивала их в конверты и отправляла посредством почты почти всегда всемогущей Косте.
Костик снов не боялся. В отличие от Иваны. Более того, с её точки зрения, он сам был порождением этих самых снов.
Костя сидел дома, ждал Ивану и пил тёплое тёмное пиво. В члены Клуба Любителей Пива он не вхож, но иногда, под паршивое настроение и сигарету с обратным значением – можно. Звучит.
Позвонила из Москвы Ивана. Сказала, что задержится. Ну, что ж. И у дантистов иногда болят зубы. Работает приёмник, скрипят во дворе качели, и все обитатели дома (сто двадцать квартир), как один считают своим долгом выразить нежные чувства маленькой девочке Кате – эдакому сдобному и пышному колобку с хвостиком на макушке, которому от роду полгода. Всеобщее Умиление. Ненавижу.
Радио. Новости. Радио-новости – мыло из нефритовых сообщений о какой-то несуществующей войне и очередном, мистическом падении курса акций. Странно, но об уборочной страде ни слова. Заинтересовало только последнее, вскользь упомянутое сообщение: "В Ватикане открылась новая дискотека".
Костя звонил на радио и телевидение, в скорую помощь и милицию, в общество охраны редких животных и по ноль-девять. Всё тщетно. Никто не мог ему рассказать о новоявленном данс-притоне. Даже в итальянском посольстве беспомощно развели руками (они там так и сказали: "Мы беспомощно разводим руками". Однако пояснить – что именно – категорически отказались).
Он набрал номер авиа-касс и заказал один билет до Рима. По-моему, Ватикан находится там. Деньгами помог ему Дима. Кстати:
Урок истории.
Дима прямо с порога мне заявил:
– Ты в курсе, что Люсак был первым геем?
– Кстати, а кто такой Гей Люсак? – раньше я слышал это имя, но чем оно было славно, хоть убей, вспомнить не мог.
– Как кто? – удивился моей бестолковости Дима, – Первый гей, – на этом урок истории был закончен.
Древний город встретил Константина солнечной погодой, обилием голубей и итальянской речи. “Pronto”, “Perche”, “Si, senior” и “ O Dio! Poverino maladetta strada!” – вот тот немногий набор слов, который смог он запомнить в первый день своего пребывания в Вечном городе. Позже, в совершенстве овладев итальянским, Костя понял, что последняя фраза означает: «О Господи! Будь проклята эта дорога!». Правда, мне до сих пор непонятно, почему они проклинают свою страду. В сравнении с нашими, их страды – паркет.
Незнание города заставило Константина воспользоваться услугами такси. К воротам Ватикана его с ветром доставила не молодая, но прекрасно сохранившаяся дама. Она почти не снимала ноги с педали газа, всю дорогу курила "Беломор" и постоянно о чём-то рассказывала. Так Костик узнал, что раньше она работала в Японии, и
не было в городе Токио круче и бесшабашнее таксиста, чем Вика с цыганской фамилией Нова. Крутые якудза и не менее японские самураи, в первом случае крошили свои пальцы в окрошку, а во втором и последнем – просто делали себе харакири, находясь под впечатлением от поездки по столице страны восходящего солнца с представительницей конокрадущей нации. Лошади в городе Токио водились, но было их там настолько мало, что впору удавиться. Белокурых русских танцовщиц, если верить статистике, обитало в нём гораздо больше, чем лошадей. Короче говоря, не жаловали цыгане этот мегаполис своим вниманием. Однако Вика прижилась в столице микросхем отсутствия лошадей и, разжившись "Маздой" 1921 года выпуска с двигателем от реактивного самолёта, на котором некогда развлекались камикадзе (судя по названию, грузины какие-то), стала заниматься извозом.
Сначала дела её, как водится, шли не очень. Она совершенно не знала города. Но затем, слегка освоившись в географических тонкостях улиц и площадей, её таксюристические дела медленно, но верно стали подниматься в гору. Однажды некий японский танкист, прокатившись с лихой дамой по ночному Токио, посвятил ей танку, в которой с восхищением, присущим только японцам, говорилось о том, что поэт был в восторге от того, что ничего не видел.
Многих интересует, каким образом пишутся стихи. О первом варианте написания оных я уже распространялся. Теперь я поведаю вам о втором, более рискованном, но зато и более приятном. Возьмите красотку, усадите её на пишущую машинку или на клавиатуру вашего, я надеюсь, исправно работающего компьютера и приступайте к жаркому процессу любви. Можно, конечно, поелозить по клавиатуре собственной задницей, но в таком случае я не берусь отвечать за положительные последствия от проделанной работы. После чего вынимаете заранее приготовленный лист бумаги из пишущей машинки или смотрите на монитор вашего, я надеюсь, исправно работающего компьютера и читаете. Что такое? Вы неудовлетворенны написанным? Не отчаивайтесь. "Москва не сразу строилась", "Не всё коту масленица", ну, и "Если долго мучиться, что-нибудь получиться". Неужели вы полагаете, что Шекспир, энергично трясущий пластмассовым копьём с резиновым наконечником, добивался великолепия своих стихов сразу же после совокупления? Ничего подобного. Всё это сказки. Сколько поз перепробовано? Сколько девок перепорчено? Сколько бумаги испачкано непонятными закорючками? Сколько перьев сломано? На эти, отнюдь не риторические, вопросы никто не даст вразумительного ответа. Даже сам покойный. А вот мне, как-то совершенно случайно стало известно, что для написания "Отелло" ему пришлось потратить 1645 женщин. На остальные же вопросы ответы неведомы даже мне. Но я точно знаю, что
