Шепот о тебе (ЛП) - Коулс Кэтрин

А потом воздух прорезал сдавленный, рваный всхлип, и в груди у меня что-то треснуло вместе с ним.

За первым последовал второй. За вторым — третий.

В этих звуках было такое отчаяние, какого я не слышал за всю жизнь. Отчаяние, что жило в Рен с того самого дня десять лет назад. Отчаяние, с которым я оставил ее одну.



24

Рен

Это было слишком. Будто вся моя система перегрузилась и дала сбой.

Ноги дрожали так сильно, что я просто осела на пол душа. Поток воды хлестал меня сверху, и я хотела, чтобы он причинял боль, чтобы тело болело так же, как и душа. После той стрельбы, после того как Холт ушел, внешнее хотя бы соответствовало внутреннему.

Пальцы нашли шрам между грудями — тот самый, где врачи раскрывали мне грудную клетку и переставляли все внутри, пытаясь спасти жизнь. Сейчас это было похоже на операцию на открытом сердце — только без анестезии.

Воспоминания обрушивались одно за другим. Голос Холта, признающегося в любви, когда я очнулась после операции. Добрый взгляд мистера Питерсона, спрашивающего, как я держусь. Широкая улыбка Гретхен, рассказывавшей, как стрельба научила ее ценить жизнь.

Слезы рвались наружу все чаще. Сильнее. Я уже не могла вдохнуть — казалось, что в комнате просто нет воздуха.

Дверца душа распахнулась, и вода смолкла. Мне было все равно. Все, что я могла, — раскачиваться и жадно хватать ртом воздух.

Через секунду вокруг меня сомкнулся полотенце, и чьи-то сильные руки подняли меня. Мир поплыл, размываясь. Кажется, потом был плед. Кровать.

А потом я утонула в Холте. Он был повсюду — этот запах хвои и пряностей.

— Я держу тебя.

Я чувствовала эти слова кожей не меньше, чем слышала их — мягкое клеймо, прорезавшее меня до самого сердца.

— Правда? — выдавила я хрипло.

Холт прижал меня крепче:

— Прости меня, Сверчок. Ты никогда не узнаешь, насколько. Я здесь. И никуда не уйду.

От этих слов я заплакала сильнее.

— Сверчок… — мое прозвище прозвучало как мольба, полная боли.

Дальше слов не было. Только легкие прикосновения. Его губы, почти невесомо касающиеся моего лба. Руки, скользящие по моей спине.

И последние стены внутри рухнули. Потому что в этот момент единственным, что могло меня утешить, был Холт — нежность его пальцев, до боли знакомое чувство. Его тихие, бессмысленные слова на языке, понятном только нам двоим.

Сейчас мне нужен был только он. Я должна была потеряться в мужчине, которого так и не смогла отпустить.

Я отпустила все. Все «а что если». Всю боль. Всю скорбь. И позволила Холту залечивать каждую рану, что гноилась во мне десять лет.

Это было не одно действие и не одна тихая молитва. Это было все сразу — от мальчишки, каким он был, до мужчины, каким он стал.

Я отдалась этому полностью. Когда слезы иссякли, а дрожь утихла, я все равно не могла быть к нему достаточно близко. Я была женщиной, изголодавшейся по самому прекрасному, что когда-либо знала, и вот — снова ощутившей это.

— Холт… — его имя сорвалось с губ в хриплом шепоте, в отчаянной мольбе.

Он откинул с моего лица влажные волосы:

— Скажи, что тебе нужно, Сверчок. Все, что угодно.

— Мне нужен ты. — Самые трудные три слова в моей жизни. Полные страха и боли, но и надежды тоже.

Его тело напряглось:

— Не думаю, что это хорошая идея…

Я уже отстранилась, не в силах вынести укола отказа. Но Холт поймал меня и вернул обратно:

— Посмотри на меня, Сверчок. Увидь меня. Я думал о тебе каждый, черт возьми, день. Хотел тебя с каждым вдохом. И ничего этого не изменит. Никогда. Но я не смогу жить с собой, если мы это сделаем, а ты пожалеешь утром. Сегодня ты прошла через ад…

Я приложила пальцы к его губам, останавливая поток слов:

— Поверь мне, Холт. Поверь, что я знаю, чего хочу. Что знаю, что мне нужно.

А нужно было одно — вспомнить, что я жива. Что дышу. И что, даже если у меня не будет Холта навсегда, у меня может быть он — сейчас. Может, мы проживем свою вечность в этой комнате. В этих мгновениях от одного вдоха до другого.

Он смотрел на меня. И искал.

Я медленно убрала руку от его рта и наклонилась. Мои губы остановились в дыхании от его. Один удар сердца. Второй. И я сократила расстояние.

Я утонула в знакомом тепле Холта. Я целовала эти губы тысячу раз. Знала их мягкое давление, их зовущий вкус.

Но этот поцелуй был другим. В нем смешались глубокое желание и ощущение дома. В нем была отчаянность, которой раньше не было. Его пальцы вплелись в мои волосы, а я растворялась в этом переплетении наших губ, желая исчезнуть в его вкусе.

Его ладонь скользнула под плед, под полотенце, и пальцы легли на мою кожу. Танцуя по талии, переместились на бедро, притянули меня к нему.

Я всегда любила, как его шершавые пальцы касались моей более нежной кожи, посылая по телу волны сладких мурашек. Сейчас волна вернулась. Только стала сильнее.

Холт оторвался от поцелуя, но остался в дыхании от моих губ:

— Скажи, что уверена.

Я встретила его взгляд, позволяя ему увидеть горящую там правду:

— Уверена.

— Рен…

Я почувствовала, как мое имя зазвучало на его губах, и эта вибрация проникла глубоко внутрь.

Холт скинул с меня плед, затем полотенце. Синие глаза заискрились, заиграли, пока он смотрел на меня. Его пальцы скользили по коже, словно он хотел навсегда запомнить каждый изгиб.

Потом он наклонился и коснулся губами шрама над сердцем. Сердце дернулось, сбившись с ритма. Его губы прошли по длинной линии вдоль грудины, опускаясь ниже.

— Холт… — выдохнула я, начиная извиваться. Я не стыдилась шрамов и не чувствовала смущения. Но здесь, вот так… я была открыта. Словно оголенный нерв.

— Твоя сила делает тебя только красивее, — хрипло сказал он, все еще скользя губами по коже. Они прошли вдоль ребер и поднялись к груди.

Я выгнулась, ища большего. Больше его.

Его язык коснулся соска, обвел его:

— Твоя кожа — это рай. Шелк. И ты.

Мои пальцы вцепились в его плечи, потом потянулись к пуговицам на фланелевой рубашке. Я дрожала, пытаясь освободить ткань. Желание почувствовать его, всего, было таким сильным, что руки не слушались.

— Рен, — прошептал Холт, обрамляя мое лицо ладонями. — У нас есть время.

Но я не была уверена. Никому не обещана вечность. И я не могла рассчитывать, что Холт останется в месте, где столько боли. Я не сказала этого. Вместо этого подарила ему другую правду:

— Мне нужна твоя кожа рядом с моей.

Его глаза искали что-то во мне, словно он догадывался, что за словами скрывается больше. Но потом он сел, быстро расстегивая пуговицы. Поднялся, стянул фланель и белую футболку через голову.

Я не могла не смотреть. Теперь моя очередь была запомнить этот образ. И я знала — он погубит меня для всех остальных. Холт был словно выточен из сухожилий и силы, обтянутых светлой кожей цвета золота спелой пшеницы.

Пальцы сжались в пустоте, потому что жаждали прикоснуться. Провести по легкому пушку на груди. Скользнуть по ложбинкам и рельефу его пресса.

Пальцы Холта потянулись к пуговице на джинсах. Сапоги он уже где-то оставил по дороге. Через секунду джинсы упали на пол. Я сглотнула, когда он зацепил пальцами край черных боксеров и стянул их.

И вот он стоял передо мной, между нами — только воздух. Боже, он был прекрасен. Не только этим телом, но и сердцем, что билось под этой мускулатурой.

Холт подошел к кровати, и я не удержалась — протянула руку, едва коснувшись его груди, позволяя этому ощущению захлестнуть меня.

Он закрыл глаза и глубоко вдохнул:

— Я мечтал о твоих руках на себе каждый гребаный день.

Такие же мечты мучили и меня во сне. Я просыпалась, запутавшись в простынях, раскаленная, неспокойная. Пыталась сбросить это напряжение, но становилось только хуже.