Элита (СИ) - Салах Алайна

— Сталкерство уголовно наказуемо, а я законопослушный гражданин, — иронично замечает Леон, косясь на меня. — А вот новости по университету быстро разлетаются.

Я насмешливо фыркаю.

— Ну вот, а я‑то размечталась. Кстати, Тимур оказался вполне хорошим парнем, когда не пинает мой рюкзак и не нюхает волосы.

— Да, он нормальный. Просто подвержен веяниям, как и большинство людей.

Воодушевлённая тем, как легко течёт наша беседа, я решаю поделиться:

— Сегодня он попытался вступиться за меня перед придурком Морозовым.

При упоминании имени последнего щёки Леона покрываются неровным румянцем.

— Постарайся избегать встреч с ним. Пытаться задеть тебя словами — это всё, что ему остаётся.

— А вот его, я так понимаю, ты нормальным не считаешь?

Нахмурившись, Леон молча смотрит в лобовое стекло.

— Э‑э‑й… — я машу руками, чтобы привлечь его внимание. — Необязательно двадцать четыре на семь быть мудрым и всепрощающим. Морозов ведёт себя как конченная свинья — это факт. Я думаю, что в глубине души ты его презираешь, но считаешь себя выше того, чтобы признать это вслух.

— Я просто не люблю сплетни. Но ты права, — пальцы Леона до побеления сжимают руль. — Я считаю, что Денис ведёт себя недостойно.

— Ведёт себя недостойно, — передразниваю я. — Назови вещи своими именами. Этот перекачанный хряк с одной извилиной — редкостный мудила.

Губы Леона дёргаются в усмешке.

— Мудак полный.

— Видишь? — я с шумом втягиваю воздух. — Даже дышится легче, когда произнесёшь это вслух. Му‑дак. Му‑ди‑ла. Му‑да‑чи‑ла. Ско‑то‑му‑ди‑ли‑ще. Тебе нужно почаще бывать собой.

— Думаешь, я не бываю? — взгляд Леона задевает мою шею.

— Ты — это ты только наполовину. Вторая часть принадлежит душному монаху, который отрёкся от мирских радостей во имя непонятно чего.

— Интересное умозаключение.

— Ты же сам признался, что тебе сложно даётся быть неидеальным, — с жаром продолжаю я, вываливая то, что долго в себе носила. — А что значит быть неидеальным? Это смеяться так, чтобы другие осуждающе оборачивались, разрешать себе психовать и иногда делать глупости, уметь слышать своё истинное «я». Люди неидеальны, Леон, и в этом есть особая прелесть! Это же рехнуться недолго, если всегда держать себя в строгом ошейнике.

— Я подумаю над этим. — Так Леон комментирует мой вдохновенный спич после затяжной паузы. — Но пока склонен думать, что пятьдесят процентов монаха — и есть моё истинное «я».

— Пиздёж, — бормочу я себе под нос и обиженно отворачиваюсь к окну.

— Я всё слышу, — в голосе Леона слышна улыбка. — Но мне нравится, что ты именно такая: смеёшься и психуешь, не боясь осуждения.

41

Всю оставшуюся дорогу я ловлю себя на том, что боюсь спугнуть возникшую между нами лёгкость.

Я рассказываю, как на прошлой лекции вступила в спор с Шанским о влиянии Центробанка на стабильность экономики, из‑за чего удостоилась похвалы маэстро за напористость и аргументированность, и раздуваюсь от гордости, когда узнаю, что до того как преподавать здесь, Юрий Владимирович читал лекции аж в самом Стэнфорде.

— Я тоже любил его занятия, — делится Леон. — Мало кто остаётся глухим к его желанию донести знания. Шанский забавно принимает экзамен — на сессии убедишься. Может задать вопрос, послушать полминуты и отправить домой с хорошей оценкой, а может допрашивать минут по двадцать, словно у него куча лишнего времени, а ты — самый интересный в мире собеседник.

— Я бы предпочла второе, — не раздумывая, выпаливаю я. — Личная аудиенция у гения экономических наук — чем не роскошь?

Леон улыбается.

— А ты смелая.

— Второй комплимент за одну поездку. — Я выразительно округляю глаза. — Начинаю подозревать, что ты по мне соскучился.

Отвернувшись, Леон смотрит на дорогу. Не подтверждает мои слова, но и не отвергает.

Я же наконец признаю: так сильно соскучилась, что готова довольствоваться лишь разговорами. Мы с Леоном очень разные, но тем самым дополняем друг друга: мне не достаёт его сдержанной рассудительности, а ему не помешает щепотка моей взбалмошности.

— Ты стал ездить на тренировки чаще? — Я киваю на сумку, лежащую на заднем сидении. — Как не выйду во двор — твоей машины уже нет.

— Да, решил добавить физической активности. — Леон косится в боковое окно. — Тоже за мной следишь?

Признание в том, что мне не хватает нашей дружбы, почти готово слететь с моих губ, но телефонная трель и имя Эльвиры, высветившееся на приборной панели, душат его на корню.

После секундной заминки Леон принимает вызов, и грудное «Привет, чем занимаешься?» эхом разносится по салону.

Отвернувшись к окну, я кусаю губу. Пока, уютный мыльный пузырь, здравствуй, суровая реальность. Как бы мило мы ни беседовали и сколько бы значимого ни таилось между строк, наличие Эльвиры не сотрёшь.

— Еду, — коротко отвечает Леон, сосредоточенно хмурясь. — Я перезвоню, если ты не против.

— Подожди, пожалуйста. Это срочно, — с вежливой бескомпромиссностью произносит она. — По поводу аукциона. Сергей Георгиевич сказал, что для выставления лота нужны документы, подтверждающие оригинальность изделия. У тебя остались чеки о покупке или карточка бутика?

— Если они и остались, я понятия не имею, где они могут быть, — в голосе Леона звучит сдерживаемое нетерпение. — Я говорил, это был подарок. В любом случае можно заказать экспертизу. Если нужно — я готов её оплатить.

— Леон, это аукцион, на котором соберутся более пятидесяти человек, включая звёзд эстрады. Мне бы хотелось, чтобы ты отнёсся к нему серьёзнее.

Я закатываю глаза. Да боже ты мой. Если у Леона душа монаха, то у снежной королевы — нутро учительницы средних классов, изводящих детей наличием школьной формы.

— Давай созвонимся позже, хорошо?

— Ты не один? — в голосе Эльвиры слышно беспокойство. — Не понимаю, в чём проблема обсудить это сейчас?

Слышится тяжёлый вздох.

— Я предоставил лот только потому, что ты просила. Нашёл часы, завёз их куратору. Сейчас ты обвиняешь меня в том, что я несерьёзно подошёл к вопросу. А я и не планировал подходить к нему серьёзно. И, конечно, больше никогда не соглашусь участвовать в подобном геморрое.

— Это не геморрой, а аукцион моей мамы… — верещание Эльвиры обрывается, так как Леон переключает звук на телефонный динамик.

Скрипнув зубами, я утыкаюсь в мобильный. Дорогой Пётр прислал сообщение, но я, увлечённая беседой, решила ответить на него позже. Что ж, похоже, сейчас самое время.

«Настроение отличное», — мои пальцы вдавливаются в клавиатуру с такой силой, что дребезжит экран. — «Подъезжаю к дому».

— Я действительно еду не один, и разговаривать мне неудобно… Подвожу до дома Лию… Нет, у Игоря возникли неотложные дела.

«Не хочешь сходить в кино? Классный фильм вышел с Харди».

Втянув в грудь побольше воздуха, я подношу динамик ко рту:

«Мне неудобно печатать, поэтому записываю голосовое. Я давно не была в кино, так что пойду с радостью. Сможешь за мной заехать?»

Я чувствую обжигающий взгляд Леона на своей щеке, но предпочитаю не поворачивать головы. К этому моменту ему наконец удалось сбросить Эльвиру с провода, так что он прекрасно всё услышал.

42

Фиолетовые блики салонной подсветки отражаются в глазах Петра, придавая ему сходство с героем вампирской саги.

— Мне понравилось ходить с тобой в кино. Нужно будет как-нибудь повторить.

— Повторим обязательно, — я намеренно делаю тон приятельским и, для верности, зеваю, чтобы наверняка исключить попытку поцелуя. — Спать хочу жутко. Завтра рано вставать.

Ещё полгода назад я бы, не раздумывая, дала шанс Петру и его ухаживаниям: он умный, обходительный, умеет шутить и обожает собак: а я уверена, что плохие люди не могут ладить с животными. Но пока… Пока во мне так сильна тяга к Леону, что едва ли будет правильным это делать.